Да и потом, — неведомый коротко вздохнул и добавил. — Жизнь ведь вечна. Какая разница, как выглядит рай? Какая разница, как он называется? Разве это существенно? Рай — лишь миг между двумя искрами вечности. Мелочь бытия. Представляешь, как будто мигнул глазами и снова смотришь.
— Ты заговорил почти как человек, — рассмеялась она.
— Во мне очень много человеческого. Ведь и я тоже — по образу и подобию вашему.
Они оба помолчали.
— Так что же теперь?
Еще один вздох, а потом и смешок. От этого смеха, казалось, ночь рассыпалась искрами, сотней-другой звезд, родившихся прямо сейчас, в это самое мгновение.
— Я тебя жду.
— А если я не приду? — крикнула она и обнаружила, что полусидит под деревом. Рядом спал Альв, его рука — на ее плече, тяжелая, усталая, ласковая.
— Спи, — сквозь сон пробурчал он.
На этот раз она встряхнула плечом, дала его руке соскользнуть. Викинг недовольно заворочался.
Хильдрид встала. Уже рассвело, не так уж много времени оставалось до восхода солнца, костры давно прогорели, и вокруг, прямо рядом с полем, где накануне умирали викинги и саксы, вповалку спали усталые воины. Жизнь берет свое, она всегда торжествует, и вряд ли мужчинам дурно спалось на земле, пропитанной смертью. Женщина подняла глаза — звезды исчезли, чернота превратилась в серую предрассветную хмарь. Было холодно, и, хоть под ногами не хрустел иней, ей показалось, будто она окунулась в ледяную воду. Со сна было очень зябко.
Разговор остался незавершенным, но, хоть это был всего лишь сон, он разбередил ее душу. «Твоя жизнь вершится во сне, — улыбнулась она мысленно. — И что же теперь? Пока не поверишь, будешь слышать голос… Кого? Кого ты слышала?»
Она вздрогнула всем телом от холода, стащила с Альва один из плащей, завернулась и пошла к берегу, к тому месту, где должен был вчера пристать «Лосось». Она плохо разобралась в окрестностях, и проплутала в леске, обнимавшем овраг, больше похожий на приток реки. Края его заросли камышом, внизу хлюпала вода, и, оступившись, Хильдрид вымочила ноги.
«Лосось» был причален, но не вытащен из воды. Викинги ограничились тем, что вынесли на берег якорь и зацепили его за деревья. Дозорный спал. Гуннарсдоттер примерилась врезать ему ногой, но пожалела — он был белый от усталости.
Она оставила плащ на траве, вошла в воду — все равно уж ноги мокрые — подтянулась и забралась на планшир. Корабль даже не качнуло, значит, стоит он прочно. Хорошо. На палубе, между румами спали или лежали в забытьи викинги. Здесь, на корабле, оставили самых тяжелораненых, тех, кого нельзя было шевелить. Многие из них не выживут, а кто-то, возможно, уже не выжил.
Хильдрид прошла по палубе, и вдруг встретила на себе взгляд. На нее смотрел Торстейн. Его губы кривились, сперва женщина решила, что он ей улыбается, но потом поняла — это не улыбка. Ему больно.
Она подошла, присела рядом с ним, и лишь тогда во взгляде мужчины появилось узнавание. В глубине его зрачков тлело страдание. Он опустил глаза, потом снова их поднял и с трудом взял ее за руку. Ладонь у него была горячая и потная.
— Это ты, Равнемерк, — с трудом выдохнул он.
— Что с тобой, Торстейн? Пить хочешь? Принести?
— Да. Палит изнутри…
Она прошла на корму, вынула из-под скамьи кружку на веревке, с помощью которой проверяла вкус морской воды и местонахождение корабля, и черпнула за бортом. Посмотрела — вода вполне чистая. Должно быть, кровь унесло течением. Она вернулась к мачте, возле которой, скорчившись, лежал Торстейн, и напоила его. Он был горячий, как печка.
— Лучше? — спросила она участливо. Огляделась, прикидывая, где может быть целитель, но не нашла. Должно быть, он где-то спал. С усилием уложив Торстейна на бок, она размотала одну из повязок. На ране запеклась влажная корка, а вокруг распространялась неприятная краснота. Хильдрид больно укусила себя за губу — эти признаки она знала. — О-ох…
— Да я знаю, — простонал он едва слышно. — Умру. Самое обычное дело. Ну и что… Я хорошо пожил…
— Торстейн!
— Умру, самое обычное дело. Увидимся в Вальхалле.
«А если ее нет»? — вдруг подумалось ей. Но она ничего не сказала, потому что, тяжело дыша, викинг продолжал:
— Но у меня там, в Хельсингьяпорте… у одной девицы… Эльфрид… будет мой сын… или дочь. Ты слышишь?
— Слышу.
— Я умираю — ты будешь жить. Позаботься о ней, слышишь? — он вцепился в ее рубашку. — Ты должна мне пообещать.
— Обещаю.
— Верю… — сказал он и разжал пальцы. Упал навзничь.
Торопливо подошел проснувшийся лекарь, отодвинул Хильдрид от Торстейна, присел на корточки и занялся раненым, что-то неразборчиво цедя сквозь зубы. Но Гуннарсдоттер никуда не ушла — она стояла и смотрела на викинга, на его бледное лицо с легким оттенком синевы и на его закатившиеся глаза.
Глава 13
Через день стало понятно, что Торстейн не выживет. Орм приказал оставить раненых на побережье, отдал матери три сотни человек и попросил остаться здесь. С остальными силами он отправился в погоню за остатками отрядов Эйрика, по пути «подчищая» отбившихся. Не догнал. Дойдя до границ Мерсии, он остановился и вернулся назад. Чтоб преследовать противника на его территории, следовало набрать еще войска — а осенью, в самую страду, это непросто — и вторгаться в Нортимбраланд через Денло, готовясь к упорным боям, а то и обойдя Денло по морю.
Хильдрид оставалась у развалин деревни. На второй день из леса прибрели несколько человек из местных жителей, которые успели удрать в чащу от воинов Эйрика — пара мужчин, три женщины и двое детей. Негусто. Их пришлось кормить, но зато они охотно помогали людям из отряда, который их не грабил и не убивал. Женщины ухаживали за ранеными, и у них это получалось порой даже лучше, чем у викингов. Не зря же традиционно роль врачевательниц отводилась женщинам — они должны были знать толк в целебных травах, накладывать повязки, следить за состоянием раненых.
Хильдрид сидела с Торстейном, держала его за руку и молчала. На второй день после битвы, к вечеру, он впал в забытье, из которого выскальзывал редко-редко. И если выскальзывал, то вспоминал только о своей женщине и ее еще не рожденном ребенке. Краснота вокруг ран становилась все гуще, потом приобрела синюшный оттенок, и лекарь, разведя руками, сказал, что здесь уже больше ничего не сделаешь.
— Это я виновата? — спросила его Гуннарсдоттер. — Я сделала что-то не так?
— Ты все сделала правильно, Равнвинге[42], — отмахнулся тот.
— Я не Воронье Крыло, а Вороново!
— Да-да, прости. Просто рана оказалась глубже, чем мы думали. И гниль проникла глубже. Когда я заметил, что пошла краснота, попробовал прижечь железом, но это не помогло. Ему просто не повезло.
Хольгер все чаще появлялся на корабле, откуда Торстейна не стали переносить, и когда понял, что другу его не выжить, стал еще молчаливее, чем был. Лишь теперь Хильдрид и все воины, ходившие с ней на одном драккаре, воочию видели, как глубока дружба между этими двумя викингами. Оставалось дивиться, что они все-таки не побратались. Хольгер держал друга за руку, смотрел, как тот становится все белее и белее, и молчал. Гуннарсдоттер его не трогала.
Торстейн умер на четвертый день, к вечеру. Это произошло как-то очень обыденно и незаметно, просто рука, которая и раньше-то не шевелилась, стала холодеть, не удалось поймать пером дыхание раненого, и лекарь не сумел нащупать биение жизни в его теле.
— Я могу отдать ему один корабль, — сказала Хильдрид, глядя на Хольгера. — Нас здесь три сотни, ну, кто-то из раненых выживет, но грести скорей всего не будет. И четыре корабля. Это больше, чем надо. Я могу один из них отдать Торстейну.
— Не надо, — вдруг неожиданно зло ответил викинг. — Чем хуже его те, кто ушел в Вальхаллу с простого погребального костра? — он махнул рукой и ушел.
Каждый день они хоронили еще несколько раненых, так что ее викинг ушел в небытие не один. К моменту, когда Орм вернулся со своими воинами, уже стало ясно — кому из раненых повезло, а кому — нет. Выжила лишь четверть, и большая их часть — легкораненые. Их погрузили на драккары, и корабли с полосатыми парусами потихоньку отправились в обратный путь — по Северну в море, потом обогнуть Корнуолл и в Хельсингьяпорт. Орм собирался идти туда же по суше. Чтоб хватило гребцов, он нескольких своих воинов посадил на драккары, в их числе было немало саксов, но, глядя на их широченные плечи, Хильдрид поверила, что эти ребята смогут грести.
В их числе был и Кадок.
— Не привелось нам драться плечо в плечо, — сказал он. — Хоть поработаю у тебя на корабле. Всю жизнь мечтал немного побыть норманном.
— Это еще зачем?
— Да чтоб все боялись! — рассмеялся сакс.
— Прежде, чем наводить страх, надо попотеть, — сказал Орм, глядя почему-то на Хильдрид. — Вот, Кадок, ты и попотеешь. Надеюсь, обратно к замку мы придем одновременно… Как ты, матушка? Раны не докучают?
Она машинально погладила плотно перевязанную руку. Ее раны, в отличие от ран Торстейна, и не подумали загноиться. Правда, когда Альв понял, что с Торвальдом не все в порядке, он тут же усадил Хильдрид возле котелка с целебным варевом и сам обработал все ее царапины. Он неразборчиво ворчал на лекаря, который пытался давать ему советы, фыркал на викингов, подходивших предложить помощь. Даже бинты, которыми перевязывал ей руки, взял из собственной котомки.
— Уверена, если мне вспорют живот, ты все кишки аккуратно вымоешь и положишь обратно, — сказала, жмурясь, Гуннарсдоттер.
— Ага, и конопляной ниткой через край зашью, — проворчал он в ответ. — Будешь жить, как миленькая.
— С полосой на брюхе?
— Именно. Так что лучше не попадай под меч.
Хильдрид вспомнила секиру Эйрика. Оружие досталось Орму, и он прихватил его с собой в поход. Какие у него были планы по поводу этого знаменитого оружия, он не сказал, да дочь Гуннара и не интересовалась. Хотя именно она убила Эйрика и имела полное право взять себе все его оружие и доспехи, с сыном она спорить не стала. А он не спросил ее согласия, просто взял все, что счел нужным, и отправился на север.
«Тебе, наверное, просто обидно, — подумала Хильдрид. — Ерунда, мальчик просто вырос, вот и все. Хочет все делать по-своему».
Вспоминать об Эйрике, его оружии и его смерти было неприятно. Она даже не спрашивала, как и где его похоронили — ей было все равно. Куда важней ей была смерть Торстейна и его погребальный костер — на него она положила тяжелую золотую фибулу, которую когда-то подарил ей Прекрасноволосый. Другие тоже оставили умершему товарищу свои дары, и Торстейн ушел в Вальхаллу, снабженный всем необходимым. Сидя на корме «Лосося», который, как всегда, шел первым, Хильдрид думала о своем странном сне. Неужели она и в самом деле говорила с Богом? Как странно…
А если этот сон — всего лишь ее воспаленное воображение? Глупо требовать от Всевышнего доказательств или подтверждения. Общение с Богом и не должно напоминать торговлю. Наверное, оно не должно быть похоже и на то, о чем рассказывают жрецы. Но зачем Ему может быть нужно, чтоб она в него поверила?
На этот раз путь до Хельсингьяпорта занял гораздо больше времени — во-первых, раненые руки плохо повиновались женщине, и она очень осторожничала, а во-вторых, на веслах сидело гораздо меньше здоровых и умелых мужчин. Саксы, «одолженные» Хильдрид Ормом, конечно, старались, но ворочать веслом скандинавы учатся с детства, и по сравнению с ними уроженцы Англии были неуклюжи. Кроме того, корабли отяжелели, на них шло множество раненых, которые не могли исполнять никакой работы. Хильдрид было нелегко, драккар на веслах шел кое-как, из-за того, что по разным бортам гребли по-разному, а под парусом двигался очень медленно, но на открытой воде, несмотря на боль в руках, она правила «Лососем» почти машинально.
Хельсингьяпорт она встретила почти с облегчением. Как оказалось, Орм был уже там. Он вышел встречать Хильдрид на самый берег, к границе прибоя, кивнул в знак приветствия и, как только она ступила на берег, тут же схватил за руку, потащил ее к Ятмунду, на совет.
— Ты мог бы с большей заботой и уважением отнестись к матери, — проворчал Альв.
— Не учи меня, старик! — огрызнулся Орм.
Гуннарсдоттер покосилась на своего побагровевшего от раздражения неизменного спутника. Седина в волосах, седина в бороде, мелкие морщины на задубевшем от ветра и соли лице. И вправду старик, у двадцатипятилетнего мужчины уже легко повернется язык назвать его так. Все верно, Альву идет шестой десяток. Годы уходят, как дыхание бриза, несущего аромат водорослей. Время… Время…
— Мало я тебя в детстве порола, — невозмутимо заметила она. Кто-то из викингов, поднимавших из воды и выносящих на берег драккары, стал хихикать. — Твой отец себе такого не позволял.
Ее сын надулся, но ничего не ответил. Ненадолго лицо его стало совсем мальчишеским, и женщине тоже захотелось рассмеяться — тому, насколько серьезно он воспринимает и упрек, и собственное достоинство взрослого мужчины и вождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Ты заговорил почти как человек, — рассмеялась она.
— Во мне очень много человеческого. Ведь и я тоже — по образу и подобию вашему.
Они оба помолчали.
— Так что же теперь?
Еще один вздох, а потом и смешок. От этого смеха, казалось, ночь рассыпалась искрами, сотней-другой звезд, родившихся прямо сейчас, в это самое мгновение.
— Я тебя жду.
— А если я не приду? — крикнула она и обнаружила, что полусидит под деревом. Рядом спал Альв, его рука — на ее плече, тяжелая, усталая, ласковая.
— Спи, — сквозь сон пробурчал он.
На этот раз она встряхнула плечом, дала его руке соскользнуть. Викинг недовольно заворочался.
Хильдрид встала. Уже рассвело, не так уж много времени оставалось до восхода солнца, костры давно прогорели, и вокруг, прямо рядом с полем, где накануне умирали викинги и саксы, вповалку спали усталые воины. Жизнь берет свое, она всегда торжествует, и вряд ли мужчинам дурно спалось на земле, пропитанной смертью. Женщина подняла глаза — звезды исчезли, чернота превратилась в серую предрассветную хмарь. Было холодно, и, хоть под ногами не хрустел иней, ей показалось, будто она окунулась в ледяную воду. Со сна было очень зябко.
Разговор остался незавершенным, но, хоть это был всего лишь сон, он разбередил ее душу. «Твоя жизнь вершится во сне, — улыбнулась она мысленно. — И что же теперь? Пока не поверишь, будешь слышать голос… Кого? Кого ты слышала?»
Она вздрогнула всем телом от холода, стащила с Альва один из плащей, завернулась и пошла к берегу, к тому месту, где должен был вчера пристать «Лосось». Она плохо разобралась в окрестностях, и проплутала в леске, обнимавшем овраг, больше похожий на приток реки. Края его заросли камышом, внизу хлюпала вода, и, оступившись, Хильдрид вымочила ноги.
«Лосось» был причален, но не вытащен из воды. Викинги ограничились тем, что вынесли на берег якорь и зацепили его за деревья. Дозорный спал. Гуннарсдоттер примерилась врезать ему ногой, но пожалела — он был белый от усталости.
Она оставила плащ на траве, вошла в воду — все равно уж ноги мокрые — подтянулась и забралась на планшир. Корабль даже не качнуло, значит, стоит он прочно. Хорошо. На палубе, между румами спали или лежали в забытьи викинги. Здесь, на корабле, оставили самых тяжелораненых, тех, кого нельзя было шевелить. Многие из них не выживут, а кто-то, возможно, уже не выжил.
Хильдрид прошла по палубе, и вдруг встретила на себе взгляд. На нее смотрел Торстейн. Его губы кривились, сперва женщина решила, что он ей улыбается, но потом поняла — это не улыбка. Ему больно.
Она подошла, присела рядом с ним, и лишь тогда во взгляде мужчины появилось узнавание. В глубине его зрачков тлело страдание. Он опустил глаза, потом снова их поднял и с трудом взял ее за руку. Ладонь у него была горячая и потная.
— Это ты, Равнемерк, — с трудом выдохнул он.
— Что с тобой, Торстейн? Пить хочешь? Принести?
— Да. Палит изнутри…
Она прошла на корму, вынула из-под скамьи кружку на веревке, с помощью которой проверяла вкус морской воды и местонахождение корабля, и черпнула за бортом. Посмотрела — вода вполне чистая. Должно быть, кровь унесло течением. Она вернулась к мачте, возле которой, скорчившись, лежал Торстейн, и напоила его. Он был горячий, как печка.
— Лучше? — спросила она участливо. Огляделась, прикидывая, где может быть целитель, но не нашла. Должно быть, он где-то спал. С усилием уложив Торстейна на бок, она размотала одну из повязок. На ране запеклась влажная корка, а вокруг распространялась неприятная краснота. Хильдрид больно укусила себя за губу — эти признаки она знала. — О-ох…
— Да я знаю, — простонал он едва слышно. — Умру. Самое обычное дело. Ну и что… Я хорошо пожил…
— Торстейн!
— Умру, самое обычное дело. Увидимся в Вальхалле.
«А если ее нет»? — вдруг подумалось ей. Но она ничего не сказала, потому что, тяжело дыша, викинг продолжал:
— Но у меня там, в Хельсингьяпорте… у одной девицы… Эльфрид… будет мой сын… или дочь. Ты слышишь?
— Слышу.
— Я умираю — ты будешь жить. Позаботься о ней, слышишь? — он вцепился в ее рубашку. — Ты должна мне пообещать.
— Обещаю.
— Верю… — сказал он и разжал пальцы. Упал навзничь.
Торопливо подошел проснувшийся лекарь, отодвинул Хильдрид от Торстейна, присел на корточки и занялся раненым, что-то неразборчиво цедя сквозь зубы. Но Гуннарсдоттер никуда не ушла — она стояла и смотрела на викинга, на его бледное лицо с легким оттенком синевы и на его закатившиеся глаза.
Глава 13
Через день стало понятно, что Торстейн не выживет. Орм приказал оставить раненых на побережье, отдал матери три сотни человек и попросил остаться здесь. С остальными силами он отправился в погоню за остатками отрядов Эйрика, по пути «подчищая» отбившихся. Не догнал. Дойдя до границ Мерсии, он остановился и вернулся назад. Чтоб преследовать противника на его территории, следовало набрать еще войска — а осенью, в самую страду, это непросто — и вторгаться в Нортимбраланд через Денло, готовясь к упорным боям, а то и обойдя Денло по морю.
Хильдрид оставалась у развалин деревни. На второй день из леса прибрели несколько человек из местных жителей, которые успели удрать в чащу от воинов Эйрика — пара мужчин, три женщины и двое детей. Негусто. Их пришлось кормить, но зато они охотно помогали людям из отряда, который их не грабил и не убивал. Женщины ухаживали за ранеными, и у них это получалось порой даже лучше, чем у викингов. Не зря же традиционно роль врачевательниц отводилась женщинам — они должны были знать толк в целебных травах, накладывать повязки, следить за состоянием раненых.
Хильдрид сидела с Торстейном, держала его за руку и молчала. На второй день после битвы, к вечеру, он впал в забытье, из которого выскальзывал редко-редко. И если выскальзывал, то вспоминал только о своей женщине и ее еще не рожденном ребенке. Краснота вокруг ран становилась все гуще, потом приобрела синюшный оттенок, и лекарь, разведя руками, сказал, что здесь уже больше ничего не сделаешь.
— Это я виновата? — спросила его Гуннарсдоттер. — Я сделала что-то не так?
— Ты все сделала правильно, Равнвинге[42], — отмахнулся тот.
— Я не Воронье Крыло, а Вороново!
— Да-да, прости. Просто рана оказалась глубже, чем мы думали. И гниль проникла глубже. Когда я заметил, что пошла краснота, попробовал прижечь железом, но это не помогло. Ему просто не повезло.
Хольгер все чаще появлялся на корабле, откуда Торстейна не стали переносить, и когда понял, что другу его не выжить, стал еще молчаливее, чем был. Лишь теперь Хильдрид и все воины, ходившие с ней на одном драккаре, воочию видели, как глубока дружба между этими двумя викингами. Оставалось дивиться, что они все-таки не побратались. Хольгер держал друга за руку, смотрел, как тот становится все белее и белее, и молчал. Гуннарсдоттер его не трогала.
Торстейн умер на четвертый день, к вечеру. Это произошло как-то очень обыденно и незаметно, просто рука, которая и раньше-то не шевелилась, стала холодеть, не удалось поймать пером дыхание раненого, и лекарь не сумел нащупать биение жизни в его теле.
— Я могу отдать ему один корабль, — сказала Хильдрид, глядя на Хольгера. — Нас здесь три сотни, ну, кто-то из раненых выживет, но грести скорей всего не будет. И четыре корабля. Это больше, чем надо. Я могу один из них отдать Торстейну.
— Не надо, — вдруг неожиданно зло ответил викинг. — Чем хуже его те, кто ушел в Вальхаллу с простого погребального костра? — он махнул рукой и ушел.
Каждый день они хоронили еще несколько раненых, так что ее викинг ушел в небытие не один. К моменту, когда Орм вернулся со своими воинами, уже стало ясно — кому из раненых повезло, а кому — нет. Выжила лишь четверть, и большая их часть — легкораненые. Их погрузили на драккары, и корабли с полосатыми парусами потихоньку отправились в обратный путь — по Северну в море, потом обогнуть Корнуолл и в Хельсингьяпорт. Орм собирался идти туда же по суше. Чтоб хватило гребцов, он нескольких своих воинов посадил на драккары, в их числе было немало саксов, но, глядя на их широченные плечи, Хильдрид поверила, что эти ребята смогут грести.
В их числе был и Кадок.
— Не привелось нам драться плечо в плечо, — сказал он. — Хоть поработаю у тебя на корабле. Всю жизнь мечтал немного побыть норманном.
— Это еще зачем?
— Да чтоб все боялись! — рассмеялся сакс.
— Прежде, чем наводить страх, надо попотеть, — сказал Орм, глядя почему-то на Хильдрид. — Вот, Кадок, ты и попотеешь. Надеюсь, обратно к замку мы придем одновременно… Как ты, матушка? Раны не докучают?
Она машинально погладила плотно перевязанную руку. Ее раны, в отличие от ран Торстейна, и не подумали загноиться. Правда, когда Альв понял, что с Торвальдом не все в порядке, он тут же усадил Хильдрид возле котелка с целебным варевом и сам обработал все ее царапины. Он неразборчиво ворчал на лекаря, который пытался давать ему советы, фыркал на викингов, подходивших предложить помощь. Даже бинты, которыми перевязывал ей руки, взял из собственной котомки.
— Уверена, если мне вспорют живот, ты все кишки аккуратно вымоешь и положишь обратно, — сказала, жмурясь, Гуннарсдоттер.
— Ага, и конопляной ниткой через край зашью, — проворчал он в ответ. — Будешь жить, как миленькая.
— С полосой на брюхе?
— Именно. Так что лучше не попадай под меч.
Хильдрид вспомнила секиру Эйрика. Оружие досталось Орму, и он прихватил его с собой в поход. Какие у него были планы по поводу этого знаменитого оружия, он не сказал, да дочь Гуннара и не интересовалась. Хотя именно она убила Эйрика и имела полное право взять себе все его оружие и доспехи, с сыном она спорить не стала. А он не спросил ее согласия, просто взял все, что счел нужным, и отправился на север.
«Тебе, наверное, просто обидно, — подумала Хильдрид. — Ерунда, мальчик просто вырос, вот и все. Хочет все делать по-своему».
Вспоминать об Эйрике, его оружии и его смерти было неприятно. Она даже не спрашивала, как и где его похоронили — ей было все равно. Куда важней ей была смерть Торстейна и его погребальный костер — на него она положила тяжелую золотую фибулу, которую когда-то подарил ей Прекрасноволосый. Другие тоже оставили умершему товарищу свои дары, и Торстейн ушел в Вальхаллу, снабженный всем необходимым. Сидя на корме «Лосося», который, как всегда, шел первым, Хильдрид думала о своем странном сне. Неужели она и в самом деле говорила с Богом? Как странно…
А если этот сон — всего лишь ее воспаленное воображение? Глупо требовать от Всевышнего доказательств или подтверждения. Общение с Богом и не должно напоминать торговлю. Наверное, оно не должно быть похоже и на то, о чем рассказывают жрецы. Но зачем Ему может быть нужно, чтоб она в него поверила?
На этот раз путь до Хельсингьяпорта занял гораздо больше времени — во-первых, раненые руки плохо повиновались женщине, и она очень осторожничала, а во-вторых, на веслах сидело гораздо меньше здоровых и умелых мужчин. Саксы, «одолженные» Хильдрид Ормом, конечно, старались, но ворочать веслом скандинавы учатся с детства, и по сравнению с ними уроженцы Англии были неуклюжи. Кроме того, корабли отяжелели, на них шло множество раненых, которые не могли исполнять никакой работы. Хильдрид было нелегко, драккар на веслах шел кое-как, из-за того, что по разным бортам гребли по-разному, а под парусом двигался очень медленно, но на открытой воде, несмотря на боль в руках, она правила «Лососем» почти машинально.
Хельсингьяпорт она встретила почти с облегчением. Как оказалось, Орм был уже там. Он вышел встречать Хильдрид на самый берег, к границе прибоя, кивнул в знак приветствия и, как только она ступила на берег, тут же схватил за руку, потащил ее к Ятмунду, на совет.
— Ты мог бы с большей заботой и уважением отнестись к матери, — проворчал Альв.
— Не учи меня, старик! — огрызнулся Орм.
Гуннарсдоттер покосилась на своего побагровевшего от раздражения неизменного спутника. Седина в волосах, седина в бороде, мелкие морщины на задубевшем от ветра и соли лице. И вправду старик, у двадцатипятилетнего мужчины уже легко повернется язык назвать его так. Все верно, Альву идет шестой десяток. Годы уходят, как дыхание бриза, несущего аромат водорослей. Время… Время…
— Мало я тебя в детстве порола, — невозмутимо заметила она. Кто-то из викингов, поднимавших из воды и выносящих на берег драккары, стал хихикать. — Твой отец себе такого не позволял.
Ее сын надулся, но ничего не ответил. Ненадолго лицо его стало совсем мальчишеским, и женщине тоже захотелось рассмеяться — тому, насколько серьезно он воспринимает и упрек, и собственное достоинство взрослого мужчины и вождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43