стоило ли платить дань или лучше было стравить племена между собой и отвлечь их от границ. Если в Алании родился герой, из богатого исторического опыта Аргирос мог заключить, как быть.
– Убить его, – сказал магистр. – Начнется хаос, и аланы надолго и безопасно для нас погрязнут в раздорах.
– Разумеется, я думала об этом, – призналась Мирран, – но тут дело не только в моей безопасности, просто уже поздно. Проходы уже в руках киргизов, а не аланов.
– Проклятье!
– Да, проклятый народ, – мрачно отозвалась Мирран. – Их хан Дайр, мне кажется, использует Гоария в собственных целях так же, как Гоарий использует его. Если Гоарий рискнет последовать примеру Искандера, то у Дайра тоже есть на кого равняться.
Аргирос задумался о вождях кочевников, постоянно вторгавшихся в Римскую империю.
– Аттила, – назвал он самого великого и ужасного.
Мирран нахмурилась:
– Никогда о нем не слышала.
Магистр на секунду удивился, но затем сообразил, что она не обязана знать старинные легенды далекого от нее Запада: Аттила никогда не вторгался в Персию. Но она знала другого, кто нападал на ее родину.
– Я вспомнила о царе эфталитов, который когда-то давно хитростью убил царя царей Пероза.
Аргирос кивнул; Прокопий сохранил для римлян историю того несчастья.
– Ладно, довольно экскурсов в древнюю историю, – сказал магистр с мрачным прагматизмом, который перед тем заставил его подтолкнуть Мирран на цареубийство. – Теперь нам надо решить, как быть с ханом Даиром.
Аргирос заметил, что он сказал «нам», и понял, что действительно поверил Мирран.
Она приняла его слова за невысказанное согласие и расценила это как свою заслугу.
– Мы должны решить. Но я не вижу простого способа и сомневаюсь, что нам удастся поссорить его с Гоарием. Пока они не добьются успеха, их интересы полностью совпадают.
– А потом, – хмуро добавил Аргирос, – будет уже поздно.
Мирран согласно улыбнулась.
– Ах, Василий, я знала: когда-нибудь в Константинополе обеспокоятся и пришлют кого-то выяснить, что творится в Алании. Гоарий непременно станет бахвалиться, вместо того чтобы спокойно хранить свои замыслы в тайне и ждать, пока они вызреют. Я рада, что магистр официорий выбрал тебя. Мы мыслим сходно, ты и я.
С губ магистра уже была готова сорваться резкая отповедь, но он сдержался. Несмотря на различия между ними, слова Мирран во многом справедливы; он вспоминал об этом при каждой встрече с ней. Конечно, у Аргироса было много больше общего с Мирран, чем с каким-нибудь константинопольским красильщиком, чей кругозор не распространялся дальше завтрашних скачек на ипподроме.
– Мы выражаемся по-разному, – заметил он, – но говорим на одном языке.
– Хорошо сказано! – Она потянулась вперед и встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку, и захихикала. – Твоя борода аккуратнее, чем у Гоария – на лице больше свободного пространства. Мне это нравится.
Продолжая смеяться и уклоняясь от его губ, она поцеловала Василия в другую щеку.
Он знал, что Мирран умела тщательно рассчитать свои силы, но все равно стремился к ней. Прикосновение ее губ напомнило ему о былых днях в Дарасе.
Гибкая, точно угорь, она ускользнула.
– Что станет с тобой, если тебя застигнут, когда ты пристаешь к царской содержанке?
Затем она вдруг стала серьезной.
– Я должна возвращаться. Покидать дворец всегда рискованно, но не так опасно в середине дня, когда Гоарий отсыпается, чтобы потом бесчинствовать ночью. Но он скоро проснется и тогда может позвать меня.
Аргирос понимал, что ему нечего сказать на это. Он смотрел, как Мирран скользила через рыночную площадь – грациозно, как танцовщица, – эту роль она разыгрывала для прикрытия в Дарасе. Когда она исчезла, магистр еще несколько минут стоял в раздумье и поглаживал подбородок, прежде чем вернуться в гостиницу Супсы.
По дороге Василий с тревогой размышлял над тем, что узнал от Мирран. Его навязчиво преследовали воспоминания о ее нежных губах. Это раздражало, и он терзался противоречивыми чувствами до тех пор, пока не осознал их значение.
За годы, что истекли после смерти сына и жены, Аргирос никогда не задумывался о том, чтобы связать свою жизнь с другой женщиной. Частично это объяснялось непреходящей тоской по Елене, но еще более нежеланием обрекать женщину на одинокую жизнь жены магистра, в особенности потому, что он вынужден выполнять сложные поручения. За пять последних лет он побывал в Испании, во франко-саксонских королевствах, в Дарасе, а теперь здесь, на Кавказе. Каждая из этих миссий длилась месяцами, а первая – почти год. Несправедливо превращать жену в Пенелопу, вечно ожидающую своего Одиссея.
Однако с Мирран последнее затруднение отпадало само собой. По крайней мере, она способна о себе позаботиться. И если – если! – она была правдива, говоря о своих дарасских впечатлениях, тогда Аргирос нравился ей хотя бы в каком-то отношении. Там, вспоминал он, было от чего потерять голову помимо постели, хотя и последнее тоже имело значение.
Магистр рассмеялся над собой. Мирран – персиянка, и она – заведомый враг почти по Евклидовой логике. Она поклоняется Ормузду. Она спит с Гоарием и ублажает царя бессонными ночами. Единственной целью, с которой она оказалась на Кавказе, было обольстить аланского царя и в буквальном смысле слова отвратить его от Римской империи. Но мало того; если – если! – она не лжет, то и Константинополю, и Ктесифону смертельно угрожают козни Гоария.
Но, несмотря ни на что, Аргирос продолжал думать о ней. И это тревожило его больше всего.
Корипп хмуро смотрел на магистра.
– Проклятый горшечник опять поднял цену. И чертов аптекарь тоже.
– Заплати им, – сказал Аргирос. – Кричи, ругайся и злись, точно тебя разоряют или кастрируют, на твое усмотрение. Для видимости. Но плати им. Ты же знаешь, что это необходимо.
– Я знаю, что вы теряете рассудок из-за той персидской шлюшки, – съязвил Корипп, вогнав Аргироса в краску своим метким выпадом. Тот порадовался, что комната плохо освещена, так что его помощник не мог заметить смущения командира. Корипп, поворчав еще немного, продолжал: – Хотя это и злит меня, надо признать, что девка, того гляди, права. На улице не попадалось бы столько мерзких киргизов, если бы они не состояли в союзе с Гоарием, и она давно бы расправилась с нами, если бы не думала, что они нанесут вред не только империи, но и Персии.
Аргирос пришел к тому же заключению. Он сознался в этом, добавив:
– Хоть казни, но я не знаю, откуда тебе известно, сколько киргизов в Дарьяле. Ты почти не выходишь отсюда, даже чтобы подышать воздухом.
Корипп сухо рассмеялся.
– Резонно, но кто-то же должен варить чудо-вино быстрее, чем Гоарий с дружками опрокидывают его в глотку. К тому же мне не надо много гулять, чтобы знать, что кочевников тут как мух. Вонь выдает их.
– Точно, – согласился магистр.
В городе, особенно таком, как Дарьял, где были едва знакомы с римским водопроводом и канализацией, витали крепкие запахи. И киргизы добавляли к этой симфонии ароматов собственный нюанс – прежде всего запах лошадиного пота и прогорклого масла.
– Во всяком случае, я рад оставаться здесь, внизу, а не сидеть наверху с вами и Евстафием Рангабе. Худшая участь для меня здесь – это сгореть заживо. Если Евстафий что-нибудь нахимичит, меня вмиг разнесет на кусочки по всей округе, так что я не успею даже разозлиться на него.
Это было правдой, о которой Аргирос предпочитал не вспоминать.
– Хозяин гостиницы думает, что Рангабе своего рода еретик, которому разрешается есть только с помощью деревянных приборов. Не знаю, хочет ли хозяин сжечь его или обратить в истинную веру.
– Лучше уж обратить, – усмехнулся Корипп. Оба рассмеялись, хотя и не слишком весело. Они знали, что было бы, если бы Евстафий Рангабе нечаянно высек искру.
Магистр поднялся на второй этаж к комнате, которую занимал человек из константинопольского арсенала, и тихо, чтобы не испугать Евстафия, постучал в дверь. Было слышно, как на стол в комнате поставили тигель. Затем Рангабе подошел к двери и открыл защелку.
Как обычно, он напоминал Аргиросу чиновника, только с натруженными руками ремесленника.
– Привет, Аргирос, – сказал он. – Дела идут хорошо, да скряга аптекарь опять задрал цену на серу.
– Корипп уже сказал мне.
Рангабе заворчал. Он не был разговорчив. Мастер вернулся к рабочему месту за столом, придвинутым к единственному в комнате окну. Здесь нельзя зажигать светильники.
Возле тигля с торчавшей из него деревянной ложкой на столе лежала прочная скалка. Рангабе трудился над тремя кучками, перемалывая кусочки веществ в тонкий порошок. Левая кучка – черная, средняя (и самая большая) – грязно-белая, а правая – ярко-желтая. Аргирос был вынужден признать, что сейчас Евстафий Рангабе знал об адском порошке много больше, чем он сам. В арсенале Рангабе руководил теми, кто стряпал огнеопасную жидкость, прозванную греческим огнем. Когда появилось нечто еще более разрушительное, естественно, он первым приступил к разгадке секрета. Уже то, что он сам при этом не взлетел на воздух, свидетельствовало о его сноровке. Вытащив ложку из тигля, Рангабе отмерил селитры из средней кучи и высыпал ее в чашку весов, опять что-то пробормотал и отчерпнул часть обратно на стол. Довольный результатом, он пересыпал порошок из чашки в тигель и энергично перемешал его содержимое, заглянул внутрь, послюнявил палец и окунул его для проверки смеси. Наконец угрюмо кивнул.
Он взял воронку, тоже деревянную, и сунул ее в горлышко глиняного кувшина. Подняв тигель, аккуратно пересыпал свежеприготовленный адский порошок в кувшин. Потом закупорил полный кувшин необычной пробкой, которую взял из лежавшей у кровати сумки. Пробка была просверленная, и из узкого отверстия торчала промасленная тряпочка.
Только закончив свои манипуляции, Рангабе вспомнил о присутствии Аргироса. Он указал большим пальцем на ряд кувшинов, выставленных у стены.
– С тех пор как мы приехали, я заготовил сорок семь штук, не считая привезенных из столицы. Этого хватит, чтобы пробить в стене дворца Гоария брешь, в которую пролезет слон, если захотите.
Еще две недели назад магистр ухватился бы за такую возможность. Но сообщение Мирран заставило его задуматься, присмотреться к крепости и проверить ее слова. Он уверился, что она не обманывала. Гоарий, вероятно, еще управлял Аланией, но киргизы управляли им самим. Вожди кочевников вовсю хозяйничали в городе, а на улицах Дарьяла кочевников становилось все больше и больше. Само по себе это говорило лишь о предполагаемом союзе, но иные признаки указывали на другое. Киргизские вожди смотрели на солдат и придворных Гоария с растущим презрением, так что даже Цхинвали, при всей его чрезмерной самонадеянности, жаловался Аргиросу на их наглость. С торговцами на рынках степняки обращались как со своими слугами.
Такое положение вещей могло сохраняться лишь временно. Аланы – гордый народ, а подвластные им грузины долго помнили любую обиду и поколениями придерживались кровной мести. Дарьял не производил впечатления города, которому предстояло стать столицей завоевателей мира. По мнению Аргироса, город напоминал кувшин с адским порошком Евстафия Рангабе за две секунды до того, как к фитилю поднесут огонь.
Магистр желал встретиться с Мирран. Отчасти, чтобы узнать о положении во дворце, а отчасти просто потому, что хотел ее увидеть. Он старался не думать, какое из этих желаний преобладало. В любом случае он не мог произвольно назначить свидание любовнице царя. Она сама должна была устроить встречу.
Время от времени он хотел изменить положение вещей и передать Гоарию ее записку. И всякий раз откладывал. Это был бы опасный и, что еще хуже, неисправимый поступок. Тем более что при неизмеримо больших возможностях она не предала Аргироса. И все же он ежедневно терзался оттого, что не имел достоверной информации о происходящем.
Все переменилось неожиданно и без помощи Мирран. У Василия сломалась бронзовая пряжка на сандалии, и он отправился на рынок. В основном жестами он попытался договориться с медником-грузином, чтобы тот выковал новую застежку. Перед торговцем за соседним прилавком были расставлены лотки с ножами.
Мимо проезжали верхом полдюжины киргизов. Один из них с привычной для кочевников ловкостью наклонился в седле, схватил с лотка нож и заткнул себе за пояс. Его товарищи расхохотались.
Ножовщик закричал с досады и бросился за киргизом. Вор, куражась над гневом кузнеца, подождал его и с силой дернул за бороду. Кочевники расхохотались еще громче. А потом тот, кто стащил нож, заорал от боли – ножовщик до крови укусил его.
Степняк лягнул торговца обутой в сапог ногой. Кузнец отлетел в сторону, задыхаясь и хватаясь за живот. Все киргизы поскакали дальше; теперь они посмеивались над своим товарищем.
Будь кузнец-грузин уступчивее, инцидент на том бы и завершился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44