— Смотри, это то, о чем я тебе говорил. Когда я первый раз приехал на квартиру моего коллеги, в которого стреляли, я был настолько выбит из колеи, что на аппаратуру не обратил внимания. Потом, когда Пристли отвезли в больницу, я вернулся и заметил кое-что непонятное. Гляди сюда, я тебе растолкую, ты поймешь. На этом диске пишется телеметрия ведомого объекта, в данном случае, извини, твоей супруги. На этом одновременно идет сличение параметров сигнала с нашей базой, то есть оператор постоянно в контакте с центральным компьютером. А вот этот диск выполняет своего рода функции черного ящика: он фиксирует все переговоры полевого оператора с тем, кто находится в Америке, — как устные переговоры, так и через терминал.
Сперва мне доложили, что ничего не тронуто, что преступник выстрелил в Чарли и бежал. Но они были невнимательны. Убийца заходил в квартиру и пытался похитить именно этот, третий носитель. Что меня больше всего и напугало. Чарли немедленно сообщил на базу об изменениях в показаниях прибора, запросил подтверждения, попытался доложить Родригесу, но тот был уже мертв… Убийцу спугнули соседи, здесь живут потрясающе законопослушные люди. Кто-то вышел на лестницу, несмотря на поздний час: видимо, услышали крик или топот. Но человеку несведущему очень непросто было бы догадаться, что именно надо брать… Оборудование уникальное, и, кроме меня, мало кто способен правильно поставить задачу. Но тот, кто стрелял, почти разобрался. Его просто отвлекли в последний момент. Видишь, он не смог вытащить диск, потому что мы используем блокираторы гнезда собственной конструкции.
— Я правильно тебя понял? В вашей конторе завелась крыса?
— Как это ни грустно. И, самое печальное, я знаю, кто дежурил на базе…
— Так сообщи своим.
— Что я и сделал, практически сразу. Воткни, пожалуйста, черный провод. Ага…
— И что сказало твое начальство?
— Мое начальство приказало немедленно сдать аппаратуру и записи парням из оперативного отдела. Ума не приложу, кому мы мешали.
— Так ты сам не из ЦРУ?
Ковальский пожал плечами. Руки его перебегали с одной клавиатуры на другую.
— Роберт, я не какой-нибудь клерк. База находится на довольствии Пентагона. Только я никак не пойму, отчего вы, русские, да и весь мир, так панически боитесь американских военных. Сделали из нас жуткое пугало…
— Понятно, понятно, это мы слышали! На самом-то деле Америка стоит на страже мира, спасает мир от терроризма и помогает всем остальным недоумкам строить «правильную» демократию. Я верно излагаю?
Ковальский вздохнул, насыпал в чашку сахару. Вставил в гнездо антивирусный диск. Минут на пятнадцать можно расслабиться. Жаль только, что качество сетевого напряжения оставляет желать лучшего.
— Я не политик, Роберт, и не буду вести с тобой идеологические споры. Ты знаешь, что ежегодно Америка принимает до четырехсот тысяч эмигрантов? Мой дед переплыл океан в двадцать втором году, когда убедился, что Белое движение расползается по парижским кабакам. Ругать Америку модно, люди всегда будут поносить тех, кому завидуют, и искать у них изъяны. Ах, расовые проблемы! Завезите к себе в Россию двадцать миллионов черных, а мы посмотрим, как вы заговорите через пару лет. Ах, переполнены тюрьмы, страшно выйти ночью на улицу! Черт подери, Боб, это лишь небольшая цена, которую платят граждане моей родины за соблюдение собственных прав!
Я никогда не был в России, но в нашей семье принято смотреть русское телевидение. Извини, но общество, где суды выпускают бандитов из тюрем за взятки, где президент палит из танков по собственному парламенту, где бизнесменов презирают, точно мелких жуликов, а про гангстеров ставят киноэпопеи, — такое общество ничем не привлекательнее. А Европа? Да, Европа для многих американцев — нечто вроде культурной Мекки, генетическая память об утраченном интеллектуальном рае, согласен. Но мы не завидуем, потому что мы идем впереди. Завидуют нам и от этого еще больше злятся. Кичатся своими картинными галереями и чистотой в метро, а сами только и ищут возможности получить грин-карту.
— Значит, Женя, ты пашешь на военных, и тебя это не гложет, — беззлобно отозвался Кон.
— Погоди… — Ковальский вставил в гнездо загрузочный диск. Пока шло неплохо, Большой П. не подвел. Оставались еще четыре таких же диска, где-то на полчаса работы. — Нет, меня не гложет. Я люблю свою страну и хочу, чтобы она оставалась и впредь самой сильной. От Америки зависит будущее планеты, потому что мы никогда не скрывали, что стремимся к личному благоденствию. Нет ничего более нормального, чем здоровое желание видеть своих детей и внуков богатыми. И если бы я мог приложить способности к разработке оружия, я бы это сделал. Ты удовлетворен?
— Куда уж… — невесело рассмеялся Роберт. — Ты меня почти вдохновил…
— Боб, не пытайся, пожалуйста, ввернуть один из ваших русских ударов ниже пояса…
— Будто ты сам не русский!
— Лишь наполовину. В этом-то и заблуждение: вы почему-то считаете, что национальные корни должны оправдывать некое возвышенное состояние души, якобы присущее исключительно соотечественникам Раскольникова и Карамазова. Я знаю, о чем ты думаешь, но не сомневайся, я тоже читал Достоевского. Позволь тебя заверить, не надо жить в Москве, чтобы понимать идеи классиков, на той стороне планеты люди не дурнее ваших! И, между прочим, намного религиознее и честнее. У нас просто не запудрены мозги, мы живем сегодня и сейчас, мы радуемся жизни а не пьем водку… Извини.
— Да ладно, замнем! — Кон почесал обросший подбородок, выбил из пачки сигарету. — Я не так часто и пью. Просто… Я не знаю, как мне справиться с ее уходом.
Ковальский примирительно похлопал напарника по плечу. Нервы совсем разболтались. Какого дьявола он обрушился на совершенно беззлобного, безобидного человека, который искренне пытается ему помочь и при этом, похоже, не задумывается, какой опасности себя подвергает? Юджин вставил следующий диск, осторожно выглянул в окно. По садику кругами катался ребенок на желтом велосипеде, больше никого не было… А вот теперь показался. Двое рабочих на противоположном конце двора, установив стремянку, меняли лампы в фонаре. Их заслоняла густая листва, но вроде бы угрозы они не представляли.
— Расскажи мне об Инне, — почти ласково попросил Ковальский. — Мне необходимо знать о ней как можно больше…
Роберт тяжело вздохнул.
— Ну, то чего ты жаждешь, не услышишь. Никаких потусторонних штучек за ней не наблюдалось, это уж точно. Она, конечно, да… Она девушка неординарная. До меня дважды была замужем, да и кроме мужей приключений ей хватало. Ты не подумай, я не пытаюсь собственную жену выставить шлюхой. Просто для того, чтобы врубиться в наши отношения, надо взять на веру одну вещь: ужиться с ней могу только я, больше никто. Ни раньше, ни теперь. Так что к этому кучерявому обормоту, — он небрежно кивнул на валявшийся снимок «Полароида», — я ревности не испытываю. Ревность давно кончилась, парень просто не знает, с кем связался.
Ковальский мельком взглянул на фото. Освещение отвратительное, мужчина в белой футболке спит, обняв подушку, на краю кожаного углового дивана. Он сразу узнал персонаж, но не стал говорить Роберту, что обладает пятеркой снимков гораздо лучшего качества.
— Я нашел фотку в ее новой квартире. Может, поискал — еще бы чего нашел, да этот немец ненормальный, хаусмастер, все уши прогудел, — продолжал Кон нарочито небрежным тоном. — И знаешь, что тут неправильно? Ведь Инка первоклассный фотограф, она в Риге свои работы на выставки посылала. А тут такое дерьмо. Неспроста. Он не хотел фотографироваться, вот и щелкнула его во сне. Но это так, поиграется и отстанет, не в этом дело.
Она очень непростой человек, не в смысле уживчивости. Женственная, да, и готовит отлично, нет вопросов. Тут дело в другом. Она постоянно в поиске, таких людей очень мало. Во всяком случае, я таких больше не встречал. Мы познакомились, когда она пела в группе у моего друга, а я играл в другой команде. Ей совершенно необходимо, как воздух, быть на людях. Не то чтобы в толпе, на улице, а ей необходимо внимание, общение, тусовка. Она очень тонко чувствует такие нюансы, на которые другим бабам до фонаря. Например, люди не одержимые, приземленные ей совсем не интересны, она их попросту не замечает. И всё время вертит носом, где бы поживиться. Не баблом и не развлекухой, а вроде продюсера: таланты вынюхивает. Найдет, набросится и, пока не выжмет, не отпустит. Ты думаешь, она потому и от меня сбежала? Э, нет, у меня редкий дар — ее успокаивать. Это навсегда, это уже давно не страсть кипучая, а глубже и тверже, вроде каменной опоры, на которую остальные украшения нанизаны. И сама она прекрасно это чувствует и злится оттого. Ей ведь плохо одной, Инка одна жить совсем не может.
Я понимаю, это каждой женщине нужно, но тут другое… Смотри, у нее чистый сильный голос. Конечно, не поставлен академически, но народ с ума сходил, на люстрах висел, когда она выступала. А плюс к тому гитара. И фотография. И еще дизайном в Интернете серьезно увлеклась. А последняя фишка была, уже когда мы в Германию уезжать решили, — это стать профессиональным звукорежиссером. Может, она бы и не поехала, но вдолбила себе в голову, что там образование самое толковое да еще бесплатно. Я не упирался: хочешь — в Германию, хочешь — в Алжир. С ней невозможно спорить.
Мы совсем неплохо жили в Риге, в смысле материально: толпа друзей, в доме вечный праздник. Последние годы, не попишешь, стало тяжелее, музыкой уже не заработать. Я реально смотрю: второго Хендрикса из меня не получилось, а до старости по подвалам скакать — тоже не малина. Пытался в бизнес полезть, торговал техникой всякой, рокерскими нашими прибамбасами… Шло помаленьку, но хуже и хуже. Не то чтобы хреновый из меня барыга, а даже не знаю… У нас там всё же не Америка, народ попроще, им бы пожрать в первую очередь. Я к тому говорю, что Инка привыкла на широкую ногу жить: постоянно в такси, что ни день — шмотки новые, туфли по триста баксов. Я — всегда пожалуйста, но денег-то всё меньше.
Она, когда в больницу слегла, чуть не померла, мы же не знали, что диабет. Врачи сказали, организм на пределе — прямое следствие наркоты: печень подсажена, почки туда же, плюс к тому еще кое-что, тебе это неважно. Я тогда на нее единственный раз надавил, сказал, всё, подруга, отпелась, хрен тебе, а не клубы каждую ночь. Или сиди дома, или погибнешь от такой жизни. Половина тусовки вокруг нее на кокаин уже перешла, да и мои друганы не лучше, вот я и почувствовал, что сползаем. Совсем сползаем. Она послушалась. Или смерти испугалась, или тогда еще чувства ко мне имела какие-то. И почти сразу заняла себя фотографией этой, звуком, аранжировки начала писать. Кстати, ты знаешь, из нее неплохой бы композитор получился, без дураков. Может, если бы мы в Бундес не поперлись… Я тоже думал: ну, не могу ей жизнь богатую обеспечить, не складывается, а вдруг там, за бугром, получится?
Понимаешь, она не то чтобы стерва такая: мол бабки гони, иначе с тобой в постель не лягу, — нет, она к той породе женщин принадлежит, которых нельзя представить в хибаре или, там, в китайском тряпье, или чтоб мясо с ножа. Она в квартиру — прикинь, — она такие штуки вечно покупала! Например, вино пили только из офигенно дорогих бокалов, красных таких, с золотой оплеткой, и не какое-нибудь вино, а определенных лет. Шмотки я ей вообще сам покупать боялся…
— То есть по принципу «В человеке всё должно быть прекрасно»? — процитировал Ковальский.
— Как бы да… Ей для души нужна была внешняя гармония во всяких мелочах. Мужики по ней сохли капитально, сперва я дергался, после привык. Удержать невозможно. Для нее это как наркотик, но не в смысле секса. Ей постоянно необходимо впитывать людей, понимаешь? Как тебе объяснить?..
— Я понимаю, — кивнул Юджин. — Новые впечатления.
— Ну, нет, скорее, как спасательный круг, чтобы держаться на плаву… Она ведь к тому же больна серьезно. Ну, все мы через это прошли: кто-то из ребят загнулся, а кто на белом плотно сидел, и до тридцатки не дотянул. Да… Она живет, понимаешь, как бы в другом ритме, в другом времени…
— Горит?
— Можно сказать и так. Я научился, это было непросто, но я научился под нее подлаживаться, делать так, чтобы она чувствовала тыл. О, мы могли дико поругаться! Точнее не мы, а она. Но я уже привык и принимал ее, как есть. Пока другие только успевают принять решение, она уже с головой окунается в новое дело…
— Ей быстро всё надоедает?
— Ты знаешь, сначала я тоже так думал. Думал, она разбросана. Но тем она меня, наверное, и тянет, и восхищает все эти годы, что умеет выбирать. Она переключается с одного на другое, но делает это лишь потому, что в сутках всего двадцать четыре часа. Она всё время живет за троих…
— Почему она от тебя ушла?
— Ну, обычное дело. Она давно носилась с этим путешествием, и я был не против. Ради Бога! А тут переезд сожрал столько денег, что поездку пришлось отложить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55