— Когда? — искренне удивляюсь я. — И как? Со спущенными штанами?
— Марш сейчас же в медпункт! — выносит вердикт директор. — А с госпожой Танус я сам поговорю.
— Спасибо, — говорю я. — И заодно объясните ей, что мои родители… — мои НАСТОЯЩИЕ родители! — были национальными гвардейцами. А имя мне дали в честь генерала Саниса, героя войны. И если она позволит себе еще один неуважительный отзыв обо мне или о ком-то еще, у кого имя заканчивается на «ис», то я попрошу своего приемного отца подать на нее в суд. А теперь извините, господин директор, но мне надо в туалет.
— Я поговорю с ней, — задумчиво произносит ошарашенный директор. — Идите. После… э-э-э… зайдете в медпункт. Я поговорю с медсестрой — если вы отравились, то вас освободят сегодня от уроков.
— Еще раз спасибо, — совершенно искренне говорю я и, подхватив полуживого, позеленевшего от страха Арнуса, покидаю кабинет.
Отойдя на достаточное расстояние от прокуренного кабинета директора, я начинаю откровенно веселиться. Арнус рад бы принять в этом веселье участие, но его все еще душит страх. Его надо как-то приободрить.
— Ты — молодец! — почти искренне говорю я. — Держался великолепно. И очень вовремя изобразил, что тебе плохо.
— Мне на самом деле плохо, — жалобно стонет Арнус. — Я чуть от страха в штаны не навалил.
— Учись, — покровительственно бросаю я. — А теперь — в медпункт. Там получаем освобождение от уроков и — гулять!
Мы сидим на поваленном дереве и курим. Старое еврейское кладбище, на месте которого находится наша школа, уже много лет назад ликвидировано. Школьные постройки не съели всей территории, и на оставшихся нескольких гектарах городские власти попытались разбить парк. Чахлые тоненькие деревца выглядят убого. Дорожки никто и не думал прокладывать, и вся местность напоминает скорее заросшее травой и кустиками место чудовищного взрыва: то тут, то там из травы торчат разбитые и целые могильные плиты. Место не самое красивое в городе, но нам здесь нравится. Я не спеша затягиваюсь сигаретой и выпускаю через нос две толстых струи дыма. Арнус пытается последовать моему примеру, но только кашляет — курит он совсем недавно, и его организм еще не привык к табачному дыму.
Пригревает солнышко, и нам откровенно хорошо. Я ловлю эти минуты тишины и спокойствия, пытаясь растянуть их, но знаю, что скоро опять надо будет возвращаться к людям. Желания это делать нет никакого. Как и в детстве… в том, в первом… Или как это назвать? Арнусу сейчас не до таких мыслей. Он героически пыжится повторить мой опыт по выпусканию дыма через нос. Счастливый ребенок! Никаких забот, кроме повторения какой-то очередной глупости за кем-то другим. С другой стороны: а у меня какие заботы? Поотлынивать от уроков? Сделать пакость дуре математичке? Нечего сказать — серьезные дела! Я улыбаюсь и блаженно потягиваюсь. Солнышко уже припекает — сиди и грейся. Абсолютно ничего делать не хочется. Идти тоже никуда не хочется. Справлять свой-чужой день рождения тоже не хочется… А хочется сидеть на поваленном дереве, которое лежит в небольшом овражке на бывшем еврейском кладбище, медленно покуривать дешевую сигарету и ни о чем не заботиться: в такие дни кажется, что все решится само, без твоего участия, только и надо, что немного подождать. Я прекрасно знаю, что так не бывает, но моя лень пересиливает все остальные поползновения. Так что вместо задуманного похода к речке мы с Арнусом продолжаем нежиться на солнышке. Весна для меня как-то плавно переходит из состояния кипучей энергии в состояние полной умиротворенности, и уже ничего не надо. Может, это и есть нирвана? Тогда почему я не буддист? Если они стремятся к такому состоянию и потом в него попадают, то это достойно подражания… Ага! Сейчас! То есть подставить брюхо солнцу и расслабить булки? Что происходит с теми, кто расслабляет булки, я знаю — их имеют. Причем как раз промеж расслабленных булок. Я резко вскакиваю и повелительно смотрю на Арнуса. Он сразу начинает делать кучу бесполезных движений, но затем тоже поднимается. Расслабуха закончена: у нас на сегодня весьма обширная программа действий.
Берега речки, которую более справедливо было бы назвать ручьем, захламлены до безобразия, но нас это волнует слабо. Осторожно пробираясь между многолетними завалами мусора, мы неуклонно приближаемся к своей цели — складу законсервированной армейской техники. Целью похода является только разведка. Пока разведка, а потом… Что будет потом — покажет разведка. Я отлично помню, что еще до попытки переворота лично отгонял сюда десяток амфибий, после чего контролировал их постановку на консервацию. А в процессе этой самой постановки, кстати, лицезрел еще минимум десяток таких же машин. Пока еще не знаю, для чего мне это может потребоваться, да и технику за эти годы могли уже сто раз перевезти в другое место, просто списать, в конце концов, но проверить мне хочется. Склад находится на другом берегу. Вскоре мы уже сидим на стволе плакучей ивы, склонившейся над речкой, и с интересом рассматриваем ржавую колючую проволоку и облезшие борта списанных тягачей, стояших в полном беспорядке за этой самой проволокой. Неужели мои худшие опасения подтвердились и вместо склада законсервированной техники здесь теперь тривиальная свалка? Но нет. Между рядами колючки появляется фигура часового. Он не торопясь проходит вдоль периметра, ворот его гимнастерки расстегнут, берет заткнут за пояс, автомат болтается на плече стволом вниз, как дедовская охотничья берданка… Не я у него начальник караула! Ох не я! В противном случае был бы он бедным… Солдат замечает нас и останавливается. Видно, что ему откровенно скучно и он собирается с нами поболтать. Разгильдяй. Именно с такого и начинается развал армии, хотя мне это на руку — я узнаю у этого кретина все, что меня интересует. А интересуют меня мои амфибии. Надеюсь, что они все еще на месте.
— Нельзя здесь сидеть! — начальственным голосом вещает солдатик.
— А чего нельзя? — притворно удивляюсь я. Арнус смотрит на меня боязливо — ему очень хочется не дразнить судьбу и поскорее смыться.
— Здесь — военный объект, — важно изрекает солдат. — Посторонним нахождение на территории запрещено.
— А что же ты там тогда делаешь? — нагло осведомляюсь я. — Посторонним же запрещено.
— Да я сейчас!.. — Солдатику лень, но нужно показать, какой он тут начальник, поэтому служивый героически подтягивает за ремень автомат и берет его на изготовку.
— Что сейчас? — нагло осведомляюсь я. — Твоя «территория» заканчивается там же, где и «колючка». А в штатских стрелять — нехорошо. Да еще и в детей…
— А может, ты шпион, — выдает сакраментальный идиотизм часовой.
— Ага, — соглашаюсь я. — Причем трех разведок сразу. И охота тебе херней страдать из-за этих ржавых амфибий?
Чем можно купить человека? Да чем угодно! Кого-то — деньгами, кого-то — женщинами, кого-то — властью. Но практически всех можно купить, продать и купить еще раз, используя их родное ЧСЗ. Что это такое? А это Чувство Собственной Значимости. И чем меньше человек «весит», тем больше в нем это самое ЧСЗ и играет. Сейчас я это на солдатике и проверю.
— Не амфибии это, а тягачи, — с должным презрением выдает часовой, который, находясь на посту, не имеет права не только разговаривать, но и может легко понести ответственность, вплоть до уголовной, за разглашение сведений об объекте охраны. Люблю болтливых дураков!
— Ржавые они какие-то, — брезгливо оттопырив губу, говорю я, — Чего их охранять? Их на металлолом давно пора.
— Это здесь, — широкий жест вокруг, — ржавые. А в боксах — новенькие.
— А тебя сюда за что? Проштрафился? — продолжаю гнуть свое я. — Нет тут никаких новеньких! У меня батя, когда кто-то из солдат «залетал», тоже их отправлял свалку охранять.
— Сам ты — свалка, — обижается солдатик. — На улице — старье, которое скоро спишут. А в боксах — все новенькое. Даже амфибии есть.
Чудом успеваю укусить себя за язык, чтобы не спросить — те ли самые «универсалы», которые я сюда отгонял семь лет назад? Но спрашивать ничего не требуется: солдатик изнывает от скуки и не против растрепать все военные тайны, какие знает.
— Амфибии, зацени, не какие-нибудь. «Универсалы»! Говорят, сам Магнус до путча их сюда отгонял и с нашим командиром водку пил. Во!
Ложь наглая и несусветная! Я, боевой офицер, с какой-то складской крысой водку пил? Это уже слишком. Добро бы мне от этого полуштатского говнюка еще что-то надо было, а так сдал машины на длительное хранение — и поминай как звали. Бумаг я подписал у этого ублюдка много. Все этот канцелярский червь излазил, все изнюхал и каждый винтик внес в акт приемки. Я его под конец удушить был готов. И после этого мне будут рассказывать, что я с ним водку пил? Да, страшная штука — устное народное творчество. И я более чем уверен — верят складскому ублюдку! Так, наверное, мифы и рождаются. А выйдет эта крыса на пенсию, так еще и мемуары настрочит о том, как с самим Магнусом водку трескал да путч готовил. Удавил бы!
— Ну, про Магнуса ты загнул? — Скепсис переполняет меня. — Это сколько же лет прошло?
— Ты тогда еще пешком под стол ходил, — презрительно бросает этот восемнадцатилетний мальчишка в солдатской форме.
— А ты уже к тому времени из-под стола вылез? — ядовито осведомляется Арнус. — И что увидел?
Я совсем забыл про своего приятеля, а он уже оправился от первого шока, вызванного моим откровенно-хамским стилем разговора с солдатиком, и решил сам похамить.
— Ах вы, гаденыши! — взревывает часовой и хватается за автомат. В этот раз, кажется, серьезно.
— Иди на х…й, гандон! — зло кричу я служивому в то время, как мы с Арнусом кубарем катимся с ивы на землю и галопом несемся прочь от реки. Вслед нам долетают маты болтливого охранника. Плевать я на это хотел. А то, что меня интересовало, я узнал — амфибии на месте. Теперь в случае необходимости их можно будет использовать… Правда, в случае КАКОЙ именно необходимости, я еще не знаю, но знания лишними не бывают, как говорит мой папа. Мой НАСТОЯЩИЙ папа.
День рождения Саниса, то есть мой, в самом разгаре. Имеется некоторое количество друзей моих приемных родителей, некоторое количество моих одноклассников и некоторое количество приятелей из дворовой компании. Происходит все именно так, как я и ожидал: старшая часть гостей пьет горячительные напитки в темпе семь восьмых, младшие серьезно обдумывают проблему, как бы выпить самим. Все довольны, и все при деле. Хотя есть поправка: довольны все, кроме меня. Мне откровенно скучно. У меня не возникает никакого желания забираться в какую-то подворотню и дуть из горла «сухарь» и нет никакого желания слушать пьяный треп старших. Старших, собственно, минут через двадцать слушать будет вообще нельзя — настолько основательно они уже нагрузились. И вот я сижу за праздничным столом с совершенно мрачной рожей и решаю, чего же мне сейчас больше хочется: «сухаря» или пьяных бредней старшего поколения. Неужели я, когда напивался, был так же зануден и противен? Кошмар. Я бы даже сказал: кошмар и тихий ужас. Или уже громкий? Похоже, что последнее. Спор плавно перетекает на излюбленную тему всех подвыпивших мужиков — на политику. Вот теперь меня отсюда и тягачом не вытащишь. Даже не очень ржавым.
Разглагольствует декан факультета, на котором преподает Алус. Он скорее всего считает себя гиперинтеллектуалом. Банальности и прописные истины сыплются из него, как из рога изобилия. Я сразу же представляю себе, как такой придурок попытался бы разглагольствовать в подобном тоне в нашей компании, и мгновенно в памяти всплывает Ромус. Меня тут же подмывает спросить: а не являются ли они родственниками? Но я этого не делаю — не вижу смысла. Даже если это так, то я бы на месте декана ни за что не признался. Тем более что мятежники до сих пор не в чести у нашего правительства. Оно, конечно, понятно и правильно, только декан придерживается явно противоположного мнения.
— …разумеется, было ошибкой! Такие асоциальные проявления не рождаются на пустом месте, а являются следствием неудовольствия, зреющего среди, так сказать, народных масс…
Конечно, не рождаются на пустом месте. Рождаются они, как правило, в больной голове старого маразматика Альтуса. И нигде в другом месте такой бред появиться просто не может. Потом появляются разнообразные ромусы с ленусами и облекают белогорячечный бред в подобие благородной идеи. За ромусами и ленусами появляются магнусы, которые ведут войска, куда им прикажут, и так далее и тому подобное. А в результате я должен сидеть сейчас за столом и слушать пьяный бред очередного дегенерата. Очень приятное занятие! Аж выворачивает.
— …когда же народный гнев достигает критической массы — появляются герои, которые освобождают свой народ от гнета тирании.
Кажется, декан выдохся. Он явно дурак и мне уже изрядно надоел. Придется его поставить на место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47