Мы молчали, не будучи в состоянии чем-нибудь ей помочь. Наконец она успокоилась и, обратившись к нему, сказала необыкновенно ласково, но вместе с тем и печально, протягивая свою руку:
– Я даю вам слово, дорогой друг, что если Господь оставит меня в живых, то я постараюсь поступать так, как вы советуете, пока не освобожусь от ужаса.
Затем мы приступили к выработке плана действий. Я сообщил ей: что ее обязанностью будет хранение всех бумаг, всех дневников, пластинок фонографа, которыми мы впоследствии, быть может, воспользуемся: словом, что она будет заведовать нашим архивом, как она делала до сих пор. Она с радостью и даже с величайшим интересом приняла это предложение.
– Быть может, оно и к лучшему, – сказал Ван Хелзинк, – что на нашем совещании после посещения Карфакса мы решили оставить в покое ящики, зарытые там. Если бы мы поступили иначе, то граф узнал бы о нашем намерении и без сомнения принял бы меры к тому, чтобы с другими убежищами нам это не удалось; теперь же он ничего не знает о наших планах. По всей вероятности, он не знает даже того, что мы обладаем средствами от его чар, и он не сможет ими пользоваться как прежде. Мы настолько продвинулись вперед в наших знаниях и настолько познакомились с его логовищем, что после обыска дома на Пикадилли сможем его выследить. Сегодняшний день в нашем распоряжении: сегодня наш план должен быть окончательно приведен в исполнение. Восходящее солнце осветило нашу печаль – и оно будет нас сегодня охранять. Прежде чем оно зайдет, чудовище должно быть побеждено, в кого бы оно не превратилось. Днем оно связано со своею земною оболочкой. Оно не может растаять в воздухе, не может пройти сквозь замочные скважины и щели. Если оно хочет пройти через дверь, оно должно ее открыть, как и всякий другой смертный. Итак, сегодня нам надо отыскать все его убежища и уничтожить их. Если же нам не удастся это, то мы должны загнать его в такое место, где могли бы впоследствии наверняка стереть его с лица земли.
Тут я вскочил, не будучи в состоянии сдержать себя при мысли, что пока мы даром тратим время на разговоры, проходят драгоценные минуты, от которых зависит жизнь и счастье Мины. Но Ван Хелзинк предостерегающе поднял руку и сказал:
– Нет, любезнейший Джонатан, не забывайте старой истины – тише едешь, дальше будешь. Мы все будем действовать и действовать сообща, притом с необыкновенной быстротой, когда настанет время. Граф, наверное, приобрел для себя несколько домов. Я полагаю, что ключ к тайне находится в доме на Пикадилли. Он хранит там, конечно, документы, удостоверяющие его покупки, ключи и другие вещи. У него там имеется бумага, на которой он пишет, и чековая книжка. Там у него много необходимых предметов, потому что этот дом oн может посещать спокойно в любое время, не обращая на себя внимания среди огромной толпы, движущейся по улице. Мы сейчас туда отправимся и обыщем; когда же узнаем, что в чем сокрыто, тогда начнем, по выражению нашего Артура, погоню за старым хитрецом. Не так ли?
– Так пойдем же немедленно! – закричал я. – Мы даром теряем драгоценное время.
Профессор не двинулся с места и спокойно сказал:
– А каким образом вы думаете проникнуть в дом на Пикадилли?
– Все равно каким! – воскликнул я в ответ. – Если окажется нужным, то мы вломимся силой.
– А о полиции вы забыли? Где она будет и что она скажет по этому поводу?
Я был поражен; но я знал, что если он откладывает наш поход, то имеет для этого веские основания. Поэтому я ответил, насколько мог, спокойно:
– Не медлите больше, чем надо. Надеюсь, вы понимаете, какие страшные мучения я испытываю.
– Да, дитя мое, я знаю: и вовсе не хочу увеличивать ваши страдания. Но надо хорошенько обдумать, что мы реально можем сделать, когда все еще на ногах. Настанет и наше время. Я долго раздумывал и решил, что простейший путь будет и самым хорошим. Мы желаем войти в дом, но у нас нет ключа, не так ли?
Я молча кивнул.
– Теперь представьте себе, что вы хозяин дома и не можете в него попасть; что бы вы сделали?
– Я бы пригласил какого-нибудь слесаря и попросил его открыть дверь.
– И неужели полиция не помешает вам?
– О нет! Если она знает, что слесарь приглашен хозяином.
– Значит, по вашему мнению, – сказал он, пристально глядя на меня, – недоразумение может быть только в том случае, если слесарь или полиция усомнится в том, имеет ли она дело с настоящим владельцем или нет. Для этого наша полиция должна быть очень старательной к способной – настолько способной, чтобы читать в сердцах людей. Нет, нет, Джонатан, вы можете пробраться в сотни пустых домов Лондона или любого другого города, и если вы поступите умно и притом будете действовать в подходящее время, то никто и не подумает помешать вам. Мы не пойдем так рано, чтобы полицейский не заподозрил нас; мы отправимся после 10 часов, когда на улицах много народа и когда все будут думать, что мы на самом деле хозяева дома.
Я вполне согласился с ним, и лицо Мины потеряло прежнее отчаянное выражение: его совет пробудил в нас надежду. Ван Хелзинк продолжал:
– Когда мы очутимся в доме, мы найдем там нити, ведущие к разгадке тайны. Некоторые из нас могут остаться там на всякий случай, остальные же отправятся в другие места – Бермондси и Мэйл-Энд, отыскивать остальные ящики.
Лорд Годалминг встал.
– Я могу немного помочь вам, – сказал он, – я сейчас протелеграфирую моим людям, чтобы они в определенных местах держали наготове экипажи и лошадей.
– Послушай, дружище! – воскликнул Моррис, – тебя осенила блестящая мысль, потому что нам, пожалуй, и в самом деле придется ехать на лошадях; но разве ты не боишься, что экипажи, украшенные фамильными гербами, обратят на себя слишком большое внимание на проселочных дорогах Уолворса или Мейл-Энда? Я полагаю, что если мы отправимся на юг или на восток, то надо пользоваться кэбами, и кроме того, оставлять их вблизи того места, куда мы пойдем.
– Наш друг Квинси прав! – сказал профессор. – Наше предприятие весьма сложно, и нам следует по возможности меньше обращать на себя внимание посторонних.
Интерес Мины к нашему делу все возрастал, и я с радостью видел, что благодаря этому она на время забыла свое ужасное ночное приключение. Она была бледна, как видение, страшно бледна, и притом так худа, что почти не видно было ее губ, поэтому видны были зубы. Я ничего не сказал ей об этом, боясь напрасно огорчить ее, но вздрагивал при мысли о том, что случилось с бедной Люси, когда граф высосал ее кровь. Хотя пока было еще незаметно, чтобы зубы стали острее, но ведь это произошло очень недавно и могло случиться самое худшее.
Когда мы стали подробно обсуждать порядок выполнения нашего плана и расстановку сил, возникли новые сомнения. В конце концов было решено перед отправлением на Пикадилли разрушить ближайшее логовище графа. Если бы он даже узнал об этом раньше времени, то все-таки мы опередили бы его, и тогда присутствие графа в чисто материальном, самом уязвимом виде дало бы нам новые преимущества.
Что же касается расположения наших сил, то профессор решил, что после посещения Карфакса мы все проникнем в дом на Пикадилли; затем я и оба доктора останутся там, а в это время лорд Годалминг и Квинси отыщут и разрушат убежища графа в Уолворсе и Мэйл-Энде. Было, конечно, возможно, хотя и маловероятно, как сказал профессор, что граф явится днем в свой дом на Пикадилли, и тогда мы сможем схватить его там. Во всяком случае мы сможем последовать за ним. Я упорно выступал против этого плана, настаивая на том, чтобы остаться для защиты Мины.
Я полагал, что могу это сделать; но Мина не хотела и слышать об этом. Она сказала, что я буду полезным там, так как среди бумаг графа могут оказаться указания, которые я пойму лучше, чем другие, после моего приключения в Трансильвании, и что, наконец, для борьбы с необыкновенным могуществом графа нам надо собрать все наши силы. Я уступил, потому что решение Мины было непоколебимо: она сказала, что ее последняя надежда заключается в том, что мы будем работать все вместе.
– Что же касается меня, – прибавила она, – то я его не боюсь. Я уже испытала худшее, и что бы ни случилось, все же найду хоть какое-то успокоение. Ступай же, друг мой. Бог защитит меня, если такова Его воля, и без вас. Тогда я встал и воскликнул:
– Итак, с Богом! Пойдем, не теряя времени. Граф может прийти на Пикадилли раньше, чем мы предполагаем.
– Нет, этого не может быть! – произнес Ван Хелзинк, подняв руку.
– Почему? – спросил я.
– Разве вы забыли, – ответил он, пытаясь улыбнуться, – что в прошлую ночь он пировал и поэтому встанет позже?
Разве я мог это забыть! Разве я когда-нибудь это забуду! Забудет ли кто-нибудь из нас эту ужасную сцену? Мина собрала все свои силы, чтобы сохранить спокойствие, но страдание пересилило, и закрыв лицо руками, она задрожала и жалобно застонала.
Ван Хелзинк вовсе не желал напоминать ей об ужасном приключении. Он просто в рассеянности забыл О ее присутствии и упустил из виду ее участие в этом деле. Увидев, какое действие произвели его слова, он сам испугался и попытался успокоить Мину.
Наш завтрак не походил на обыкновенный завтрак. Мы пытались казаться веселыми и ободрять друг друга, но самой веселой и любезной из нас, казалось, была Мина. По окончании завтрака Ван Хелзинк встал и сказал:
– Теперь, друзья мои, мы приступим к исполнению нашего ужасного плана; скажите мне, все ли вооружены так, как в ту ночь, когда мы впервые проникли в логовище врага; вооружены ли мы против нападения духов и против нападения смертных людей? Если да, то все в порядке. Теперь, госпожа Мина, вы во всяком случае здесь в полной безопасности… до восхода луны; а к тому времени мы вернемся… если нам вообще суждено вернуться! Но прежде чем уйти, я хочу удостовериться в том, что вы вооружены против его нападения. Пока вы были внизу, я приготовил все в вашей комнате и оставил там кое-какие предметы, при виде которых он не посмеет войти. Теперь позвольте защитить вас самих. Этой священной облаткой я касаюсь вашего чела во имя Отца и Сына и…
Послышался страшный стон, от которого у нас замерло сердце. Когда он коснулся облаткой чела Мины, то она обожгла ей кожу, как будто лба коснулись куском раскаленного добела металла. Как только она почувствовала боль, то сейчас же все поняла – ее измученные нервы не выдержали, и она испустила этот ужасный стон. Но дар речи скоро к ней вернулся; не успел заглохнуть отголосок стона, как наступила реакция, и она в отчаянии упала на колени, закрыв лицо своими чудными волосами, точно скрывая струпья проказы на лице. Мина заговорила сквозь рыдания:
– Нечистая! Нечистая! Даже сам Всемогущий избегает меня. Я должна буду носить это позорное клеймо до Страшного суда!
Все умолкли. Я бросился рядом с ней на колени, чувствуя свою беспомощность, и крепко обнял ее. Несколько минут наши печальные сердца бились вместе, в то время как наши друзья плакали, отвернув головы, чтобы скрыть слезы. Наконец, Ван Хелзинк повернулся к нам и произнес таким необыкновенно серьезным тоном, что я понял, что на него нашло в некотором роде вдохновение:
– Быть может, вам и придется носить это клеймо, пока в день Страшного суда сам Бог не разберет, в чем ваша вина. Он это сделает, так как все преступления, совершенные на земле, совершены его детьми, которых Он поселил на ней. О, госпожа Мина, если бы мы только могли быть там в то время, когда это красное клеймо, знак всезнания Господа исчезнет и ваше чело будет таким же ясным как и ваша душа! Клянусь вечностью, клеймо исчезнет, когда Богу будет угодно снять с нас тяжкий крест, который мы несем. До этого же мы будем послушны Его воле и будем нести свой крест, как это делал Его Сын. Кто знает, может быть мы избраны и должны следовать Его приказанию несмотря на удары и стыд, несмотря на кровь и слезы, сомнение и страх и все остальное, чем человек разнится от Бога.
В его словах звучала надежда и успокоение.
Пора было уходить. Я распрощаются с Миной, и этого прощания мы не забудем до самой нашей смерти. Наконец мы вышли.
Я приготовился к одному: если окажется, что Мина до конца жизни останется вампиром, то она не уйдет одинокой в неведомую страну, полную ужасов.
Мы без всяких приключений вошли в Карфакс и нашли все в том же положении, как при нашем первом посещении. Трудно было поверить, что среди такой обыденной обстановки, свидетельствующей о пренебрежении и упадке, могло быть нечто возбуждающее невыразимый ужас, какой мы уже испытали. Если бы мы не были к этому подготовлены и если бы у нас не остались ужасные воспоминания, мы навряд ли продолжали нашу борьбу. В доме мы не нашли никаких бумаг, никаких полезных указаний, а ящики в старой часовне выглядели точно такими, какими мы видели их в последний раз. Когда мы остановились перед доктором Ван Хелзинком, он сказал нам торжественно:
– Мы должны обезвредить эту землю, освященную памятью святых, которую он привез из отдаленного края с такой бесчеловечной целью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Я даю вам слово, дорогой друг, что если Господь оставит меня в живых, то я постараюсь поступать так, как вы советуете, пока не освобожусь от ужаса.
Затем мы приступили к выработке плана действий. Я сообщил ей: что ее обязанностью будет хранение всех бумаг, всех дневников, пластинок фонографа, которыми мы впоследствии, быть может, воспользуемся: словом, что она будет заведовать нашим архивом, как она делала до сих пор. Она с радостью и даже с величайшим интересом приняла это предложение.
– Быть может, оно и к лучшему, – сказал Ван Хелзинк, – что на нашем совещании после посещения Карфакса мы решили оставить в покое ящики, зарытые там. Если бы мы поступили иначе, то граф узнал бы о нашем намерении и без сомнения принял бы меры к тому, чтобы с другими убежищами нам это не удалось; теперь же он ничего не знает о наших планах. По всей вероятности, он не знает даже того, что мы обладаем средствами от его чар, и он не сможет ими пользоваться как прежде. Мы настолько продвинулись вперед в наших знаниях и настолько познакомились с его логовищем, что после обыска дома на Пикадилли сможем его выследить. Сегодняшний день в нашем распоряжении: сегодня наш план должен быть окончательно приведен в исполнение. Восходящее солнце осветило нашу печаль – и оно будет нас сегодня охранять. Прежде чем оно зайдет, чудовище должно быть побеждено, в кого бы оно не превратилось. Днем оно связано со своею земною оболочкой. Оно не может растаять в воздухе, не может пройти сквозь замочные скважины и щели. Если оно хочет пройти через дверь, оно должно ее открыть, как и всякий другой смертный. Итак, сегодня нам надо отыскать все его убежища и уничтожить их. Если же нам не удастся это, то мы должны загнать его в такое место, где могли бы впоследствии наверняка стереть его с лица земли.
Тут я вскочил, не будучи в состоянии сдержать себя при мысли, что пока мы даром тратим время на разговоры, проходят драгоценные минуты, от которых зависит жизнь и счастье Мины. Но Ван Хелзинк предостерегающе поднял руку и сказал:
– Нет, любезнейший Джонатан, не забывайте старой истины – тише едешь, дальше будешь. Мы все будем действовать и действовать сообща, притом с необыкновенной быстротой, когда настанет время. Граф, наверное, приобрел для себя несколько домов. Я полагаю, что ключ к тайне находится в доме на Пикадилли. Он хранит там, конечно, документы, удостоверяющие его покупки, ключи и другие вещи. У него там имеется бумага, на которой он пишет, и чековая книжка. Там у него много необходимых предметов, потому что этот дом oн может посещать спокойно в любое время, не обращая на себя внимания среди огромной толпы, движущейся по улице. Мы сейчас туда отправимся и обыщем; когда же узнаем, что в чем сокрыто, тогда начнем, по выражению нашего Артура, погоню за старым хитрецом. Не так ли?
– Так пойдем же немедленно! – закричал я. – Мы даром теряем драгоценное время.
Профессор не двинулся с места и спокойно сказал:
– А каким образом вы думаете проникнуть в дом на Пикадилли?
– Все равно каким! – воскликнул я в ответ. – Если окажется нужным, то мы вломимся силой.
– А о полиции вы забыли? Где она будет и что она скажет по этому поводу?
Я был поражен; но я знал, что если он откладывает наш поход, то имеет для этого веские основания. Поэтому я ответил, насколько мог, спокойно:
– Не медлите больше, чем надо. Надеюсь, вы понимаете, какие страшные мучения я испытываю.
– Да, дитя мое, я знаю: и вовсе не хочу увеличивать ваши страдания. Но надо хорошенько обдумать, что мы реально можем сделать, когда все еще на ногах. Настанет и наше время. Я долго раздумывал и решил, что простейший путь будет и самым хорошим. Мы желаем войти в дом, но у нас нет ключа, не так ли?
Я молча кивнул.
– Теперь представьте себе, что вы хозяин дома и не можете в него попасть; что бы вы сделали?
– Я бы пригласил какого-нибудь слесаря и попросил его открыть дверь.
– И неужели полиция не помешает вам?
– О нет! Если она знает, что слесарь приглашен хозяином.
– Значит, по вашему мнению, – сказал он, пристально глядя на меня, – недоразумение может быть только в том случае, если слесарь или полиция усомнится в том, имеет ли она дело с настоящим владельцем или нет. Для этого наша полиция должна быть очень старательной к способной – настолько способной, чтобы читать в сердцах людей. Нет, нет, Джонатан, вы можете пробраться в сотни пустых домов Лондона или любого другого города, и если вы поступите умно и притом будете действовать в подходящее время, то никто и не подумает помешать вам. Мы не пойдем так рано, чтобы полицейский не заподозрил нас; мы отправимся после 10 часов, когда на улицах много народа и когда все будут думать, что мы на самом деле хозяева дома.
Я вполне согласился с ним, и лицо Мины потеряло прежнее отчаянное выражение: его совет пробудил в нас надежду. Ван Хелзинк продолжал:
– Когда мы очутимся в доме, мы найдем там нити, ведущие к разгадке тайны. Некоторые из нас могут остаться там на всякий случай, остальные же отправятся в другие места – Бермондси и Мэйл-Энд, отыскивать остальные ящики.
Лорд Годалминг встал.
– Я могу немного помочь вам, – сказал он, – я сейчас протелеграфирую моим людям, чтобы они в определенных местах держали наготове экипажи и лошадей.
– Послушай, дружище! – воскликнул Моррис, – тебя осенила блестящая мысль, потому что нам, пожалуй, и в самом деле придется ехать на лошадях; но разве ты не боишься, что экипажи, украшенные фамильными гербами, обратят на себя слишком большое внимание на проселочных дорогах Уолворса или Мейл-Энда? Я полагаю, что если мы отправимся на юг или на восток, то надо пользоваться кэбами, и кроме того, оставлять их вблизи того места, куда мы пойдем.
– Наш друг Квинси прав! – сказал профессор. – Наше предприятие весьма сложно, и нам следует по возможности меньше обращать на себя внимание посторонних.
Интерес Мины к нашему делу все возрастал, и я с радостью видел, что благодаря этому она на время забыла свое ужасное ночное приключение. Она была бледна, как видение, страшно бледна, и притом так худа, что почти не видно было ее губ, поэтому видны были зубы. Я ничего не сказал ей об этом, боясь напрасно огорчить ее, но вздрагивал при мысли о том, что случилось с бедной Люси, когда граф высосал ее кровь. Хотя пока было еще незаметно, чтобы зубы стали острее, но ведь это произошло очень недавно и могло случиться самое худшее.
Когда мы стали подробно обсуждать порядок выполнения нашего плана и расстановку сил, возникли новые сомнения. В конце концов было решено перед отправлением на Пикадилли разрушить ближайшее логовище графа. Если бы он даже узнал об этом раньше времени, то все-таки мы опередили бы его, и тогда присутствие графа в чисто материальном, самом уязвимом виде дало бы нам новые преимущества.
Что же касается расположения наших сил, то профессор решил, что после посещения Карфакса мы все проникнем в дом на Пикадилли; затем я и оба доктора останутся там, а в это время лорд Годалминг и Квинси отыщут и разрушат убежища графа в Уолворсе и Мэйл-Энде. Было, конечно, возможно, хотя и маловероятно, как сказал профессор, что граф явится днем в свой дом на Пикадилли, и тогда мы сможем схватить его там. Во всяком случае мы сможем последовать за ним. Я упорно выступал против этого плана, настаивая на том, чтобы остаться для защиты Мины.
Я полагал, что могу это сделать; но Мина не хотела и слышать об этом. Она сказала, что я буду полезным там, так как среди бумаг графа могут оказаться указания, которые я пойму лучше, чем другие, после моего приключения в Трансильвании, и что, наконец, для борьбы с необыкновенным могуществом графа нам надо собрать все наши силы. Я уступил, потому что решение Мины было непоколебимо: она сказала, что ее последняя надежда заключается в том, что мы будем работать все вместе.
– Что же касается меня, – прибавила она, – то я его не боюсь. Я уже испытала худшее, и что бы ни случилось, все же найду хоть какое-то успокоение. Ступай же, друг мой. Бог защитит меня, если такова Его воля, и без вас. Тогда я встал и воскликнул:
– Итак, с Богом! Пойдем, не теряя времени. Граф может прийти на Пикадилли раньше, чем мы предполагаем.
– Нет, этого не может быть! – произнес Ван Хелзинк, подняв руку.
– Почему? – спросил я.
– Разве вы забыли, – ответил он, пытаясь улыбнуться, – что в прошлую ночь он пировал и поэтому встанет позже?
Разве я мог это забыть! Разве я когда-нибудь это забуду! Забудет ли кто-нибудь из нас эту ужасную сцену? Мина собрала все свои силы, чтобы сохранить спокойствие, но страдание пересилило, и закрыв лицо руками, она задрожала и жалобно застонала.
Ван Хелзинк вовсе не желал напоминать ей об ужасном приключении. Он просто в рассеянности забыл О ее присутствии и упустил из виду ее участие в этом деле. Увидев, какое действие произвели его слова, он сам испугался и попытался успокоить Мину.
Наш завтрак не походил на обыкновенный завтрак. Мы пытались казаться веселыми и ободрять друг друга, но самой веселой и любезной из нас, казалось, была Мина. По окончании завтрака Ван Хелзинк встал и сказал:
– Теперь, друзья мои, мы приступим к исполнению нашего ужасного плана; скажите мне, все ли вооружены так, как в ту ночь, когда мы впервые проникли в логовище врага; вооружены ли мы против нападения духов и против нападения смертных людей? Если да, то все в порядке. Теперь, госпожа Мина, вы во всяком случае здесь в полной безопасности… до восхода луны; а к тому времени мы вернемся… если нам вообще суждено вернуться! Но прежде чем уйти, я хочу удостовериться в том, что вы вооружены против его нападения. Пока вы были внизу, я приготовил все в вашей комнате и оставил там кое-какие предметы, при виде которых он не посмеет войти. Теперь позвольте защитить вас самих. Этой священной облаткой я касаюсь вашего чела во имя Отца и Сына и…
Послышался страшный стон, от которого у нас замерло сердце. Когда он коснулся облаткой чела Мины, то она обожгла ей кожу, как будто лба коснулись куском раскаленного добела металла. Как только она почувствовала боль, то сейчас же все поняла – ее измученные нервы не выдержали, и она испустила этот ужасный стон. Но дар речи скоро к ней вернулся; не успел заглохнуть отголосок стона, как наступила реакция, и она в отчаянии упала на колени, закрыв лицо своими чудными волосами, точно скрывая струпья проказы на лице. Мина заговорила сквозь рыдания:
– Нечистая! Нечистая! Даже сам Всемогущий избегает меня. Я должна буду носить это позорное клеймо до Страшного суда!
Все умолкли. Я бросился рядом с ней на колени, чувствуя свою беспомощность, и крепко обнял ее. Несколько минут наши печальные сердца бились вместе, в то время как наши друзья плакали, отвернув головы, чтобы скрыть слезы. Наконец, Ван Хелзинк повернулся к нам и произнес таким необыкновенно серьезным тоном, что я понял, что на него нашло в некотором роде вдохновение:
– Быть может, вам и придется носить это клеймо, пока в день Страшного суда сам Бог не разберет, в чем ваша вина. Он это сделает, так как все преступления, совершенные на земле, совершены его детьми, которых Он поселил на ней. О, госпожа Мина, если бы мы только могли быть там в то время, когда это красное клеймо, знак всезнания Господа исчезнет и ваше чело будет таким же ясным как и ваша душа! Клянусь вечностью, клеймо исчезнет, когда Богу будет угодно снять с нас тяжкий крест, который мы несем. До этого же мы будем послушны Его воле и будем нести свой крест, как это делал Его Сын. Кто знает, может быть мы избраны и должны следовать Его приказанию несмотря на удары и стыд, несмотря на кровь и слезы, сомнение и страх и все остальное, чем человек разнится от Бога.
В его словах звучала надежда и успокоение.
Пора было уходить. Я распрощаются с Миной, и этого прощания мы не забудем до самой нашей смерти. Наконец мы вышли.
Я приготовился к одному: если окажется, что Мина до конца жизни останется вампиром, то она не уйдет одинокой в неведомую страну, полную ужасов.
Мы без всяких приключений вошли в Карфакс и нашли все в том же положении, как при нашем первом посещении. Трудно было поверить, что среди такой обыденной обстановки, свидетельствующей о пренебрежении и упадке, могло быть нечто возбуждающее невыразимый ужас, какой мы уже испытали. Если бы мы не были к этому подготовлены и если бы у нас не остались ужасные воспоминания, мы навряд ли продолжали нашу борьбу. В доме мы не нашли никаких бумаг, никаких полезных указаний, а ящики в старой часовне выглядели точно такими, какими мы видели их в последний раз. Когда мы остановились перед доктором Ван Хелзинком, он сказал нам торжественно:
– Мы должны обезвредить эту землю, освященную памятью святых, которую он привез из отдаленного края с такой бесчеловечной целью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50