Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал:
– Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровлении которого мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязанности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благоразумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание.
Рэнфилд продолжал качать головой и ответил:
– Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне.
Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав:
– Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд.
Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозрение, не собирается ли он вторично сделать попытку напасть на меня. Мои опасения, однако, были неосновательны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобождении. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня. Я посмотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах подтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэнфилду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-нибудь из своих многочисленных фантастических требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыдущих случаях. Мои ожидания не оправдались: убедившись, что просьба его не будет исполнена, он впал в неистовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам катились слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение.
– Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смирительной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца – из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать! Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды – ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послушайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите!
Я решил, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до припадка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен.
– Довольно, – сказал я строго, – довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и постарайтесь вести себя приличнее.
Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встают и, медленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покорность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях.
Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспитанного человека:
– Вы воздадите мне справедливость со временем, д-р Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас.


Глава девятнадцатая

Дневник Джонатана Харкера
1 октября.
5 часов дня.
Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настроении. Я так рад, что она согласилась остаться и предоставить работу нам, мужчинам. Мне как-то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее работа кончена и когда благодаря ее энергии, сообразительности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, – она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам. Все мы были несколько взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого возвращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду:
– Послушай, Джон, мне кажется, что если этот человек не замышлял какой-нибудь выходки, то он нормальнейший из сумасшедших, которых я когда-либо встречал. Я не вполне в этом уверен, но мне кажется, что у него была какая-то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию.
Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хелзинк добавил:
– Ты больше меня знаешь о сумасшедших, Джон, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи – век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается – все к лучшему.
Доктор Сьюард ответил:
– Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-видимому, каким-то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам. Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа «господин и повелитель». Он хочет выйти, чтобы помочь ему каким-то бесовским образом. Наш отвратительный вампир имеет в своем распоряжении волков, и крыс, и всю свою братию; я думаю, он не побрезгует обратиться к помощи почтенного умалишенного. Хотя, по правде говоря, он выражался вполне связно. Надеюсь, что служители будут осмотрительнее, чем раньше, и не дадут ему возможности бежать. А не то в связи с предстоящей работой, способной истощить человеческие силы, могут случиться большие неприятности.
– Не волнуйся, друг Джон, – ответил профессор, – мы все стараемся исполнить свой долг в этом ужасном и печальном случае; каждый из нас поступает так, как ему кажется лучше. Но что же нам остается, кроме надежды на милосердие всемилостивого Бога?
Лорд Годалминг вышел на несколько минут из комнаты и вернулся, держа в руках маленький серебряный свисток.
– Эта старая дыра, вероятно, полна крыс, – сказал он. – На всякий случай я захватил с собой предохранительное средство.
Обойдя стену, мы направились к дому, стараясь держаться в тени деревьев. Когда мы подошли к подъезду, профессор открыл свой мешок и вынул множество предметов, которые разложил на ступеньках, рассортировав их на четыре маленькие кучки, предназначавшиеся, по-видимому, для каждого из нас. Затем он сказал:
– Друзья мои, мы затеваем очень рискованное предприятие и нам понадобится всевозможное оружие. Наш враг силен не только как дух. Помните, он обладает силой двадцати человек, и в то же время у нас обыкновенные шеи и глотки, которые поддаются простой силе. Более сильный человек или кучка людей, которые вместе сильнее его, могут на некоторое время его удержать; но все же они не могут повредить ему так, как он нам. Поэтому даже лев должен остерегаться его прикосновения. Храните это у вашего сердца, – сказал он, подняв небольшое распятие и протянув его мне, так как я был к нему ближе всех. – Наденьте эти цветы себе на шею, – протянул он мне венок увядших цветов чеснока, – а для других врагов, обычного типа, возьмите этот револьвер и нож; на всякий случай вот вам крошечные электрические лампочки, которые вы можете прикрепить себе на грудь; но важнее всего вот это оружие: мы не должны расточать его понапрасну.
Это был маленький кусок освященной облатки, которую он положил в конверт и передал мне.
– Теперь, – добавил он, – скажи-ка, Джон, где отмычки? Если нам не удастся открыть дверь, то придется вламываться в дом через окно, как было однажды у мисс Люси.
Доктор Сьюард попробовал несколько отмычек, причем его хирургическая привычка послужила ему немалую службу. Он быстро нашел подходящую и открыл дверь.
– In manus tuas, Domine! [6] – сказал профессор, переступая через порог и осеняя себя крестным знамением.
Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок, чтобы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за поиски. Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-то еще. Вероятно, это было следствием воспоминания, неотвязно жившего в моей душе, о жуткой обстановке, в которой произошли все эти ужасы в Трансильвании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства, поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе они то и дело оглядывались.
Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая затвердевшую пыль своей лампочкой. Стены были также покрыты слоем пыли, а по углам висела масса паутины. В зале на столе лежала большая связка ключей с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-видимому, ими несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того, как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал:
– Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне?
Я имел смутное представление, где находится часовня, хотя в прошлое свое посещение так и не смог добраться до нее. В конце концов, после нескольких неверных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой, сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами.
– Вот это где, – сказал профессор, осветив своей лампой маленький план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции, относящейся к найму дома. С небольшим затруднением мы отыскали в связке нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готовились к чему-то неприятному, потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила нам в нос. Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если был упитан свежей кровью – находился в разрушенном здании на открытом воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, в нем десятки лет никто не жил, из-за чего воздух сделался затхлым и зловонным; в нем носился землистый запах каких-то гниющих миазмов, вызывавший тошноту.
При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить это предприятие; но данный случай был не из обыкновенных, а высокая и ужасная цель, к которой мы стремились, вливала в нас силу, бывшую сильнее просто физических неприятностей. После невольного содрогания, охватившего нас при первом приступе омерзения, мы все как один принялись за работу, словно это отвратительное место было садом, наполненным розами. Мы произвели подробный осмотр местности, перед началом которого профессор сказал:
– Нам предстоит, во-первых, проверить, сколько осталось ящиков; затем мы должны исследовать каждую дыру, каждую щель, каждый угол, и посмотреть, не можем ли мы найти какого-нибудь ключа к тому, что произошло с остальными ящиками.
Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать сколько их осталось, потому что ящики с землей были громадного размера и не могли остаться незамеченными.
Из пятидесяти осталось всего двадцать девять!
Я испытал мгновение ужаса, ибо, заметив, что лорд Годалминг внезапно повернулся и посмотрел вдоль темнеющего прохода, я также взглянул туда – и на минуту у меня замерло сердце. Мне показалось, что я вижу силуэт графа, вырисовывающийся в тени; я отчетливо увидел лукавое, мертвенно-бледное горбоносое лицо с красными глазами, красными губами. Это продолжалось всего одно мгновение, потому что, когда лорд Годалминг сказал:
– Мне показалось, что я видел чье-то лицо, но это только игра теней, – и возобновил свои расследования, я направил свет моей лампочки в указанном направлении и пошел в проход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50