Он пытался вернуться к работе, умолял об этом Марти, и тот нехотя согласился. Но ничего из этого в итоге не получилось. Его положение становилось все хуже и хуже, и однажды он сорвался.
Тереза увидела, как он пытался вскарабкаться на стул, и, подняв его, как маленького мальчика, усадила. Он истошно завопил на нее и смерчем ворвался в кабинет Марти. Но, прежде чем успел произнести хоть слово, брат швырнул в него через стол письмо. Оно пришло из Управления по делам ветеранов. В ссуде военного ведомства было отказано.
Вечером того же дня, когда Скотт возвращался на машине с работы, у него в полуквартале от дома спустила все та же шина. Он залился истерическим хохотом и забылся до того, что свалился со своего специального кресла на обыкновенное сиденье, а оттуда, корчась от смеха, рухнул на пол.
Такая реакция на злоключения была способом самозащиты. Механизмом, изобретенным рассудком для предупреждения нервного срыва. Она давала избавление от гнетущего бремени неудач, когда терпеть их становилось совсем уж невмоготу.
Подойдя к коробке, Скотт забрался в нее, даже не посмотрев, не подстерегает ли его там паук. Большими шагами он подошел к швейной коробке и нашел в ней маленький наперсток. Ему пришлось приложить все свои силы, чтобы взгромоздить наперсток на груду из одежды и пропихнуть его в отверстие в стенке коробки.
Скотт катил наперсток по полу, как пустую бочку литров на двести. За ним волочилась булавка, воткнутая в халат.
Оказавшись возле нагревателя, он сначала хотел попробовать затащить наперсток на цементную приступку, но, подумав, решил, что тот слишком тяжел для этого, и подкатил его к основанию приступки. Под падающим вниз потоком воды наперсток быстро наполнился до краев.
Вода была грязновата, но это не имело никакого значения. Скотт зачерпнул ее пригоршнями и умыл лицо – это была роскошь, которой он не позволял себе уже несколько месяцев. Ему также очень хотелось сбрить свою густую бороду, вот это было бы действительно здорово. Может, булавкой?
Нет, не получится.
Скотт отхлебнул воды и скорчил гримасу. «Не очень хороша». Ну ничего, охладится. Теперь ему не придется ползать так далеко вниз к насосу.
Поднатужившись, он сумел отодвинуть наперсток от водопада; от толчка по воде пошли волны. Прислонив булавку к наперстку. Скотт вскарабкался на его край и оттуда, окруженный легким облаком брызг, вгляделся в свое отражение в воде.
Скотт недовольно заворчал. Перемена слишком бросалась в глаза: маленькая головка, сморщенный кулачок – по сравнению с тем, что было до болезни, Но за исключением размера, все осталось как прежде, до последней черточки: те же зеленые глаза, те же темно-каштановые волосы, тот же широкий нос, сужающийся к кончику, те же очертания рта, те же уши и полные губы. Скотт оскалил зубы. И они все такие же, чуть-чуть, правда, начали портиться: он их давно не чистил. Но они все же сохраняли свою белизну благодаря тому, что каждый день он протирал их мокрым пальцем.
Удивительно. Пожалуй, концерны, выпускающие зубную пасту, вылетели бы в трубу, начни он рекламировать свое невольное открытие.
Скотт все всматривался в свое лицо. Оно казалось необычайно спокойным для человека, каждый день жизни которого был полон ужасов и опасностей.
Возможно, что жизнь по законам джунглей, если не брать в расчет возможность смерти, способна оказывать успокаивающее действие. Без сомнения, в ней нет места мелочным обидам, противоречивым ценностям человеческого общества. Она незатейлива и лишена надуманных переживаний и источающих зло страстей. Ответственность всякого существа в мире, живущем по законам джунглей, сводится к одной проблеме – выживанию. В этом мире не надо вести политические игры, вступать в финансовые баталии и участвовать в сумасшедших гонках вверх по социальной лестнице. В этом мире каждый решает только один вопрос: быть или не быть.
Скотт поводил рукой по воде, и она зарябилась. «Прочь, лицо, – подумал он, – ты ничего не значишь в этой моей жизни в погребе». То, что его когда-то считали красивым, Скотту показалось сейчас очень глупым. Он был совершенно один в своем мире, и с ним рядом не было никого, кому могли бы понравиться или доставить удовольствие красивые черты его лица.
Скотт соскользнул по булавке вниз. И, вытирая мокрое от брызг лицо, он думал о том, что от прошлой жизни ему осталась лишь одна его любовь к Луизе. Она была его последним знаменем, не спущенным перед роком.
Любить, когда взаимность фатально невозможна, любить безгрешно, бескорыстно – это настоящая любовь.
* * *
Он только что измерил линейкой свой рост и уже возвращался к водогрею, когда вдруг раздался громкий скрип, оглушительный грохот, и по полу разлился ослепительный солнечный свет. Тяжело ступая, в подвал спускался какой-то гигант.
Скотт оцепенел.
От ужаса он прирос к полу и широко раскрытыми глазами глядел на исполинскую фигуру, надвигавшуюся на него, на нависавшие над его головой тапки, которые с грохотом опускались вниз, сотрясая пол. Сердце Скотта бешено стучало не только потому, что он был потрясен неожиданной встречей с огромным, как гора, существом, но и от мысли, мелькнувшей у него вопреки сковавшему его ужасу, что он и сам когда-то был таким же вот исполином.
Запрокинув голову, раскрыв от ужаса рот, Скотт испуганно глядел на приближающегося к нему гиганта.
Вдруг его пронзил молнией инстинктивный позыв к самосохранению, прогнавший прочь мысли и сбросивший с него оцепенение, и Скотт кинулся бежать к краю широко разливавшейся по полу тени. Пол дрожал все сильней.
Скотт слышал резкий скрип громадных тапок, которые вот-вот должны были размазать его, как жука.
Вскрикнув, он покрыл еще один ярд и прыгнул на свет, выставив вперед руки. Рухнул на пол и, пытаясь смягчить падение, перекатился через плечо.
Широченная подошва тапки обрушилась рядом, в нескольких дюймах от него.
Великан остановился. Из бездонного кармана он вытащил отвертку длиной с семиэтажное здание (как показалось Скотту), и сел на корточки перед водогреем. Черная тень при этом утекла под него, как в бурный омут.
Шлепая по воде, Скотт обогнул правый тапок великана – головой он доставал только до верхнего края подошвы. Остановившись у цементной приступки и подняв глаза, стал всматриваться в колосса.
Очень высоко – так высоко, что даже приходилось прищуриваться, – Скотт разглядел лицо великана: нос – крутой склон, с которого он мог бы съехать на лыжах; ноздри и уши – огромные пещеры, по которым он мог бы ползать, волосы – густой лес, в котором, пожалуй, можно было бы и заблудиться; рот – огромная, закрытая пропасть; зубы (гигант вдруг оскалил их) – столбы, между которыми Скотт просунул бы руку; зрачки – шары, высотой с него самого; радужная оболочка глаза, настолько широкая, что он мог бы пролезть через нее; ресницы – черные сабли.
Скотт молча глядел на великана. Вот какая она теперь, Лу – чудовищно высокая, с пальцами, толстыми, как ствол красного дерева, с ногами, как у слона, какого не носила еще на себе земля, с двумя мягкими остроконечными пирамидами грудей.
И вдруг огромная фигура задрожала в пелене навернувшихся на глаза слез.
Прежде Скотт никогда так тяжело не переживал этого.
Не видя ее, представляя ее ростом с себя, он, даже зная, что все это невозможно, думал все же, что сможет дотронуться до Лу, поднять ее на руках. Теперь его самообман стал очевиден. И образ Лу был безжалостно вычеркнут из его памяти внезапно навалившимся разочарованием.
Скотт стоял и тихо плакал. Он даже не обратил никакого внимания на то, что великан поднял его губку и с рыком динозавра отшвырнул куда-то.
Состояние духа в это утро у Скотта менялось сумасшедшими скачками – панический страх, опустошенность, безудержная веселость, умиротворенность, ужас и вот опять опустошенность. Он стоял около приступки и смотрел, как великан снимает стенку водогрея, высотой с небоскреб, отставляет ее в сторону и залезает отверткой в открывшееся ему чрево.
Холодный ветер налетел на Скотта, и он резко, до боли в шее, повернул голову.
Дверь!
– Боже мой, – пробормотал он, поразившись своей собственной недогадливости. Стоять, опустив в безутешной печали руки, в то время как выход из заточения ждет его.
Скотт опрометью бросился к выходу. Но вдруг, чуть не упав, отскочил в сторону, поняв, что великан может увидеть его и принять за маленькое насекомое, бегущее по полу.
Не отрывая взгляда от высящейся перед ним громадной фигуры, он попятился вдоль приступка к стене. Затем, развернувшись, кинулся бежать к огромной тени от топливного бака. Все еще не спуская глаз с великана, Скотт пробежал под баком, мимо веревочной лестницы, под красным металлическим столом, под плетеным столиком и впервые даже не вздрогнул, когда опять раздался оглушительный рев заработавшего масляного обогревателя.
Оставив позади со стуком ковырявшегося в механизме водогрея великана, Скотт подбежал к подножию лестницы из погреба.
Первая ступенька уходила вверх на пятьдесят футов. Скотт шагал в ее прохладной тени, глядя вверх, через ее отвесную стену, на разливавшийся по погребу золотым потоком свет: было все еще раннее утро, и дверь погреба выходила на восток.
Скотт пустился бежать вдоль одной из плит ступеньки, высматривая, где бы он мог забраться наверх. Но нашел лишь узкий вертикальный проход у дальнего правого конца плиты, где между двумя плитами цементный раствор потрескался и осыпался, оставив похожую на желобок расщелину шириной с его тело. Ему придется карабкаться вверх, как альпинисту, – упираясь в стенки спиной и подошвами сандалий, медленно и осторожно подталкивая себя ногами вверх. Подъем предстоял ужасно сложный, и, чтобы выбраться из погреба во двор, надо было преодолеть семь ступенек. Вскарабкаться по семи отвесным стенам, высотой по пятьдесят футов каждая. А если уже после первой ступеньки у него не останется сил…
Нитка. Она может помочь. Он бегом вернулся к плетеному столу и, подергав за нитку, сорвал с полки стола укрепленный там колышек. Затем, бросив взгляд на великана, который все еще сидел на корточках перед водогреем, Скотт побежал обратно к ступеньке, волоча за собой толстую нитку. Теперь все зависит от везенья.
Изо всех сил Скотт бросил колышек вверх. Но до верха ступеньки тот так и не долетел. Но даже если бы он смог забросить колышек на ступеньку, едва ли бы тот зацепился за что-нибудь на гладкой поверхности. Скотт подтащил нитку к обнаруженной им узкой расщелине и стал осматривать ее стенки, пытаясь отыскать какую-нибудь трещину, в которой мог бы засесть колышек.
Но, увы, безрезультатно.
Он бросил колышек на пол и двинулся нервным шагом, то и дело сбиваясь на бег, вдоль неприступной ступеньки. Как загнанный зверь, Скотт вдруг развернулся и побежал обратно. Нет, должен быть какой-то выход. Месяцы он провел в погребе, ожидая этого момента, ползимы пережил в своем холодном заточении, выжидая, когда кто-нибудь откроет огромную дверь и он выберется на свободу. Но он такой маленький. Нет, нет – нельзя думать об этом. Выход есть, из любого положения есть выход. Пусть трудный, но выход есть всегда.
Надо верить в это. Скотт бросил еще один беспокойный взгляд на сидевшего возле водогрея великана. Как долго он еще будет возиться там? Несколько часов? Минут? Нельзя терять ни секунды.
Швабра!
Скотт опять бросился бежать, дрожа всем телом на холодном ветру. Ему следовало бы надеть свой теплый халат. Но времени на переодеванья нет. К тому же тот халат, возможно, еще не высох. Наперсток. Интересно, перевернул великан его своими чудовищными ножищами или нет, а может, он его расплющил в лепешку?
– Ну и что? – зарычал Скотт. – Я все равно выберусь отсюда.
Он резко остановился перед шваброй, стоявшей у холодильника.
Густая щетка швабры была покрыта паутиной. Скотт точно знал, что ее оставила не черная вдова, но паутина напомнила ему о брошенной возле водогрея булавке. Стоит ли вернуться и попробовать взять ее?
От отбросил и эту мысль. Это тоже уже не важно. Он не намерен оставаться здесь. И только на этой мысли можно позволить себе сосредоточиться.
– Я выберусь отсюда, вот и все! Я выберусь!
Скотт схватил руками одну из щетинок, толщиной с добрую дубинку, и потянул ее изо всех сил на себя. Та не поддалась. Потянул еще раз, но с тем же успехом. Он схватил другую щетинку и резко ее дернул. Та ничуть не поддалась. Раздраженно выругавшись, он схватил руками еще одну щетинку и потянул, потом еще одну и еще. Но ни одна не поддавалась.
И все-таки Скотт потянул еще один волосок. Потянул изо всех сил, упираясь ногами в щетку, забыв про все на свете. Волосок вытянулся настолько легко, что Скотт от собственного же усилия отлетел назад и упал спиной на цементный пол. От боли он издал пронзительный крик. И тут же ему пришлось быстро откатиться в сторону, чтобы увернуться от падавшего прямо ему на голову волоска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32