..
- Знаю, знаю...
Только тут до Сизова как следует дошло: точно - Саша Ивакин, живой и здоровый. Это его правило: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, - помыться и переодеться.
- Я не один, - выговорил наконец. - Меня ждут. Трое нас...
- Тоже из тайги? Тогда всем в баню. Танюша! - крикнул Ивакин жене. Подбери что-нибудь из моего белья.
- Ты как?.. Ты же... - Сизов не договорил, не зная, как спросить о самом главном.
Поднял глаза и будто впервые увидел друга. Тот словно бы вырос. А может, просто похудел и потому вытянулся? Те же бездонно темные глаза в глубоких глазницах, тот же мягкий взгляд. Чисто выбритое лицо, каких Сизов столько дней не видел. И на этом чистом лице - багровый шрам, перекинувшийся со лба на скулу.
- Потом, все потом. Тащи свою команду в баню. Ты знаешь, где она.
Небольшая рубленая банька уже остыла, но она всем троим показалась как раз подходяще жаркой. Воды подогретой было меньше полкотла. Но ее хватило на всех: тайга научила довольствоваться малым.
Через час они сидели за столом, на котором было вяленое и жареное мясо, картошка, исходящая паром, и картошка на сковороде с яичницей, соленья всякие - дары тайги и, конечно, то, без чего не обходится ни одно застолье, не мутное самодельное, а чистое, как слеза, в фирменных бутылках.
- Рассказывай, - сразу потребовал Сизов, через стол пристально разглядывая Ивакина, того самого и вроде бы другого.
- Ты ешь. Еще наговоримся.
- Как я могу есть? Ты же... - Он опять не нашелся как это назвать и замолчал.
- Все обошлось, и ладно.
- Я же тогда... сам...
- Нет, это я сам. Оступился на краю обрыва и упал.
- Нет, это я тебя толкнул...
- Я уже и сам падал. Это хорошо помню.
Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.
- Как же так? Я ведь слышал, как ты упал в воду. Долго плавал там, искал тебя...
- Это, должно быть, камень упал. А я застрял на кустах, что посередине, на скале растут. Помнишь зеленую полосу? Кусты упругие, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра. - Ивакин потрогал шрам на лице. - Вот память... Сколько пролежал без сознания - не знаю. Очнулся, а тебя нет.
Сизов ударил себя кулаком по лбу.
- Чувствовал - что-то не так! Ведь чувствовал, а ушел. Вину свою поволок, как юродивый, - нате, глядите, казните!..
- Сколько там пролежал, не знаю. Не мог даже кричать, звать на помощь. Решил: чем так пропадать, лучше утонуть. Перевалился через кусты и - в воду. А она ледяная, как обожгла. Это, наверное, и помогло выплыть. Выплыть-то выплыл, а свалился в горячке. Хорошо склад был, а то бы...
- Значит, это ты склад использовал? Я так и подумал: кто-то сильно бедствующий.
- Как подумал? Когда?
- Недавно. Мы с ним там были, - показал он на Красюка, жадно поедающего жареную картошку.
- Бедствующий - не то слово. Не знаю, как выжил. А потом пришлось зимовать. По снегам-то не больно выберешься. Сам, пожалуй, не дотянул бы до весны. Нанаец выручил, вышел на дым костра, который я жег.
- Чумбока? - изумился Сизов, вскинув глаза на своего спасителя, сидевшего за столом напротив.
- Нет, того звали Полокто.
- Моя его знай, - сразу отозвался Чумбока.
- У него зимовье неподалеку. Там и перезимовал. А весной вернулся к озеру, заложил шурф.
- Шурф?!
- Ты только погляди! - Ивакин сорвался с места, выскочил в сени, вернулся с небольшим свертком, сдвинул тарелки и вывалил на стол груду темно-бурых камней. - Касситерит. Да какой!..
- Значит, это был твой шурф? - Сизов взял камень, рассмотрел со всех сторон и протянул Красюку. - Узнаешь?
- Камень как камень. Все они одинаковые.
Сизов засмеялся. Впервые за этот день, с утра державший его в небывалом напряжении.
- Ну, конечно, для тебя все, что не золото, - просто камни.
- Ясное дело. - Красюк обернулся, поглядел в угол, где стоял карабин Чумбоки и было свалено в кучу все их имущество.
- Не бойся, не пропадет, - сказал Сизов.
Ивакин тоже посмотрел в угол, спросил:
- Что у вас там?
- Золото.
- Золото? Откуда?
- Слышал, в прошлом году вертолет с золотом разбился? Все погибли, а вот он, - показал на Красюка, - остался жив. Охранником там был. Комиссия двадцати килограммов недосчиталась, и его посадили. А теперь мы это золото нашли, несем сдавать. Верно, Юра?
Повернувшись к Красюку, сидевшему слева, Сизов посмотрел на него в упор, ловя ускользающий взгляд. Красюк промолчал.
Подняли рюмки, чокнулись и выпили за то, что все, слава богу, окончилось благополучно.
Потом Сизов достал из кармана узелок, развязал.
- А вот об этом что скажешь?
Ивакин взял все три самородка, покатал на ладони, положил их обратно на тряпицу. Затем, ни слова не говоря, встал, прошел в другую комнату и принес два самородка.
- А об этом?
- Значит, ты и там был первым! - восхищенно воскликнул Сизов, рассматривая поблескивающие камушки, похожие на те, что были у него.
- Это не имеет значения.
В сенях заскрипели половицы. Сизов быстро сгреб все самородки в свою тряпицу, сунул в карман. Дверь без стука отворилась и в комнату, пригнувшись под притолокой, шагнул худощавый человек, в котором Сизов сразу узнал местного милицейского уполномоченного Грысина. На нем была серая брезентовая куртка, такие же, никогда не знавшие утюга, брюки, плоская пыльная кепка на голове - как есть работяга, идущий со смены на комбинате.
- Привет честной компании, - сказал Грысин глухим бесцветным голосом, оглядывая поочередно всех, сидевших за столом.
Саша Ивакин встал, развел руками.
- Степан Степаныч! Прошу к нам.
- Да я, собственно, не в гости. Мне сказали: люди из тайги пришли... Полагается узнать.
- Меня вы знаете, - сказал Сизов, тоже вставая.
- Тебя знаю. Осужденный, а потом оправданный. Вопросов нет. И тебя знаю, - показал он на нанайца. - Бывал у нас в поселке.
- Бывала, бывала, - энергично закивал Чумбока.
Опережая следующий вопрос Грысина, Сизов шагнул к нему вплотную.
- Можно вас на два слова?
- Что, секрет? - удивился тот.
- Выйдем на минуточку.
Они вышли в сени. Плотно закрыв за собой дверь, Сизов спросил:
- Связь с райцентром у вас имеется?
- Обязательно.
- Зампрокурора Плонского знаете?
- А как же.
Грысин отвечал односложно, ехидно ухмыляясь, и Сизову подумалось: уполномоченный в курсе и теперь ждет, какую лапшу вывесит перед ним беглый зэк.
- Можете с ним связаться?
- С прокурором? Может, лучше с адвокатом?
Грысин хохотнул, снял кепку, ладонью вытер пот со лба.
- Сообщите ему, что мы в Никше и что все в порядке.
- Кто это - "мы"?
- Он знает.
- Мне тоже не мешало бы знать.
- Приедет Плонский, все скажет.
- Приедет? Сам Плонский? Что-то ты темнишь, мужик.
В сени выглянул Саша Ивакин, позвал:
- Степаныч! Хватит секретничать. Рюмки налиты...
- В другой раз. Дела у меня.
Грысин кинул кепку на голову, поправил ее обеими руками, будто форменную фуражку, и, не прощаясь, вышел.
- Сказал ему про золото? - настороженно спросил Ивакин.
- Ты что! Хоть он и власть, а я эту ночь хочу спать спокойно.
- Ну, правильно. Пошли к столу.
Красюк встретил их выжидательным и тревожным взглядом.
- Спокойно, Юра. Все в порядке, - сказал ему Сизов. И повернулся к Ивакину: - А чего это Степаныч говорил об осужденном и оправданном?
- Так это тебя оправдали. Дело пересмотрено. Я как пришел из тайги, как узнал, что ты сам на себя наговорил, сразу в прокуратуру. Дело-то ясное, быстро разобрались.
- А мне ничего не сообщили.
- Плонский сам хотел. Поехал к тебе, но ты почему-то сбежал. Зачем? Почему?..
- Сбежал? Кто это тебе сказал?
- Сам Плонский.
- Именно так и сказал?
- Именно так. Я, говорит, его посадил, я его и освободить хотел. Самолично. А он, это ты, мол, в тайгу ушел.
- Интересно...
Сизов задумался. Выходило, что он уже тогда не был зэком? Значит, Плонский обманул? Зачем? Побоялся, что вольным Сизов в тайгу не пойдет? А ему нужен был при Красюке свой человек, и не только как проводник. Или боялся, что Красюк найдет золото и смоется с ним?.. Ай да Плонский! Только ли государственным интересом руководствовался господин зампрокурора?
Теперь многое становилось понятным. И маячок, спрятанный в радиоприемнике, и просьба сообщить о найденном золоте лично ему...
Подумал: "Ну и черт с ним!" И тут же зло одернул себя: "Нет, не черт с ним! Если золото не сдать государству, то не будет повода пересматривать дело Красюка. В таком случае Красюк получит срок за побег. И, всего скорей, от него постараются избавиться как от опасного свидетеля..."
"Ну, а сам ты? - подумал о себе Сизов. - Тоже ведь свидетель..."
- Саша, - сказал он, - не желаешь прогуляться по поселку?
Ивакин понял его как надо.
- Давай.
Красюк вскинул голову, вопросительно уставился на Сизова. Он вообще весь этот вечер был молчалив и насторожен, будто ждал чего-то.
- Тебе, Юра, пока не стоит на улице светиться. Сиди тут, сторожи золото.
Сказал он это шутливо, но Красюк принял его слова всерьез, успокоился, потянулся вилкой к мясу на сковороде.
- Не напивайтесь тут.
- Чем напиваться-то? Осталось на донышке.
- После таежной диеты и на донышке хватит.
- Моя норма знай, - сказал Чумбока. Он был основательно навеселе, но, похоже, не от количества выпитого, а от того, что ему вообще достаточно было наперстка.
В распадок, по которому растянулся поселок, вползали сумерки. Заходящее солнце высвечивало вершину сопки, и казалось, что улица, упиравшаяся в глубокую тень у ее подножия, уходила в никуда. Расположенные на освещенном склоне корпуса комбината выглядели гигантскими, нависшими над поселком скальными уступами. Оттуда доносились скрежет и хруст, будто какой великан-щелкунчик со смаком грыз там куски рафинада.
- Как он? - спросил Сизов, показав рукой в сторону комбината. Вписался в рынок?
- Наполовину.
- На какую?
- На половину бывшей производительности. Так что, друг Валентин, поиски новых месторожений касситерита пока не требуются.
- А золота?
- Ну, золото всегда в цене.
- Что если нам, поисковикам, хоть на время заделаться добытчиками?
- На том ручье?
- Выкупим лицензию...
- Ты именно об этом хотел поговорить?
- Нет.
Сизов замолчал, вглядываясь в даль. Улица, по которой они шли, была почти городской. Белые домики за зеленью двориков, ряды фонарей над асфальтовым полотном дороги. Фонари, правда, не горели, но было еще достаточно светло. И людно было на этой местной авеню: бабушки катали коляски, короткоюбочные девчонки небольшими хихикающими группками проходили мимо, оглядываясь на прохожих.
- По-моему, меня втянули в опасную авантюру.
- Плонский? - спросил Ивакин.
- Он действительно приезжал ко мне, но ничего не сказал о том, что я оправдан и свободен. Пообещал только пересмотреть дело, если... Впрочем, я расскажу, как Плонский охмурял меня, а ты уж думай...
И он начал рассказывать...
* * *
Всякое застолье начинается с нетерпеливого ожидания удовольствия, а кончается так, что и жить неохота. Ему ли, столько раз проходившему через этот самообман дружеских попоек, не знать этого? И вот опять... Спиртное было самое дорогое, закусь - сплошной деликатес, а во рту словно кошки нагадили.
Александр Евгеньевич Плонский проснулся ночью от жжения в груди, в горле, в животе. С трудом заставил себя встать, хватаясь за стенку, за стулья, прошел на кухню, открыл кран и присосался к нему с жадностью бродяги, иссушенного пустыней.
- Чтобы еще раз!.. - страдальчески произнес он, раздеваясь, поскольку до этого лежал на кровати в чем пришел, и забираясь под одеяло. - Надо же так надраться! Никогда больше...
И подумал, что не надираться было никак нельзя. Поскольку все упивались: дело закручивалось общее, и выказывать свою особость не следовало. Вчера была получена последняя бумага, делающая его богатым человеком, очень богатым. Конечно, не одного его, там еще четверо таких же сообразительных администраторов. Но того, что они получили почти задаром, с лихвой хватило бы сотне ушлых предпринимателей. А может, и тысяче.
Вчера он стал настоящим миллионером, совладельцем недр, лесов, рудников, собственником одного из крупнейших предприятий района - горного комбината в Никше. А поскольку поселок целиком зависит от комбината, значит, и поселка тоже.
Застолье выглядело вполне обычным. Пили за дружбу и, конечно, за женщин, и еще за многое. Никто не вспоминал только о своем новом общественном статусе. Лишь один раз прорвалось, когда был тост за благодетеля-президента. Все вдруг заговорили возбужденно. И так же вдруг затихли: еще не освоились, не научились в открытую радоваться богатству.
И сейчас, лежа в постели, Плонский внезапно остро пережил новое для себя чувство не просто радости, скорее - властности. Чувство мазнуло душу ликованием и растворилось. Но он уже знал, что это повторится и со временем станет привычным.
Ему даже полегчало, когда он подумал об этом. И он начал засыпать, стараясь удержать в памяти огонек блаженства, задуваемый рвущейся наружу тошнотностью перепоя, как вдруг в успокоение дремоты грубо ворвался телефонный звонок.
Телефон стоял рядом, на тумбочке, только протянуть руку, но как раз на это не было ни желания, ни сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26