А может быть, их несколько, невидимых наблюдателей?
Он вспомнил тот день, когда впервые столкнулся со скрытой силой этого подворья - далекую-далекую зиму его тринадцатилетия. Были каникулы каникулы только начались, Юрась, закончивший четверть почти на «отлично», до ночи пропадал на улице. Занятия на скрипке не в счет - к ним он привык и даже, к удивлению как сверстников, так и взрослых, умудрялся получать от упражнений удовольствие. Но то - утром или ближе к вечеру, а днем - катание на самодельных санках, снежные баталии, строительство крепостей… Мать с отцом, словно сговорившись, не трогали ребенка, давая ему как следует отдохнуть.
А играть в снежки и возводить стены лучше всего было на границе деревни и леса - большой участок, цветущий и колосившийся летом, зимой превращался в идеальную площадку для забав. Что же до одинокого дома, который «бацьки» строго-настрого велели обходить стороной - так и бес с ним, с домом! Хотя, конечно, любопытно, что в нем такого особенного… Ну живет какой-то дядька, Юрась даже видел его пару раз, когда с отцом проезжал мимо: стоял себе мужик во дворе, чего-то мастерил. Конечно, не совсем обычно, чтобы жить одному, да еще на отшибе, вдали от всех - но мало ли как бывает. Кстати, и живет-то мужик не один, а со стареньким отцом (так ребята рассказывали - они же, ребята, строили самые разные догадки насчет того, почему родители так относятся к отшельникам: представляли последних уголовниками, обрусевшими фашистами, американскими шпионами…) Но ничего такого уж завлекательного в одиноком доме мальчишки не находили. Особенно после того, как Михай Грышчук грозился пробраться на подворье отшельников - а день спустя выполнил обещанку, но вернулся домой странно притихший и неделю на уроках предпочитал стоять. Насевшие со всех сторон пацаны добились только одного - гордо продемонстрированных голеней, которые оказались жестоко обожженны крапивой. По всей видимости, крапива же погуляла по Михаю и значительно выше коленок.
К изумлению мальчишек, Грышчукова мамаша, баба бойкая и цепкая, не побежала жаловаться на отшельников властям и сама никаких карательных мер не приняла (пострадавший Михай не в счет).
С тех пор одинокий дом ребята обходили стороной, упорно делая вид, что его не существует. Словно инстинктивно чуяли, насколько серьезной и опасной была бы любая попытка вмешаться в тамошнюю жизнь.
Сегодня же все случилось само собой. Рыжань, веселый и непосредственный пес, принадлежавший Витюхе-Хворостине, всегда принимал в ребячьих играх самое активное участие. И надо же было такому случиться, чтобы выхватив сбитую в запале сражения Юрасеву шапку-ушанку, Рыжань решил позабавиться. Он выждал, пока потерю обнаружили, радостно вильнул хвостом-бубликом и рванул как можно дальше от преследователя.
- Стой! - крикнул Юрась, хотя особо в порядочность пса не верил. - Брось, дурень! Эх!..
Шапку мать привезла из района, отдав за нее несусветные деньги.
- Гэта ж чужое! - вторил Витюха. - А ну стой! Рыжань!
А Рыжань рассекал снежное море, направляясь прямиком к домику отшельников. Когда преследователи бежали недостаточно быстро, пес даже притормаживал, чтобы подождать их. Впрочем, почти все ребята отстали - кроме назадачливого владельца шапки.
Юрась мчался сломя голову, часто оскальзываясь и падая в снег. Ветер швырял в лицо крошки морозного неба, левая рука /"Беречь, нужно беречь пальцы!"/ выстыла - варежка с нее соскользнула и теперь, пришитая специально для такого случая, болталась на шнурке. Бесчувственная рука наоборот, неуклюже торчала и не сгибалась…
- Стой! Рыжань, стой!
Вдруг, словно усовестившись, пес бросил шапку в сугроб, прижал уши и заливисто залаял. Опустив голову, он понесся к поленнице, куда мгновеньями раньше метнулась низенькая тень: кошка? курица? хорек?..
Честно говоря, Юрасю было все равно, какую новую забавку отыскал себе Рыжань. Мальчик подобрал шапку, вытер о снег песью слюну и с отчаяньем поглядел на дырку в левом «ухе»: отец таки не удержится, наверняка отшмагает ремнем!
Нахлобучив на голову трофей и растирая омертвевшую руку, Юрась наблюдал за зверем Тот, взлаивая, оббежал поленницу и, выбрав подходящее место, припал к ее основанию - заработал лапами, прорываясь к одной ему ведомой цели.
- Чаго гэта ен… - пробормотал Витюха. - Зусим здурэу.
Именно Хворостина первым заметил долговязый силует (и откуда взялся?!), приближающийся к псу. В руках - кнут-пужало, с которым выходят на выпас коров пастухи: деревянный держак с прикрученным к нему длинным резиновым хлыстом, на хлысте - узелки, чтобы больней ложились удары.
Взмах.
- Гэй! Не зачепай! - заорал Витюха.
Но с места не двинулся.
Молодой отшельник (хотя какой же «молодой»? ему уже тогда было лет под сорок, а выглядел - на все пятьдесят) мрачно поглядел на ребятишек, зыркнул на выплясывающего вокруг него Рыжаня. Больше и не пошелохнулся.
Хворостина потух под прицелом этих глаз - свистнул пса, и тот послушно, даже, кажется, с радостью, оставил обидчика в покое.
Витюха тотчас припал к Рыжаню, отыскивая след от пужала. Поэтому так и не заметил небольших следов, что тянулись вдоль собачьих к самой поленнице - и дальше; небольшие такие следы, странные. Словно ягненок пробежал.
А еще не заметил Витюха мелкой зверюшки, что метнулась от дров, когда молодой отшельник «угостил» пса кнутом. Вот Юрась - заметил. Только понять никак не мог, что ж то за тварь такая была…
Мужик постоял, глядя на ребятишек, потом медленно покачал головой и зашагал к дому.
Но все то время, пока возвращались к остальным пацанам, Юрася не оставляло чувство, будто сзади кто-то внимательно наблюдает наблюдает, хоть откуда именно - не разберешь.
Ветер усилился, тучи собирались, словно куры к полной кормушке. Седые метелки травы гнулись, плясали - бешеные, неистовые в своем порыве взлететь.
А может, - в желании остановить Юрия Николаевича на пути к одинокой избушке.
Но он не привык сворачивать с полдороги.
6
«Тут не далека, - подумал Игорь. - Дайду. Журский папяраджау, што да Каменя автобусы не ходзяць. Чаго ж цяпер…» Шофер рейсовика подробно объяснил ему, куда и как долго следует идти, чтобы добраться до нужной Остаповичу деревни. Впрочем, и путь-то не особо сложный: «от по гэтай грунтовке, праз Прудки, праз лес - и ты у Стаячым».
Маршрут понятен - а дорогу, как известно, осилит идущий. Поэтому Игорь поправил ремень сумки, висевшей на плече, и зашагал к мечте всей своей жизни.
Шел, с каждым движением изменяясь: становясь собранней, внимательнее. Хищник на охоте. Журналист на задании.
Сам он, конечно, не мог видеть перемен, с ним происходивших, - а наблюдавший за Остаповичем пес лишь презрительно фыркнул, мол, тоже мне, хищник нашелся! За своим сине-алым забором зверь чувствовал себя хозяином, посему даже лаять на прохожего не стал: лают неуверенные. И играют в хищников - тоже.
Другой же наблюдатель вообще не задумывался над подобными вещами - его (вернее, ее) заботило другое.
…Прудки оказались деревней не слишком большой, до ее конца Игорь добрался быстро. Поглядел на небо, которое как-то уж очень живо наливалось предночным фиолетом, взглянул на лес: шагать по нему в темноте не хотелось. Тем более, что фонарик, кажется, забыл взять.
Игорь усмехнулся собственным страхам: уж не кладбище ли навеяло эти настроения? Оно, мрачное и торжественное, тянулось по левую сторону дороги. Остапович удивился одинаковости возвышавшихся у могил крестов и уже собрался идти дальше, когда услышал позади тоненькое звяканье колокольчика. Это могла быть корова или коза, которую ведут домой с выпасков, - но Игорю почему-то пришло на ум совсем другое: средневековый прокаженный с бубенцом на шее. Звяканье зачаровало его - ноги словно вросли в землю, а голова не желала поворачиваться.
Невидимый прохожий приближался, звук усилился.
Пробрало; Остапович аж передернул плечами от волны холода, плеснувшей ему в спину.
Обернулся.
- Добры вечар! - белозубая улыбка, блеск черных глаз. Девчонка, лет двенадцати-тринадцати, на велосипеде. На руле-«рогах» - колокольчик.
Он проводил ее взглядом, в котором смешались облегчение и насмешка (последнее - над самим собой: вот ведь паникер!).
И сделал уже следующий шаг, когда у ограды кто-то кашлянул.
- Чуеш, милок, а куды гэта ты вырядзиуся на нач гледзячы?
«Вязець мне на жаночы пол, - иронично подумал Игорь. - И адкуль яны тут бяруцца? Пустая ж дарога!»
- Ды я у Стаячы Камень.
Старуха (вообще-то, не совсем старуха - скорее, пожилая женщина, очень изможденная, в заношенном платье, со взлохмаченными волосами) сокрушенно покачала головой:
- Эт! Знайшоу куды исци! И што ж ты там забыуся?
Взмах рукой:
- Й не атвечай! Няма разницы. Цяперачкы там знайсци можна адно: смерць.
- Шаноуная, про шта гэта вы? - нет, угораздило же наткнуться на местную полудурку! Игорь бы ушел, да как-то неудобно, еще начнет орать, за рукава хвататься - лучше дослушать, чего уж…
- Смерць, кажу, зустрециш. Яна там цяперачкы заместа гаспадара. И датоле, як не знайдзе сваю дабычу, не адступицца. А пакуль шукаць будзе, многих можа захапиць. Выпадкова. Дык ты б не хадзиу, милок.
«Не, яны як згаварылися!»
- Спасиба вам, шаноуная. Пайду я - дарога няблизкая.
- Ай! не слухаеш старую - а дарма!
Она еще что-то говорила, про опасность и глупых молодых людей, которые никогда не слушают мудрых советов, но Остапович уже шагал к лесу. Теперь он точно вспомнил, что не захватил с собой фонарик, - а темнело здесь невероятно быстро: по сути, уже настала ночь. Впереди же еще приличный кусок пути. Тут не до разговоров с полудурками… или - с полудурицами?
Слава Богу, луна сяк-так светила. Во тьме бродить да спотыкаться не пришлось: дорогу видно, елки по обе стороны - тоже, а то, что дальше одно бесформенное веткище с листвищем колеблется, напугать норовит - так и не страшно. То есть, страшно, конечно, но это ничего, даже идти помогает. Быстрее шагаешь.
Правда, на хищника на охоте он сейчас не тянул. В лучшем случае - на встревоженного молодого зайца («Што, прызнацца, больш адпавядае маей сутнасци»).
Постороннему наблюдателю, наверное, было бы смешно глядеть на Остаповича сейчас - но единственный наблюдатель, замерший у окна одинокой избушки, что на границе меж лесом и Стаячым Каменем, - наблюдатель этот не был посторонним. И поэтому смешного в поведении и походке Игоря не заметил.
Он велел остальным (тоже отнюдь не посторонним) быть на хозяйстве и зашагал в ту же сторону, куда и Остапович, - хмурился, постукивал высоким посохом с крюком на конце; торопился.
Близилась полночь.
7
…не спалось. Наверное, так на него подействовали сегодняшние встречи: с Серебряком и с домом-отшельником.
- Дядь Юр, я чуть не забыл! - Макс, умытый и готовый отправиться в постель, замер на пороге, смущенно комкая в руках махровое полотенце.
- Ну, признавайся уже, козаче. Опять накуролесили с Дениской?
Произнесено неискренне, потому что Юрий Николаевич сейчас озабочен другими делами и любые мальчишечьи шалости не способны даже сравняться с ними.
- Да нет. Я тут на чердак лазил. И еще… по дому.
«Понятно. Так сказать, исследовал новые охотничьи угодья», - но говорит он другое:
- Обнаружил что-нибудь интересное? Клад? Или скелет в шкафу?
Макс сонно качает головой:
- Не-а, скелетов нет, точно. Я футляр нашел. Только открыть не смог, он на замке. Даже странно.
- Почему странно? - признаться, Юрию Николаевичу было все равно, но с детьми нужно быть терпеливым.
- Потому что футляры для скрипок на висячий замок не запирают, ведь так?
- …А? Что ты говоришь? Где он?!
И пока племянник ходил за футляром, Юрий Николаевич удивленно потирал висок: неужели неужели это случилось с ним?! Неужто ему, Юрасику, дядька Григорий привез самую настоящую скрипку?!
Вот она лежит, поблескивая старинным лаком, и кажется, еще звучит, витает над ней эхом последняя мелодия, сыгранная когда-то давно забытым мастером. Дядя говорит, «надыбал» на это сокровище в каком-то селе, у знакомого на чердаке «валялась»! Конечно, это не Страдивари, но инструмент знатный, ему не пристало пылиться, нет! Мальчик смотрит на скрипку, и чудится - она только и ждет, чтобы кто-нибудь взял ее в руки и сыграл!
- Ну, давай, Юрась, покажи, чаму навучыуся! - подохотил дядька, пряча улыбку за широченными черными усами. - Вшкварь!
- И прауда, сыночъку, - поддерживает мама. - Сыграй нам.
Отец со старшим братом довольно переглядываются и выжидающе глядят на Юрася.
Ах, как он заиграл тогда! - поначалу несмело, прилаживаясь к инструменту, изучая «нрав» и то, как откликается скрипка на каждое движение; потом - вдохновленно, отчаянно, позабыв о том, кто он и где он: играл, словно Богу молился!
И не замечал, как растерянно стирает со щеки слезу грубоватый дядька Григорий, как счастливо улыбается мать, как смущенно качает головой отец и как изменяется взгляд брата, наливаясь глубиной и пониманием.
…Точно так же растерянно чуть позже, летом, дядька будет глядеть на Юрасеву распанаханную ладонь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Он вспомнил тот день, когда впервые столкнулся со скрытой силой этого подворья - далекую-далекую зиму его тринадцатилетия. Были каникулы каникулы только начались, Юрась, закончивший четверть почти на «отлично», до ночи пропадал на улице. Занятия на скрипке не в счет - к ним он привык и даже, к удивлению как сверстников, так и взрослых, умудрялся получать от упражнений удовольствие. Но то - утром или ближе к вечеру, а днем - катание на самодельных санках, снежные баталии, строительство крепостей… Мать с отцом, словно сговорившись, не трогали ребенка, давая ему как следует отдохнуть.
А играть в снежки и возводить стены лучше всего было на границе деревни и леса - большой участок, цветущий и колосившийся летом, зимой превращался в идеальную площадку для забав. Что же до одинокого дома, который «бацьки» строго-настрого велели обходить стороной - так и бес с ним, с домом! Хотя, конечно, любопытно, что в нем такого особенного… Ну живет какой-то дядька, Юрась даже видел его пару раз, когда с отцом проезжал мимо: стоял себе мужик во дворе, чего-то мастерил. Конечно, не совсем обычно, чтобы жить одному, да еще на отшибе, вдали от всех - но мало ли как бывает. Кстати, и живет-то мужик не один, а со стареньким отцом (так ребята рассказывали - они же, ребята, строили самые разные догадки насчет того, почему родители так относятся к отшельникам: представляли последних уголовниками, обрусевшими фашистами, американскими шпионами…) Но ничего такого уж завлекательного в одиноком доме мальчишки не находили. Особенно после того, как Михай Грышчук грозился пробраться на подворье отшельников - а день спустя выполнил обещанку, но вернулся домой странно притихший и неделю на уроках предпочитал стоять. Насевшие со всех сторон пацаны добились только одного - гордо продемонстрированных голеней, которые оказались жестоко обожженны крапивой. По всей видимости, крапива же погуляла по Михаю и значительно выше коленок.
К изумлению мальчишек, Грышчукова мамаша, баба бойкая и цепкая, не побежала жаловаться на отшельников властям и сама никаких карательных мер не приняла (пострадавший Михай не в счет).
С тех пор одинокий дом ребята обходили стороной, упорно делая вид, что его не существует. Словно инстинктивно чуяли, насколько серьезной и опасной была бы любая попытка вмешаться в тамошнюю жизнь.
Сегодня же все случилось само собой. Рыжань, веселый и непосредственный пес, принадлежавший Витюхе-Хворостине, всегда принимал в ребячьих играх самое активное участие. И надо же было такому случиться, чтобы выхватив сбитую в запале сражения Юрасеву шапку-ушанку, Рыжань решил позабавиться. Он выждал, пока потерю обнаружили, радостно вильнул хвостом-бубликом и рванул как можно дальше от преследователя.
- Стой! - крикнул Юрась, хотя особо в порядочность пса не верил. - Брось, дурень! Эх!..
Шапку мать привезла из района, отдав за нее несусветные деньги.
- Гэта ж чужое! - вторил Витюха. - А ну стой! Рыжань!
А Рыжань рассекал снежное море, направляясь прямиком к домику отшельников. Когда преследователи бежали недостаточно быстро, пес даже притормаживал, чтобы подождать их. Впрочем, почти все ребята отстали - кроме назадачливого владельца шапки.
Юрась мчался сломя голову, часто оскальзываясь и падая в снег. Ветер швырял в лицо крошки морозного неба, левая рука /"Беречь, нужно беречь пальцы!"/ выстыла - варежка с нее соскользнула и теперь, пришитая специально для такого случая, болталась на шнурке. Бесчувственная рука наоборот, неуклюже торчала и не сгибалась…
- Стой! Рыжань, стой!
Вдруг, словно усовестившись, пес бросил шапку в сугроб, прижал уши и заливисто залаял. Опустив голову, он понесся к поленнице, куда мгновеньями раньше метнулась низенькая тень: кошка? курица? хорек?..
Честно говоря, Юрасю было все равно, какую новую забавку отыскал себе Рыжань. Мальчик подобрал шапку, вытер о снег песью слюну и с отчаяньем поглядел на дырку в левом «ухе»: отец таки не удержится, наверняка отшмагает ремнем!
Нахлобучив на голову трофей и растирая омертвевшую руку, Юрась наблюдал за зверем Тот, взлаивая, оббежал поленницу и, выбрав подходящее место, припал к ее основанию - заработал лапами, прорываясь к одной ему ведомой цели.
- Чаго гэта ен… - пробормотал Витюха. - Зусим здурэу.
Именно Хворостина первым заметил долговязый силует (и откуда взялся?!), приближающийся к псу. В руках - кнут-пужало, с которым выходят на выпас коров пастухи: деревянный держак с прикрученным к нему длинным резиновым хлыстом, на хлысте - узелки, чтобы больней ложились удары.
Взмах.
- Гэй! Не зачепай! - заорал Витюха.
Но с места не двинулся.
Молодой отшельник (хотя какой же «молодой»? ему уже тогда было лет под сорок, а выглядел - на все пятьдесят) мрачно поглядел на ребятишек, зыркнул на выплясывающего вокруг него Рыжаня. Больше и не пошелохнулся.
Хворостина потух под прицелом этих глаз - свистнул пса, и тот послушно, даже, кажется, с радостью, оставил обидчика в покое.
Витюха тотчас припал к Рыжаню, отыскивая след от пужала. Поэтому так и не заметил небольших следов, что тянулись вдоль собачьих к самой поленнице - и дальше; небольшие такие следы, странные. Словно ягненок пробежал.
А еще не заметил Витюха мелкой зверюшки, что метнулась от дров, когда молодой отшельник «угостил» пса кнутом. Вот Юрась - заметил. Только понять никак не мог, что ж то за тварь такая была…
Мужик постоял, глядя на ребятишек, потом медленно покачал головой и зашагал к дому.
Но все то время, пока возвращались к остальным пацанам, Юрася не оставляло чувство, будто сзади кто-то внимательно наблюдает наблюдает, хоть откуда именно - не разберешь.
Ветер усилился, тучи собирались, словно куры к полной кормушке. Седые метелки травы гнулись, плясали - бешеные, неистовые в своем порыве взлететь.
А может, - в желании остановить Юрия Николаевича на пути к одинокой избушке.
Но он не привык сворачивать с полдороги.
6
«Тут не далека, - подумал Игорь. - Дайду. Журский папяраджау, што да Каменя автобусы не ходзяць. Чаго ж цяпер…» Шофер рейсовика подробно объяснил ему, куда и как долго следует идти, чтобы добраться до нужной Остаповичу деревни. Впрочем, и путь-то не особо сложный: «от по гэтай грунтовке, праз Прудки, праз лес - и ты у Стаячым».
Маршрут понятен - а дорогу, как известно, осилит идущий. Поэтому Игорь поправил ремень сумки, висевшей на плече, и зашагал к мечте всей своей жизни.
Шел, с каждым движением изменяясь: становясь собранней, внимательнее. Хищник на охоте. Журналист на задании.
Сам он, конечно, не мог видеть перемен, с ним происходивших, - а наблюдавший за Остаповичем пес лишь презрительно фыркнул, мол, тоже мне, хищник нашелся! За своим сине-алым забором зверь чувствовал себя хозяином, посему даже лаять на прохожего не стал: лают неуверенные. И играют в хищников - тоже.
Другой же наблюдатель вообще не задумывался над подобными вещами - его (вернее, ее) заботило другое.
…Прудки оказались деревней не слишком большой, до ее конца Игорь добрался быстро. Поглядел на небо, которое как-то уж очень живо наливалось предночным фиолетом, взглянул на лес: шагать по нему в темноте не хотелось. Тем более, что фонарик, кажется, забыл взять.
Игорь усмехнулся собственным страхам: уж не кладбище ли навеяло эти настроения? Оно, мрачное и торжественное, тянулось по левую сторону дороги. Остапович удивился одинаковости возвышавшихся у могил крестов и уже собрался идти дальше, когда услышал позади тоненькое звяканье колокольчика. Это могла быть корова или коза, которую ведут домой с выпасков, - но Игорю почему-то пришло на ум совсем другое: средневековый прокаженный с бубенцом на шее. Звяканье зачаровало его - ноги словно вросли в землю, а голова не желала поворачиваться.
Невидимый прохожий приближался, звук усилился.
Пробрало; Остапович аж передернул плечами от волны холода, плеснувшей ему в спину.
Обернулся.
- Добры вечар! - белозубая улыбка, блеск черных глаз. Девчонка, лет двенадцати-тринадцати, на велосипеде. На руле-«рогах» - колокольчик.
Он проводил ее взглядом, в котором смешались облегчение и насмешка (последнее - над самим собой: вот ведь паникер!).
И сделал уже следующий шаг, когда у ограды кто-то кашлянул.
- Чуеш, милок, а куды гэта ты вырядзиуся на нач гледзячы?
«Вязець мне на жаночы пол, - иронично подумал Игорь. - И адкуль яны тут бяруцца? Пустая ж дарога!»
- Ды я у Стаячы Камень.
Старуха (вообще-то, не совсем старуха - скорее, пожилая женщина, очень изможденная, в заношенном платье, со взлохмаченными волосами) сокрушенно покачала головой:
- Эт! Знайшоу куды исци! И што ж ты там забыуся?
Взмах рукой:
- Й не атвечай! Няма разницы. Цяперачкы там знайсци можна адно: смерць.
- Шаноуная, про шта гэта вы? - нет, угораздило же наткнуться на местную полудурку! Игорь бы ушел, да как-то неудобно, еще начнет орать, за рукава хвататься - лучше дослушать, чего уж…
- Смерць, кажу, зустрециш. Яна там цяперачкы заместа гаспадара. И датоле, як не знайдзе сваю дабычу, не адступицца. А пакуль шукаць будзе, многих можа захапиць. Выпадкова. Дык ты б не хадзиу, милок.
«Не, яны як згаварылися!»
- Спасиба вам, шаноуная. Пайду я - дарога няблизкая.
- Ай! не слухаеш старую - а дарма!
Она еще что-то говорила, про опасность и глупых молодых людей, которые никогда не слушают мудрых советов, но Остапович уже шагал к лесу. Теперь он точно вспомнил, что не захватил с собой фонарик, - а темнело здесь невероятно быстро: по сути, уже настала ночь. Впереди же еще приличный кусок пути. Тут не до разговоров с полудурками… или - с полудурицами?
Слава Богу, луна сяк-так светила. Во тьме бродить да спотыкаться не пришлось: дорогу видно, елки по обе стороны - тоже, а то, что дальше одно бесформенное веткище с листвищем колеблется, напугать норовит - так и не страшно. То есть, страшно, конечно, но это ничего, даже идти помогает. Быстрее шагаешь.
Правда, на хищника на охоте он сейчас не тянул. В лучшем случае - на встревоженного молодого зайца («Што, прызнацца, больш адпавядае маей сутнасци»).
Постороннему наблюдателю, наверное, было бы смешно глядеть на Остаповича сейчас - но единственный наблюдатель, замерший у окна одинокой избушки, что на границе меж лесом и Стаячым Каменем, - наблюдатель этот не был посторонним. И поэтому смешного в поведении и походке Игоря не заметил.
Он велел остальным (тоже отнюдь не посторонним) быть на хозяйстве и зашагал в ту же сторону, куда и Остапович, - хмурился, постукивал высоким посохом с крюком на конце; торопился.
Близилась полночь.
7
…не спалось. Наверное, так на него подействовали сегодняшние встречи: с Серебряком и с домом-отшельником.
- Дядь Юр, я чуть не забыл! - Макс, умытый и готовый отправиться в постель, замер на пороге, смущенно комкая в руках махровое полотенце.
- Ну, признавайся уже, козаче. Опять накуролесили с Дениской?
Произнесено неискренне, потому что Юрий Николаевич сейчас озабочен другими делами и любые мальчишечьи шалости не способны даже сравняться с ними.
- Да нет. Я тут на чердак лазил. И еще… по дому.
«Понятно. Так сказать, исследовал новые охотничьи угодья», - но говорит он другое:
- Обнаружил что-нибудь интересное? Клад? Или скелет в шкафу?
Макс сонно качает головой:
- Не-а, скелетов нет, точно. Я футляр нашел. Только открыть не смог, он на замке. Даже странно.
- Почему странно? - признаться, Юрию Николаевичу было все равно, но с детьми нужно быть терпеливым.
- Потому что футляры для скрипок на висячий замок не запирают, ведь так?
- …А? Что ты говоришь? Где он?!
И пока племянник ходил за футляром, Юрий Николаевич удивленно потирал висок: неужели неужели это случилось с ним?! Неужто ему, Юрасику, дядька Григорий привез самую настоящую скрипку?!
Вот она лежит, поблескивая старинным лаком, и кажется, еще звучит, витает над ней эхом последняя мелодия, сыгранная когда-то давно забытым мастером. Дядя говорит, «надыбал» на это сокровище в каком-то селе, у знакомого на чердаке «валялась»! Конечно, это не Страдивари, но инструмент знатный, ему не пристало пылиться, нет! Мальчик смотрит на скрипку, и чудится - она только и ждет, чтобы кто-нибудь взял ее в руки и сыграл!
- Ну, давай, Юрась, покажи, чаму навучыуся! - подохотил дядька, пряча улыбку за широченными черными усами. - Вшкварь!
- И прауда, сыночъку, - поддерживает мама. - Сыграй нам.
Отец со старшим братом довольно переглядываются и выжидающе глядят на Юрася.
Ах, как он заиграл тогда! - поначалу несмело, прилаживаясь к инструменту, изучая «нрав» и то, как откликается скрипка на каждое движение; потом - вдохновленно, отчаянно, позабыв о том, кто он и где он: играл, словно Богу молился!
И не замечал, как растерянно стирает со щеки слезу грубоватый дядька Григорий, как счастливо улыбается мать, как смущенно качает головой отец и как изменяется взгляд брата, наливаясь глубиной и пониманием.
…Точно так же растерянно чуть позже, летом, дядька будет глядеть на Юрасеву распанаханную ладонь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31