— Бедный Оуэн, — тихонько вздохнул около меня профессор Ламонт, — когда он видит ее, он совершенно теряет голову.
— Я его прекрасно понимаю, — так же тихо ответил я, и профессор бросил на меня сбоку быстрый благодарный взгляд.
— А где Эрни? — спросил профессор. — Он же обещал вернуться к обеду. — Он посмотрел на часы. — Пусть пеняет на себя. Прошу к столу.
Мы прошли в столовую и уселись за круглый стол, на котором у каждого кресла стояла карточка с именем. Я оказался Между Одри и молчаливым высоким типом с лошадиными зубами — инженером Харрис-Прайсом. По всей видимости, он считал, что двойная фамилия так возвышает его над прочим однофамильным плебсом, что ни разу ничего никому не сказал. Впрочем, может быть, я и ошибался. Вполне возможно, что он был просто глухонемым. Но так или иначе аппетит у него был отменный. Немолодая женщина, прислуживавшая за столом, по-видимому, знала об этом, потому что все время подкладывала ему на тарелку.
— Простите, мисс Ламонт, — нагнулся я к Одри, — вы не могли бы сказать мне, мой сосед слева вынужден есть за двоих из-за того, что у него двойная фамилия, или он носит детям пищу за щеками?
Она улыбнулась и покачала головой:
— О, я не знала, что вы такой злослов.
Обед продолжался. Мой сосед слева продолжал с какой-то мрачной решительностью нашпиговывать себя едой, Бонафонте все шел красными пятнами, профессор Ламонт смотрел на Одри с немым восхищением, а сама Одри с воодушевлением рассказывала о необыкновенном уме своей собаки, которая вышвырнула с пятого этажа на улицу ее тапки. Это было настолько прекрасно, что я даже забыл на несколько минут, где мы находимся.
После обеда Одри пригласила Бонафонте и меня немного погулять. Бонафонте угрюмо отказался, с ненавистью посмотрел на меня, и мы вышли во двор.
Одри взяла меня под руку, и мы долго молча шли по дорожке. Пал туман, и зажженные в саду фонари окружали светлые нимбы.
— Мне показалось, что вы за что-то сердитесь на меня, — сказала Одри.
— А мне показалось, что вы запрезирали меня.
— Запрезирала? За что?
— За то, что я здесь…
Если бы она что-то знала, она должна была дать мне понять.
— Боже мой, какая глупость… — Она помолчала немного. — Скажите, а что с Гереро?
Она все-таки думала о нем. В отличие от меня. Хотя именно мне, его адвокату, следовало помнить, что время идет и срок подачи апелляции приближается. Я пожал плечами.
— Ничего, мисс Ламонт. К сожалению, ничего нового…
— В прошлый раз вы спросили у меня, мог ли он совершить убийство. Я думала об этом…
— И к какому же выводу вы пришли?
— Не знаю… то мне кажется, что безусловно не мог, то появляется уверенность, что мог, и легко… Что мы вообще знаем друг о друге? И даже о себе… Вы думаете, я знаю себя? Нет. Иной раз я взгляну на себя в зеркало, посмотрю на это совершенно незнакомое лицо и думаю, что эта особа еще выкинет… Вы знаете, Язон, почему я пыталась покончить с собой?
Я промолчал.
Она смотрела на меня с какой-то настойчивой требовательностью.
— Вы думаете потому, что Гереро бросил меня? Чепуха! Просто потому, что я вдруг ощутила чудовищное одиночество — Я точечка в безбрежном мире… Одна, совсем одна. Ни людей, которым я нужна, ни дела, которое нужно было бы мне… Рисунки, попытки стать фоторепортером — все это было дамским рукоделием. Я помню тот вечер. Я вдруг ощутила свое одиночество и свою никчемность так остро, так безжалостно, что поняла — это конец. Мне было не страшно умирать. Страшно было жить…
У меня сжалось сердце Боже, до чего же нелепо устроен мир, если это очаровательное существо не могло быть счастливо. Мне вдруг остро захотелось прижать ее к груди, заслонить от зеркала и одиночества, растопить ее замороженное сердце. И я смог бы это сделать — столько я испытывал в это мгновение теплоты и нежности к Одри Ламонт. Она буквально захлестывала меня, эта нежность и теплота, мне было трудно дышать. Если бы я только мог рассказать ей… Но я не знал нужных слов. Я только взял ее руку и осторожно сжал в своей. Почему любовь всегда приносит с собой грусть?
— Не надо, Одри, — пробормотал я. — Все будет хорошо… — Я остро осознавал, какими жалкими и никчемными были мои слова, но Одри вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня. В полутьме сада ее глаза показались мне огромными и странно напряженными. Может быть, безумными. — Это правда, Язон? — прошептала она. — Вы верите, что что-то еще может быть, что я смогу спрятаться от себя? Скажите мне, скажите! — голос ее стал требовательным, дрожащим от нетерпения.
— Да, Одри, я верю, что два человека могут уже не бояться одиночества.
Но Одри, казалось, уже не слышала моих слов. Ее рука в моей обмякла, возбуждение покинуло ее, и голос ее прозвучал тускло, когда она сказала мне:
— Спасибо, Язон. Вы ведь не сердитесь, что я вас так называю?
— Нет, Одри.
— Когда вы будете в городе?
— Не знаю… Какое-то время я, наверное, пробуду здесь.
— Через несколько дней я снова приеду, хорошо? — она посмотрела на меня искоса.
— Да. Я буду ждать тебя, Одри.
Мы подошли к дому.
— Я замерзла, Язон. Я уеду сейчас. Попрощаюсь с отцом и уеду. Не знаю почему, но, наверное, лучше уехать сейчас.
Она посмотрела на меня очень пристально и очень серьезно и прижалась губами к моей щеке. Нет, не поцеловала, прижалась. Я почувствовал, что она дрожит.
— Я должна уехать, — снова повторила она. — Сейчас же. Иначе я останусь здесь. А я этого не хочу. Не сейчас, не сегодня… Ты проводишь меня?
Я молчал. Я ничего не понимал. Ничему они хочет уехать? Она вошла в дом, а я стоял, задрав голову, и смотрел на звезды, удивительно сочные и яркие в ночном октябрьском небе. На душе у меня стало вдруг удивительно тихо и спокойно, и тепло. Словно в ней, в душе, затопилась печурка. Но только на минуту. Потому что я не мог забыть, кто ее отец и чем он занимается. Боже, почему ты делаешь жизнь такой сложной, нелепой, непонятной? Почему ты одной рукой посылаешь мне женщину, которую я, наверное, полюблю, если не люблю уже, а другой ставишь между нами бело-розового мистера Ламонта? Почему? Господь, если и слышал меня, ничего не ответил. Не ответили и октябрьские звезды, которым скорее всего тоже не было до меня дела. Я вздохнул. Увы, отвечать всегда нужно самому. По крайней мере, на свои вопросы.
В светлом стереоскопическом прямоугольнике открывшейся двери возникли Одри и ее отец. Он приподнялся на цыпочки, поцеловал дочь в щеку и что-то сказал ей. Она вышла, закрыв за собой дверь, но она тут же снова распахнулась, и на улицу вышел Бонафонте.
— Я провожу вас, Одри, — тихо сказал он.
— Спасибо, Оуэн, но у меня есть свой ключ.
«Ключ», — промелькнуло у меня в голове.
— Я провожу вас, Одри, — снова повторил Бонафонте.
— Оуэн, — сказала Одри, — я попросила проводить меня мистера Рондола. Вот он стоит и ждет меня.
— И все равно я провожу вас.
Теперь я понял. Они боялись, что я могу удрать вместе с ней.
— До свидания, Одри, я буду ждать вас, — сказал я.
— Ну так как дела, дорогой мой Рондол? Двигаемся ли мы вперед? — спросил меня через несколько дней профессор, когда я пришел к нему в кабинет.
— Как будто, мистер Ламонт. Мне совестно беспокоить вас так часто, но пока я…
— Да господь с вами, мой друг, Я получаю огромное удовольствие от бесед с вами…
Он был искренен, я в этом не сомневался. Беседы наши, наверное, действительно были ему приятны. Но беседовали мы не о судьбах цивилизации, а о том, как получше упрятать в тюрьму невинного человека. Что лишний раз доказывает, что умный человек может получать удовольствие от малого.
— Так как поживает наш друг Кополла? — хитро спросил Ламонт и быстро потер одну о другую свои лапки.
— Как будто ничего, — пожал я плечами. — Я так и не смог отбросить вашу идею с наркотиками. Я лишь несколько разработал ее…
— Ну-с, послушаем…
— Видите ли, даже если бы мы и могли подсунуть героин ему в сейф, немножко это было бы подозрительно. Согласитесь, нужно быть круглым идиотом, чтобы держать пакет с наркотиками у себя и кабинете, даже в сейфе. И даже в доме у себя осторожный человек тоже не будет прятать такие вещи. И вместе с тем ему нужно спрятать на неделю пакет во что бы то ни стало. И тут в голову мистеру Кополле приходит простая мысль. Его сын Питер, студент Местакского университета, навещает их примерно раз в неделю… Заметьте, мистер Ламонт, что этих сведений в досье не было, и я попросил Эрни разузнать, как часто Питер Кополла заезжает домой. Так вот, когда Питер приехал домой, его отец засовывает за спинку заднего сиденья его машины пакет с наркотиками. Примерно через неделю, когда сын снова приехал бы к отцу, мистер Кополла благополучно вынул бы пакет…
— Так, так, так… — одобрительно кивал мне профессор, так и светясь своей бело-розовой улыбкой.
— Но он не предусмотрел одной детали. Приятель сына, тоже студент, одалживает у него на вечер машину. Ему хочется произвести впечатление на свою новую знакомую. Они едут в кино на открытом воздухе, знаете, такое, где смотрят фильм из своих машин…
— Так, так, так…
— Фильм оказывается скучным, и приятель Питера вместе со своей девушкой перебираются на заднее сиденье. В их возрасте и в такой ситуации большинство фильмов покажутся куда менее интересными, чем возможности, предоставляемые задним сиденьем электромобиля. Но это скорее точка зрения приятеля Питера. Девушка не очень рада его приставаниям, а когда он становится еще настойчивее, она начинает его отталкивать. А когда два человека возятся на заднем сиденье, вполне может случиться, что один из них — приятель Питера — случайно сдвигает спинку заднего сиденья.
Что это? Странный какой-то пакет. Девушка тоже рассматривает его с любопытством. Она рада, что ее оставили в покое и она так легко отделалась. Они пытаются развернуть пакет. Какой-то белый порошок. О, они не дети. Впрочем, у нас даже дети знают, что за белый порошок прячут взрослые в укромных местечках. Оба напуганы. Это не шутка — пакет с наркотиками. Конечно, выдать приятеля — не слишком приятная вещь, но оказаться замешанным в таком деле еще хуже. Они идут в полицию. Она подтверждает его показания. Бедный Питер все отрицает. Он ничего не знает. А кто еще пользовался его машиной? Да никто. Разве вот отец ругал его в прошлый раз, когда он заезжал домой, что сиденья очень пыльные. Он как раз взял пылесос и почистил интерьер машины. Отец вообще очень аккуратный человек. Настолько аккуратный, что почти не оставил следов на пакете. Разве что где-то на сгибе один — два отпечатка пальцев.
— Так, так, так, — задумчиво пробормотал профессор Ламонт. Он больше не улыбался. — Ну что ж, просто и интересно. Но цена героина… Чтобы было солидное количество белого снадобья, как его называют, нужно заплатить за него изрядную сумму…
— Во-первых, бедный Кополла не знал, что его надули. Он польстился на дешевизну и купил партию героина, безобразно разбавленного молочным сахаром. Во-вторых, я думаю, что мы сможем достать героин через наших знакомых по божеской цене.
— А почему вы думаете, дорогой мой Рондол, что мои знакомые могут иметь отношение к героину? — лицо профессора было по-прежнему приветливо, но глаза смотрели холодно и настороженно.
— Я ничего не думаю, профессор. Просто вы мне как-то сказали, что вы связаны с очень влиятельными людьми…
Ламонт пожал плечами.
— Ну, допустим… Итак, что же мы имеем?
— Респектабельный банковский служащий купил или получил для перепродажи — сам ведь он не наркоман — пакет с героином. Спрятал его в машине сына. Отец пользуется честным, ничего не подозревающим парнем для обделывания своих грязных делишек. Красиво?
— Красиво.
— Кополла, разумеется, все отрицает, но что сделал бы любой другой на его месте? Итак, приговор обеспечен. Тюрьма. Если, конечно, он не выберет полной переделки. Процесс может получиться достаточно эффектный. Ну и, соответственно, близкие и друзья Кополлы будут чувствовать себя не лучшим образом. Например, его друг мистер Патрик Бракен, начальник следственного отдела шервудской полиции. Что и требовалось доказать.
Профессор бросил на меня быстрый взгляд и улыбнулся:
— Кажется, я в вас не ошибся, дорогой Рондол. У вас, безусловно, есть способности. Что ж, я еще подумаю над вашим сценарием, но на первый взгляд он кажется вполне осуществимым. Отпечатки его пальцев достать нетрудно. Найти кого-нибудь из приятелей его сына, кто сыграл бы роль человека, нашедшего пакет, тоже, пожалуй, не слишком сложно. Вот, пожалуй, и все. Не нужно заказывать масок, жаль лишь, что вы обошлись без его голоса. — Профессор ласково посмотрел на пульт своего синтезатора. — Что делать, каждый отец гордится своим детищем.
— Еще бы, — пробормотал я, — шестнадцать лет жизни отдать… Это чудо, а не машина. Я бы, наверное, не мог на вашем месте от нее оторваться. Я не могу только одного понять, мистер Ламонт, как вы нашли в себе силы оставить эту штуку только для себя… Слава ведь…
— О, действительно, соблазн был велик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36