И снова поехал.
– Давай, детка, не подведи, – шептал Джо про себя эти слова, как мантру.
Он полз вперед по рельсам, и сдутые шины хлопали, как медные барабаны. Джо сжал зубы, сосредоточился, держа курс на противоположный берег, к колоннам сосен, к свободе. На каждом футе мост, казалось, вот-вот сломается под напором ветра, но, может быть, это было только воображение. Каждое дрожание моста Джо воспринимал разбитыми костяшками пальцев, животом, ноющими зубами. Но он твердо держал руль, глядя через зазубрины разбитого ветрового стекла, не отводя глаз от цели – дальних ворот.
– Давай, Слаггер, давай. Ты можешь.
Оставшаяся тысяча футов заняла у него чуть больше двух минут.
Лишь подъезжая уже к воротам, Джо заметил движение среди деревьев. За воротами, в просветах между соснами и березами. Качание мелких веток, мелькание мигающего света. Красные и синие огни среди деревьев. Джо моргнул, сердце поднялось к горлу, и он вдруг понял, что там стаи машин полиции штата и полицейских спецподразделений мчатся по серпантину подъездной дороги к реке.
Мчатся за ним.
Тормоза исполинскими когтями впились в елочку кирпича, взвывая, как неприкаянные души. Фургон пошел юзом по бетонной площадке перед выездом. Джо рванул руль, фургон ушел в сторону, разворачиваясь обратно. Джо вбил акселератор в пол, и фургон влетел обратно на мост, с ревом помчавшись туда, откуда приехал.
Джо проходил обратный путь с той скоростью, которую мог выжать из старого фургона.
На полпути через мост он снова нажал на тормоза.
Фургон остановился, вздрогнув. Режущий ветер стелился над рекой, свистя в пулевых дырах кузова, некоторые из дыр дымились выхлопами предсмертных спазм двигателя, но Джо ничего этого не замечал, он видел лишь темный предмет, ждущий его на восточном конце моста, – и сверкали его огромные, совиные стеклянные глаза.
Очень вылощенный, очень черный «феррари».
Джо стиснул руль, облизал губы и почувствовал вкус крови, соленой крови, и в порыве наития он каким-то странным образом понял, что это и есть то, что просил он меньше сорока восьми часов. Та самая Смерть, выступающая теперь в виде черной спортивной машины, пришла за ним и заберет его. Но теперь Джо озарило, что у него есть выбор: можно отступить, отдать себя в железные руки закона, и, быть может, спасти свою задницу до следующего раунда, либо бросить вызов дьяволу. Уйти с достоинством.
«Феррари» поехал в его сторону.
Решение пришло легко: когда Джо вдавил акселератор в пол, показалось, что сейчас двигатель вылетит из-под капота. Это был пронзительный крик старого металла, напряженного до предела прочности. В воздух ясного утра взметнулись клубы дыма, и фургон рванулся вперед. Руль подпрыгнул и задергался в руках, и Джо изо всех сил старался удержать машину на мосту.
«Феррари» несся к фургону во весь опор.
Джо застывшими глазами смотрел на несущийся к нему радиатор, мертвые стеклянные глаза, они маячили впереди, увеличиваясь, всего три сотни ярдов, внизу серебряные струи бурлили расплавленным металлом, завывал ветер, у Джо сводило судорогой мышцы рук и ног, а «феррари» летел к нему, и радиатор его был как оскал зубов, и зрачки у Джо сузились, по коже ползли мурашки.
Двести ярдов, и двигатель фургона был Везувием, извергающим раскаленные добела жидкие молнии и раскаты грома, и мост качался на ветру, и колеса грохотали фейерверками, как Джин Крупа, и ветер жег кислотой, и глаза слепило отражение солнца на стали.
Сто ярдов, и Джо не отпускал педаль, глаза смотрели в цель, сердце колотилось уже не в горле, а во рту, металлические челюсти открывались перед ним, и грохот вулкана стал невыносим.
Пятьдесят ярдов, и Джо уже чувствовал жар, разрывающий лицо, и ветер давил сзади, как содомит, и солнечный свет заполнил вселенную, и потом... Стой!
Это откровение мелькнуло в боковом зрении в последний миг – мимолетная тень, облитая вспышкой солнца, отраженного от рельса на тот короткий миг, чтобы воспаленный мозг Джо понял: это силуэт человека в черном, стоящего за восточными воротами на ржавой башенке и наблюдающего за действием. Человек худой, красивый, с бледной кожей, очень азиатского вида. Он стоял, как зловещая ворона, стойкий наблюдатель, держа в руках знакомый прибор.
Пульт дистанционного управления!
Джо вывернул руль в последнюю долю секунды.
Фургон дернулся в сторону точно в момент столкновения.
Машины задели друг друга бортами, неимоверный, гигантский грохот потряс небеса, ударил Джо в уши и отбросил его к дверце. Казалось, мост ушел из-под колес фургона, и Джо почувствовал, как внезапная перегрузка вырвала его из кресла и грохнула об крышу, когда фургон перевалился через северный край пролета и полетел в воду.
Мир загустел, как сироп.
Река просто материализовалась внутри фургона, будто воздух стал жидким и вдруг заглушил все звуки, и Джо поглотила холодная, черная, цепенящая стужа. Он попытался вырваться в окно, пытался пробиться наружу, но чувство направления отказало ему полностью, тяжесть воды придавила к сиденью, и он с ужасом ощущал, что идет на дно, как свинцовое грузило.
Джо знал, что у него остались только мгновения. Легкие разрывались, сознание покидало его, тело начинало отказывать. Потом он увидел, что вода над ним запульсировала светом, сначала слабо, потом все сильнее перемежающимися вспышками красного и синего, и тут зеленое солнце и булькающие пузыри и приглушенные звуки машин над головой дали ему понять, где же все-таки верх.
Он пробился, протиснулся в разбитое окно, зазубренные края цепляли его рубашку, впивались в тело, хватали за ноги, но он выберется, черт возьми, выберется из этого идущего ко дну железного гроба.
Когда он разорвал головой поверхность реки и ощутил на лице ветер, мелькнула последняя сумасшедшая мысль: никогда он не был так рад видеть фараонов.
Чернота пришла откуда-то снизу и скрыла от него мир.
14
Апрельский ветер все еще был силен и плетью хлестал с Потомака, когда группа членов-учредителей Палаты не спеша шла по бульвару на запад, к Арлингтону. Их было четверо. Впереди шел Лайл, молча о чем-то размышляя, похожий на кого-нибудь из высших чинов церковной иерархии. Полы его длинного кашемирового пальто развевал ветер, сверкали солнечные очки. Остальные шли вплотную за ним, без конца что-то обсуждая. Невозмутимый профессор Окуда в плаще «Лондонский туман» и с трубкой. Майкл Уинслоу, адвокат Американского союза борьбы за гражданские свободы из Сиэтла, весь в твиде. Хеди Коэн, суровая как кремень низкорослая женщина из Детройта, с развевающимися на ветру серо-стальными волосами.
– Самое важное, джентльмены, это то, что я не могу сказать, будто мне очень нравится подобная открытость, – говорила Хеди Коэн своим патентованным размеренным тоном, ровно настолько громко, чтобы ее не заглушал ветер, но не услышал никто из посторонних. Коэн была автором «Постфеминистического манифеста» и истребителем фашистских деятелей СМИ во всем мире, и она умела говорить одновременно и беспощадно, и с материнской заботливостью. – Все эти разговоры по компьютерной связи, переговоры с Компанией... Мне это не нравится. – Она поглубже сунула руки в карманы и прищурилась на отражение яркого вечернего солнца в воде. – Как говорила тетя Джулия: «Полезешь в дымоход – запачкаешь ноги».
Уинслоу метнул на нее взгляд:
– Не строй из себя Уилла Роджерса. Мы попали в непростую ситуацию. Такое бывает. Давайте разберемся с ней и займемся своими делами.
– Для того мы и собрались здесь, – мягко заметил Окуда, затягиваясь пенковой трубкой. – Принять решение.
Через несколько шагов Коэн проворчала вполголоса:
– Я предвидела, что так и будет.
– О чем ты говоришь? – Уинслоу не скрывал раздражения, которое вызывала у него миниатюрная седая женщина. Между ними всегда было какое-то напряжение. Может быть, от чувства коллективной вины. – Нам никогда не приходилось обсуждать компетенцию нашего субконтрактора.
– Еще как приходилось, – возразила Хеди Коэн и посмотрела на Окуду. Ты помнишь, Тэд?
Профессор шагал, не отрывая глаз от реки, и попыхивал трубкой.
– Мы несколько раз обсуждали возможность выведения его из дела.
– «Выведение из дела» – какое прекрасное выражение.
Уинслоу покачал головой и улыбнулся себе под ноги.
– Этот человек стареет с годами, Майкл, – небрежно бросила Хеди Коэн.
– Совершенно верно, – согласился Окуда.
– Ну ладно, допустим, этот парень неблагонадежен. Допустим, он выжил из ума. Кто знает? Что меня интересует – это зачем нам совать руки в такую большую бочку свежего дерьма.
– Чтобы прибрать в своем доме, – ответил Окуда.
– Хватит с меня эвфемизмов, – простонал Уинслоу. – О чем здесь на самом деле идет речь?
Окуда недоуменно на него посмотрел:
– Извини?
– Эта дурацкая Игра – каким боком мы в нее втянуты?
– Правильный вопрос, Тэд, – зазвенел голосок Хеди Коэн. – Вещи такого рода в наши первоначальные задачи не входили. Что мы здесь ищем?
– У нас в этой Игре есть еще один субъект, – объявил профессор. – Но решение, которое мы должны принять сейчас, таково: будем ли мы поддерживать нашего субконтрактора, помогать ему вернуться с холода и вытаскивать из Игры, или предоставим событиям идти своим чередом.
Уинслоу и Коэн переглянулись, потом Уинслоу сказал:
– Погоди секундочку. Что значит: «еще один субъект»? Еще один стрелок?
Профессор Окуда вынул изо рта трубку, будто собираясь объяснять сложный предмет ребенку тринадцати лет.
– У нас в этой Игре есть еще один контрактор, – начал он. – Сначала это было просто для слежения за ситуацией, но потом мы приняли решение, что наш человек должен сохранять цель живой. Чтобы Игра продолжалась. Нашей целью было...
– Погоди. – Уинслоу поднял руку, вид у него был ошеломленный. – Ты хочешь сказать, что вы приказали этому стрелку начать убирать других участников?
– Совершенно точно. В основе этого лежит соображение...
– Но это же чушь! Мы не даем санкцию ни на кого без кворума, и ты это знаешь, Тэд!
– Он прав, Тэд, – поддержала Хеди Коэн.
– Чушь собачья! – гаркнул Уинслоу, и вздел было глаза к небу, чтобы еще что-то добавить, когда вдруг застыл.
Джефферсон Лайл остановился и резко повернулся к Уинслоу, глаза его горели.
– Кажется, ты не до конца понимаешь, с чем мы тут имеем дело, прошипел Джефферсон Лайл сквозь стиснутые зубы, тыча в воздух пальцем в сторону подбородка Уинслоу. – Мы наткнулись на новое антитело, на сыворотку. На способ очистить землю от вируса. Неужели тебе это непонятно, Уинслоу?
– Послушай, Джефферсон...
– Нет, это ты послушай. Эти конкурсанты – это все хладнокровные убийцы, а наш мальчик – это громоотвод. Выманивающий хищников из лесов. Нам предоставляется возможность. Беспрецедентная.
Уинслоу молча посмотрел на Лайла, потом облизал губы и спокойно заявил:
– Итак, мы стали «Мердер инкорпорейтед».
Джефферсон улыбнулся:
– Это я, вся вина на мне. Я вел эту операцию, не сообщая подробностей.
Лайл закрыл глаза, вздохнул и на минуту задумался – об этом мерзком бизнесе, мокрых делах. Он думал о теперешних мерзких временах, полных пустоты и дикарства, и вспоминал, как то же самое дикарство убило его отца. Лайл подумал, знает ли кто-нибудь из остальных про его отца. Как старик, стопроцентный демократ рузвельтовской закалки, боролся за кресло в конгрессе от штата Иллинойс в 1954 году и был обмазан грязью местными неомаккартистами, или как ему подставили проститутку в отеле в Пеории на пике избирательной кампании, или как старика нашли две недели спустя мертвым со всеми признаками самоубийства. Молодой Джефф Лайл никогда этому не верил, он всегда знал, что отца убили правые, инсценировав самоубийство и купив прессу, и это знание было пружиной поступков Джеффа Лайла всю его оставшуюся жизнь.
Дикарские времена.
– Может быть, это можно рассматривать как спасение жизней. Избавление мира от этих социопатов.
Наступила неловкая пауза, и было слышно, как у причала плещутся волны.
Наконец заговорил Уинслоу.
– И я полагаю, у вас есть планы насчет нашего неподражаемого Слаггера?
Лайл ответил не сразу. Он смотрел на серовато-голубоватую поверхность Потомака, холодную и яркую, как жидкое серебро на солнце, и думал о Слаггере. Дело было в том, что Лайл понятия не имел, что делать с Джо Фладом. Как бы ни кончилась Игра, с ним будет непросто. Разумеется, вполне возможно, что стареющий киллер просто хотел уйти от дел. Пусть даже и шумно. Но может ли Палата пойти на такой риск? Лайл смотрел на холодную воду реки в солнечных бликах и думал долго и напряженно и наконец пришел к решению.
– Тэд! – неожиданно сказал Лайл. – Позвони Тому Эндрюсу.
* * *
Тук-тук-тук!
Джо скорчился на грязных досках пола исповедальни в церкви Святого Михаила, закрыв глаза руками от стыда и унижения. Он был голым, как новорожденный, покрыт жидким дерьмом, с грязью в волосах, на впалой груди и на угреватых щеках, и ему было только одиннадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Давай, детка, не подведи, – шептал Джо про себя эти слова, как мантру.
Он полз вперед по рельсам, и сдутые шины хлопали, как медные барабаны. Джо сжал зубы, сосредоточился, держа курс на противоположный берег, к колоннам сосен, к свободе. На каждом футе мост, казалось, вот-вот сломается под напором ветра, но, может быть, это было только воображение. Каждое дрожание моста Джо воспринимал разбитыми костяшками пальцев, животом, ноющими зубами. Но он твердо держал руль, глядя через зазубрины разбитого ветрового стекла, не отводя глаз от цели – дальних ворот.
– Давай, Слаггер, давай. Ты можешь.
Оставшаяся тысяча футов заняла у него чуть больше двух минут.
Лишь подъезжая уже к воротам, Джо заметил движение среди деревьев. За воротами, в просветах между соснами и березами. Качание мелких веток, мелькание мигающего света. Красные и синие огни среди деревьев. Джо моргнул, сердце поднялось к горлу, и он вдруг понял, что там стаи машин полиции штата и полицейских спецподразделений мчатся по серпантину подъездной дороги к реке.
Мчатся за ним.
Тормоза исполинскими когтями впились в елочку кирпича, взвывая, как неприкаянные души. Фургон пошел юзом по бетонной площадке перед выездом. Джо рванул руль, фургон ушел в сторону, разворачиваясь обратно. Джо вбил акселератор в пол, и фургон влетел обратно на мост, с ревом помчавшись туда, откуда приехал.
Джо проходил обратный путь с той скоростью, которую мог выжать из старого фургона.
На полпути через мост он снова нажал на тормоза.
Фургон остановился, вздрогнув. Режущий ветер стелился над рекой, свистя в пулевых дырах кузова, некоторые из дыр дымились выхлопами предсмертных спазм двигателя, но Джо ничего этого не замечал, он видел лишь темный предмет, ждущий его на восточном конце моста, – и сверкали его огромные, совиные стеклянные глаза.
Очень вылощенный, очень черный «феррари».
Джо стиснул руль, облизал губы и почувствовал вкус крови, соленой крови, и в порыве наития он каким-то странным образом понял, что это и есть то, что просил он меньше сорока восьми часов. Та самая Смерть, выступающая теперь в виде черной спортивной машины, пришла за ним и заберет его. Но теперь Джо озарило, что у него есть выбор: можно отступить, отдать себя в железные руки закона, и, быть может, спасти свою задницу до следующего раунда, либо бросить вызов дьяволу. Уйти с достоинством.
«Феррари» поехал в его сторону.
Решение пришло легко: когда Джо вдавил акселератор в пол, показалось, что сейчас двигатель вылетит из-под капота. Это был пронзительный крик старого металла, напряженного до предела прочности. В воздух ясного утра взметнулись клубы дыма, и фургон рванулся вперед. Руль подпрыгнул и задергался в руках, и Джо изо всех сил старался удержать машину на мосту.
«Феррари» несся к фургону во весь опор.
Джо застывшими глазами смотрел на несущийся к нему радиатор, мертвые стеклянные глаза, они маячили впереди, увеличиваясь, всего три сотни ярдов, внизу серебряные струи бурлили расплавленным металлом, завывал ветер, у Джо сводило судорогой мышцы рук и ног, а «феррари» летел к нему, и радиатор его был как оскал зубов, и зрачки у Джо сузились, по коже ползли мурашки.
Двести ярдов, и двигатель фургона был Везувием, извергающим раскаленные добела жидкие молнии и раскаты грома, и мост качался на ветру, и колеса грохотали фейерверками, как Джин Крупа, и ветер жег кислотой, и глаза слепило отражение солнца на стали.
Сто ярдов, и Джо не отпускал педаль, глаза смотрели в цель, сердце колотилось уже не в горле, а во рту, металлические челюсти открывались перед ним, и грохот вулкана стал невыносим.
Пятьдесят ярдов, и Джо уже чувствовал жар, разрывающий лицо, и ветер давил сзади, как содомит, и солнечный свет заполнил вселенную, и потом... Стой!
Это откровение мелькнуло в боковом зрении в последний миг – мимолетная тень, облитая вспышкой солнца, отраженного от рельса на тот короткий миг, чтобы воспаленный мозг Джо понял: это силуэт человека в черном, стоящего за восточными воротами на ржавой башенке и наблюдающего за действием. Человек худой, красивый, с бледной кожей, очень азиатского вида. Он стоял, как зловещая ворона, стойкий наблюдатель, держа в руках знакомый прибор.
Пульт дистанционного управления!
Джо вывернул руль в последнюю долю секунды.
Фургон дернулся в сторону точно в момент столкновения.
Машины задели друг друга бортами, неимоверный, гигантский грохот потряс небеса, ударил Джо в уши и отбросил его к дверце. Казалось, мост ушел из-под колес фургона, и Джо почувствовал, как внезапная перегрузка вырвала его из кресла и грохнула об крышу, когда фургон перевалился через северный край пролета и полетел в воду.
Мир загустел, как сироп.
Река просто материализовалась внутри фургона, будто воздух стал жидким и вдруг заглушил все звуки, и Джо поглотила холодная, черная, цепенящая стужа. Он попытался вырваться в окно, пытался пробиться наружу, но чувство направления отказало ему полностью, тяжесть воды придавила к сиденью, и он с ужасом ощущал, что идет на дно, как свинцовое грузило.
Джо знал, что у него остались только мгновения. Легкие разрывались, сознание покидало его, тело начинало отказывать. Потом он увидел, что вода над ним запульсировала светом, сначала слабо, потом все сильнее перемежающимися вспышками красного и синего, и тут зеленое солнце и булькающие пузыри и приглушенные звуки машин над головой дали ему понять, где же все-таки верх.
Он пробился, протиснулся в разбитое окно, зазубренные края цепляли его рубашку, впивались в тело, хватали за ноги, но он выберется, черт возьми, выберется из этого идущего ко дну железного гроба.
Когда он разорвал головой поверхность реки и ощутил на лице ветер, мелькнула последняя сумасшедшая мысль: никогда он не был так рад видеть фараонов.
Чернота пришла откуда-то снизу и скрыла от него мир.
14
Апрельский ветер все еще был силен и плетью хлестал с Потомака, когда группа членов-учредителей Палаты не спеша шла по бульвару на запад, к Арлингтону. Их было четверо. Впереди шел Лайл, молча о чем-то размышляя, похожий на кого-нибудь из высших чинов церковной иерархии. Полы его длинного кашемирового пальто развевал ветер, сверкали солнечные очки. Остальные шли вплотную за ним, без конца что-то обсуждая. Невозмутимый профессор Окуда в плаще «Лондонский туман» и с трубкой. Майкл Уинслоу, адвокат Американского союза борьбы за гражданские свободы из Сиэтла, весь в твиде. Хеди Коэн, суровая как кремень низкорослая женщина из Детройта, с развевающимися на ветру серо-стальными волосами.
– Самое важное, джентльмены, это то, что я не могу сказать, будто мне очень нравится подобная открытость, – говорила Хеди Коэн своим патентованным размеренным тоном, ровно настолько громко, чтобы ее не заглушал ветер, но не услышал никто из посторонних. Коэн была автором «Постфеминистического манифеста» и истребителем фашистских деятелей СМИ во всем мире, и она умела говорить одновременно и беспощадно, и с материнской заботливостью. – Все эти разговоры по компьютерной связи, переговоры с Компанией... Мне это не нравится. – Она поглубже сунула руки в карманы и прищурилась на отражение яркого вечернего солнца в воде. – Как говорила тетя Джулия: «Полезешь в дымоход – запачкаешь ноги».
Уинслоу метнул на нее взгляд:
– Не строй из себя Уилла Роджерса. Мы попали в непростую ситуацию. Такое бывает. Давайте разберемся с ней и займемся своими делами.
– Для того мы и собрались здесь, – мягко заметил Окуда, затягиваясь пенковой трубкой. – Принять решение.
Через несколько шагов Коэн проворчала вполголоса:
– Я предвидела, что так и будет.
– О чем ты говоришь? – Уинслоу не скрывал раздражения, которое вызывала у него миниатюрная седая женщина. Между ними всегда было какое-то напряжение. Может быть, от чувства коллективной вины. – Нам никогда не приходилось обсуждать компетенцию нашего субконтрактора.
– Еще как приходилось, – возразила Хеди Коэн и посмотрела на Окуду. Ты помнишь, Тэд?
Профессор шагал, не отрывая глаз от реки, и попыхивал трубкой.
– Мы несколько раз обсуждали возможность выведения его из дела.
– «Выведение из дела» – какое прекрасное выражение.
Уинслоу покачал головой и улыбнулся себе под ноги.
– Этот человек стареет с годами, Майкл, – небрежно бросила Хеди Коэн.
– Совершенно верно, – согласился Окуда.
– Ну ладно, допустим, этот парень неблагонадежен. Допустим, он выжил из ума. Кто знает? Что меня интересует – это зачем нам совать руки в такую большую бочку свежего дерьма.
– Чтобы прибрать в своем доме, – ответил Окуда.
– Хватит с меня эвфемизмов, – простонал Уинслоу. – О чем здесь на самом деле идет речь?
Окуда недоуменно на него посмотрел:
– Извини?
– Эта дурацкая Игра – каким боком мы в нее втянуты?
– Правильный вопрос, Тэд, – зазвенел голосок Хеди Коэн. – Вещи такого рода в наши первоначальные задачи не входили. Что мы здесь ищем?
– У нас в этой Игре есть еще один субъект, – объявил профессор. – Но решение, которое мы должны принять сейчас, таково: будем ли мы поддерживать нашего субконтрактора, помогать ему вернуться с холода и вытаскивать из Игры, или предоставим событиям идти своим чередом.
Уинслоу и Коэн переглянулись, потом Уинслоу сказал:
– Погоди секундочку. Что значит: «еще один субъект»? Еще один стрелок?
Профессор Окуда вынул изо рта трубку, будто собираясь объяснять сложный предмет ребенку тринадцати лет.
– У нас в этой Игре есть еще один контрактор, – начал он. – Сначала это было просто для слежения за ситуацией, но потом мы приняли решение, что наш человек должен сохранять цель живой. Чтобы Игра продолжалась. Нашей целью было...
– Погоди. – Уинслоу поднял руку, вид у него был ошеломленный. – Ты хочешь сказать, что вы приказали этому стрелку начать убирать других участников?
– Совершенно точно. В основе этого лежит соображение...
– Но это же чушь! Мы не даем санкцию ни на кого без кворума, и ты это знаешь, Тэд!
– Он прав, Тэд, – поддержала Хеди Коэн.
– Чушь собачья! – гаркнул Уинслоу, и вздел было глаза к небу, чтобы еще что-то добавить, когда вдруг застыл.
Джефферсон Лайл остановился и резко повернулся к Уинслоу, глаза его горели.
– Кажется, ты не до конца понимаешь, с чем мы тут имеем дело, прошипел Джефферсон Лайл сквозь стиснутые зубы, тыча в воздух пальцем в сторону подбородка Уинслоу. – Мы наткнулись на новое антитело, на сыворотку. На способ очистить землю от вируса. Неужели тебе это непонятно, Уинслоу?
– Послушай, Джефферсон...
– Нет, это ты послушай. Эти конкурсанты – это все хладнокровные убийцы, а наш мальчик – это громоотвод. Выманивающий хищников из лесов. Нам предоставляется возможность. Беспрецедентная.
Уинслоу молча посмотрел на Лайла, потом облизал губы и спокойно заявил:
– Итак, мы стали «Мердер инкорпорейтед».
Джефферсон улыбнулся:
– Это я, вся вина на мне. Я вел эту операцию, не сообщая подробностей.
Лайл закрыл глаза, вздохнул и на минуту задумался – об этом мерзком бизнесе, мокрых делах. Он думал о теперешних мерзких временах, полных пустоты и дикарства, и вспоминал, как то же самое дикарство убило его отца. Лайл подумал, знает ли кто-нибудь из остальных про его отца. Как старик, стопроцентный демократ рузвельтовской закалки, боролся за кресло в конгрессе от штата Иллинойс в 1954 году и был обмазан грязью местными неомаккартистами, или как ему подставили проститутку в отеле в Пеории на пике избирательной кампании, или как старика нашли две недели спустя мертвым со всеми признаками самоубийства. Молодой Джефф Лайл никогда этому не верил, он всегда знал, что отца убили правые, инсценировав самоубийство и купив прессу, и это знание было пружиной поступков Джеффа Лайла всю его оставшуюся жизнь.
Дикарские времена.
– Может быть, это можно рассматривать как спасение жизней. Избавление мира от этих социопатов.
Наступила неловкая пауза, и было слышно, как у причала плещутся волны.
Наконец заговорил Уинслоу.
– И я полагаю, у вас есть планы насчет нашего неподражаемого Слаггера?
Лайл ответил не сразу. Он смотрел на серовато-голубоватую поверхность Потомака, холодную и яркую, как жидкое серебро на солнце, и думал о Слаггере. Дело было в том, что Лайл понятия не имел, что делать с Джо Фладом. Как бы ни кончилась Игра, с ним будет непросто. Разумеется, вполне возможно, что стареющий киллер просто хотел уйти от дел. Пусть даже и шумно. Но может ли Палата пойти на такой риск? Лайл смотрел на холодную воду реки в солнечных бликах и думал долго и напряженно и наконец пришел к решению.
– Тэд! – неожиданно сказал Лайл. – Позвони Тому Эндрюсу.
* * *
Тук-тук-тук!
Джо скорчился на грязных досках пола исповедальни в церкви Святого Михаила, закрыв глаза руками от стыда и унижения. Он был голым, как новорожденный, покрыт жидким дерьмом, с грязью в волосах, на впалой груди и на угреватых щеках, и ему было только одиннадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43