Он чувствовал это, он знал, что не напрасно, не каким-то всеобщим течением его влечет сюда. Здесь должно было произойти что-то, близко касающееся его, Александра Ланге. И в этом, быть может, крылась разгадка, ответ на его вопрос. Какая разгадка — он не знал, но это предчувствие мешало ему окончательно признать поражение. Нет, Зоя не солгала, он лишь неверно понял ее. Ответ скрывался где-то тут, совсем близко.
Ланге увидел человека. Конечно, по улице шли и другие люди, но этого человека он почему-то сразу увидел. Прохожий был еще далеко; Ланге смотрел на него сбоку и сверху, будто стоял у окна в доме на высоте нескольких этажей. Человек приближался… И вскоре Ланге уже мог рассмотреть черты его лица.
ЭТО БЫЛ КОРДИН.
Тот Ланге, что лежал неподвижно в трансе в своем доме, в Санкт-Петербурге девятнадцатого века, беспокойно заметался и застонал, сердце его застучало с перебоями. А тот Ланге, что был в ином времени, смотрел неотрывно вниз на улицу и не мог поверить тому, что он видел.
Это был Кордин, никаких сомнений. Это не мог быть просто очень похожий человек… Потому что Ланге разгадал тайну.
Или думал, что разгадал. Немногого стоило бы обретенное им Знание, если бы он получил только способность совершать прогулки по непонятным отдаленным временам. Зоя была искренна, она подарила ему не мишурную игрушку, а много больше. Она говорила об управлении, о власти, о вмешательстве в Будущее; он же пытался перевести ее слова на другой язык — и ошибался.
Здесь не было ничего рационального. Он, ведомый загадочной силой, устремлялся туда, где сгущались вихри событий — не любых, а жизненно важных для него, Александра Ланге. В этом и заключался ответ, бесценность обретенного дара. Он сможет вмешаться. Не везде, но там, где это для него важнее всего другого. Ибо везде тут означало — нигде, а если он получает власть над самым главным, какое значение может иметь что-то еще?
Самым же главным для него сейчас было одно — Кордин.
И Кордин здесь… В городе Будущего.
Но что это значит, как это вообще может быть?! Даже если предположить невероятное — что Кордин проживет более ста лет (чего Ланге не собирался ему позволить!) он должен выглядеть древней развалиной… А он выглядит таким, каким знает его Ланге. Только одет по обычаям другой эпохи…
Это была новая загадка и новый вызов.
27.
Серебряный свет полной луны превращал зимний лес в колдовское царство иллюзий. Искрящийся иней на тонких ветках расчерчивал черное небо сверкающей паутиной; а выше были только звезды, огромные и равнодушные.
По прямой как стрела лесной дороге летела санная рессорная карета, запряженная вороной тройкой. Кучер нещадно нахлестывал лошадей, и карета мчалась быстрее, как метеор в снежном безмолвии.
В карете, на атласных подушках роскошного дивана, полулежала молодая женщина, закутавшись в шубу из меха русского соболя. Головного убора на ней не было, и с легким покачиванием кареты колыхались ее прекрасные, изумительно густые черные волосы. Время от времени она поднимала голову, рассеянно смотрела в окно. Она была совершенно спокойна, несмотря на то, что карету не сопровождал никакой эскорт; а ведь по ночам, да и днем на этой дороге безобразничали порой лихие люди…
Но у смуглолицей красавицы в соболиной шубе была охрана. Немного поотстав, за каретой бесшумно, как призраки, неслись два белых полярных волка. Их зеленые глаза горели в потоках лунного света.
Кучер, очевидно, хорошо знал, где следует остановиться, потому что без всякого приказа карета пошла медленнее и наконец замерла на краю большой поляны, укрытой нетронутым снегом.
Женщина открыла дверцу и вышла. Волки подбежали к ней, что почему-то ничуть не испугало лошадей, которые даже не шелохнулись. Один из них лизнул ей руку, а она ласково потрепала его по загривку. Так она стояла молча, оберегаемая волками, ничего не говоря ни им, ни кучеру. Она всматривалась в темноту леса, похоже было, что она ждет… И ждать ей пришлось не очень долго.
К неподвижной карете приблизилось странное существо — небольшого роста, сгорбленное, в каком-то криво сидящем облезлом тулупчике.
— Рада видеть тебя, Хранитель Лейе, — сказала Зоя.
Волки приветствовали карлика высокими прыжками. Немой горбун залопотал что-то по-своему. Речь его, если это можно было назвать речью, состояла из повышающегося и понижающегося по тону мычания разной продолжительности, щелкающих звуков и причмокиваний, но Зоя отлично его понимала.
— Ты все сделал правильно, мой друг, — сказала она. — Теперь расскажи мне о Ланге.
Карлик снова залопотал и защелкал.
— Вот как, — Зоя кивнула, и видно было, что она довольна. — Значит, он продолжает свои путешествия в Будущее… Что ж, возлюбленный мой Александр, ты оказался хорошим учеником. Жаль, что тебе так многое предстоит постигать одному… Лейе, теперь о Кордине. Ты узнал, где он спрятал книгу?
Горбун ответил несколькими длинными фразами на своем причудливом языке.
— Вот она где, — задумчиво произнесла Зоя. — Это… Пожалуй, лучшее место, и я бы не придумала такого удачного тайника. Пусть книга там и остается. Мы знаем, где она, а Кордин…
Она умолкла. Лейе вопросительно смотрел на нее снизу вверх.
— Кордин, — продолжала Зоя, — пусть пока веселится. Но не упускай из вида ни его, ни Ланге. Я должна знать все. Полнолуние на исходе. Приближается ночь Унга, и я должна быть у Врат. Сон Хогорта глубок. Нам нужны все ключи, чтобы подготовить пробуждение.
Карлик что-то коротко промычал.
— Ах, когда ? Когда мы разбудим Хогорта? Может быть, еще не скоро, Лейе. Но мы разбудим его и выпустим в этот мир…
Она стояла недвижимо, как изваяние, глядя вдаль поверх головы Лейе. Крошечные голубые молнии струились с ее пальцев на загривок белого волка.
28.
— Уф! — выдохнул Горский, врываясь в кабинет графа Ланге. — Ну и погодка сегодня!
Александр Ланге сидел за столом и что-то писал. Увидев своего друга, энергичного и раскрасневшегося, явно в неплохом настроении, он улыбнулся, отложил перо и встал. Обойдя громадный письменный стол красного дерева, он обнял Горского. При этом писатель едва не выронил довольно толстую синюю папку, которую держал в руках.
— А что с ней такое, с погодой? — поинтересовался Ланге.
— Посмотри в окно! — писатель бросил папку на секретер. — Меня совершенно засыпало снегом, пока я к тебе добирался! Твой лакей меня не узнал! А посему, если ты сейчас же не прикажешь подать мне горячего чаю с ромом, ты есть самый безжалостный инквизитор…
Нажатием кнопки Ланге вызвал служанку и распорядился о чае.
— Как я слышал, твой роман имеет большой успех? Прости великодушно, не успел еще прочесть…
Писатель повалился в глубокое кресло, вытянул ноги к отделанному мрамором камину, где жарко пылал огонь.
— Да, успех, — небрежно обронил он. — В газетах поругивают, но к этому я привык… Пусть ругают, лишь бы не молчали! Главное — как продается, а продается отлично.
— Поздравляю.
— Пустяки, еще одна книжка Аркадия Горского… Расскажи-ка лучше, как идут твои дела с нашим общим другом.
— С Кординым? — Ланге помрачнел. — Пока никак.
— Прямо-таки совсем никак?
— Прошло еще слишком мало времени, Аркадий. Я ведь не могу задавать ему вопросы. Я стараюсь сблизиться с ним, хотя дальше уж, кажется, и некуда… Знаешь, мне не часто приходится общаться с убийцами. Но если бы на моей душе висел такой груз, я вряд ли смог бы вести себя так, как он.
— А как он себя ведет?
— В том-то и дело, что никак. Обыкновенно, будто ничего не случилось. Либо у него поистине дьявольское самообладание, либо он — чудовище, для которого жизнь человека — сущий пустяк.
— Есть и третья возможность, — сказал Горский.
— Какая?
— Ну, мы знаем… Или лучше скажем — уверенно предполагаем, что у него был сообщник. Обстоятельства преступления нам неизвестны. Можно допустить, что Кордин возлагает на сообщника всю вину.
— А… Может быть. Но, все равно… Рано или поздно он сделает ошибку. Любая оговорка, обмолвка… По неосторожности, в запальчивости или в пьяном угаре… И мне этого хватит, пусть только приоткроет дверь, а войти я сумею… Ведь ты мне поможешь?
— Конечно. Но что, если он не сделает такой ошибки?
— Тогда…
— Да, что тогда?
— Тогда я буду действовать по-другому.
Это прозвучало зловеще. Писатель собирался что-то сказать, но тут девушка принесла чай. Пока она разгружала поднос, Горский набивал трубку превосходным голландским табаком из коллекции Ланге. Девушка исчезла, сделав кокетливый книксен. Писатель раскурил трубку и произнес.
— А я сегодня не с пустыми руками, Александр.
— Твоя папка? Я думал, это что-то литературное.
— Помнишь, ты меня спрашивал? Лиджонг, ламаджи…
Весь подавшись вперед, Александр Ланге словно окаменел.
— Тебе удалось выяснить что-то об этом?
— Да, и я на тебя в обиде.
— Почему?
— Потому что ты не был откровенным со мной. Хотел иметь лиджонг в своей оранжерее, да?
— Почему бы и нет?
— В самом деле. Но разве не странно, что этот ряд имеет продолжение?
— Какое продолжение? Ради всего святого, Аркадий…
— Первое — это ламаджи. Второе — лиджонг. Третье…
— Третье?
— «Зерцало магистериума».
Ланге сел в кресло — там, где стоял, напротив Горского.
— Ради всего святого, Аркадий, — повторил он, — объясни, что это означает…
— Сначала ты мне объясни. Было это до смерти отца Павла. Значит, ты уже тогда о чем-то догадывался?
— Нет, клянусь тебе!
— Ну что же, — кивнул Горский, — клятвам я верю… Понимаю, случайное совпадение, и нет тут никакой связи. Напрасно я это все ворошил. Пожалуй, заберу свою папку, да и пойду…
Он сделал вид, что встает, и Ланге удержал его импульсивным движением руки.
— Хорошо, ты выиграл…
— Да? — Горский усмехнулся. — Есть все-таки связь?
— Не знаю. До того анонимного письма я слыхом не слыхивал ни о каком «Зерцале магистериума». Не считая предсмертной записки брата, но она… Неужели ты способен поверить, что я знал или догадывался о грозящей брату опасности и ничего не сделал?
— Нет, — сказал Горский серьезно, — в это я поверить не способен. А вот в то, что ты меня обманул…
— Я не обманывал тебя!
— Нет так нет, — вздохнул писатель. — Ты искал лиджонг для оранжереи.
— Не для оранжереи, но…
— Ага! Куда-то мы, во всяком случае, продвинулись.
Приложив руку ко лбу, Ланге просидел так с минуту.
— Аркадий, давай сделаем вот как. Ты расскажешь мне, что тебе удалось выяснить, а потом я расскажу, откуда взялся лиджонг.
— Почему не наоборот?
— Потому что твои сведения, возможно, помогут мне что-то правильнее понять…
— А если нет?
— Если нет, все равно расскажу.
— Идет, — Горский хлопнул себя ладонью по колену, дотянулся до папки и принялся развязывать тесемки.
29.
— Нелегко мне пришлось, — сказал Горский, поглаживая уже развязанную, но еще не раскрытую папку. — Где я только не искал, включая библиотеку Императорской Академии, кого только не расспрашивал… Собственно, поначалу я не слишком упирался. Просто хотел взглянуть, что это такое, моего и твоего интереса ради. Только когда убедился, что нигде ничего нет, вот тут меня заело… Что же это такое, думаю, неужели я… Но ладно, не в этом суть дела. А в том, что добрался я до одной частной библиотеки — владелец просил не упоминать его имени — и обнаружил в ней прелюбопытнейший документ…
— Ты что же, — перебил его Ланге, — так и листал все подряд, в поисках лиджонга или ламаджи?
— Нет, конечно. Это сам владелец вспомнил, когда я с ним разговорился.
— И что за документ?
— Рукопись, датированная 1732-м годом. Автор — Петр Семенович Корженевский, участник экспедиции Бажанова. Тебе о чем-нибудь говорят эти имена?
— И о Корженевском, и о Бажанове слышу впервые.
— А с историей освоения северных морей до открытия Аляски ты хорошо знаком?
— Неплохо! Кое-что читал, увлекался… — Ланге с улыбкой процитировал по памяти. — «Когда с помощью Божией в показанное место в вояж вступите и прибудете, старайтесь иметь договор, которые товары потребны в России, также какие в его областях товары из России надобно суть, и как можно трудитесь, чтобы между обеих сторон произвести к пользе благополучную коммерцию».
— Что это?
— Как раз одно из наставлений будущему открывателю Аляски… Витусу Берингу. Если не ошибаюсь, это открытие было сделано в 1741-м году, верно?
— Верно. Но до него, даже до его первых плаваний, еще при жизни Петра Великого, была снаряжена другая экспедиция. Петра интересовало, существует ли северо-восточный проход, можно ли плавать из Архангельска в Индию и Китай? Соединяются Азия и Америка или разделены проливом? Вот этот вопрос был поставлен перед экспедицией Бажанова. На двух пакетботах она вышла из Авачинской бухты летом 1720-го года…
— Об экспедиции Бажанова я ничего не читал.
— Неудивительно. Экспедиция потерпела полную неудачу, и вскоре о ней забыли.
— Кто был Бажанов?
— Капитан-командор, выпускник Морской Академии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Ланге увидел человека. Конечно, по улице шли и другие люди, но этого человека он почему-то сразу увидел. Прохожий был еще далеко; Ланге смотрел на него сбоку и сверху, будто стоял у окна в доме на высоте нескольких этажей. Человек приближался… И вскоре Ланге уже мог рассмотреть черты его лица.
ЭТО БЫЛ КОРДИН.
Тот Ланге, что лежал неподвижно в трансе в своем доме, в Санкт-Петербурге девятнадцатого века, беспокойно заметался и застонал, сердце его застучало с перебоями. А тот Ланге, что был в ином времени, смотрел неотрывно вниз на улицу и не мог поверить тому, что он видел.
Это был Кордин, никаких сомнений. Это не мог быть просто очень похожий человек… Потому что Ланге разгадал тайну.
Или думал, что разгадал. Немногого стоило бы обретенное им Знание, если бы он получил только способность совершать прогулки по непонятным отдаленным временам. Зоя была искренна, она подарила ему не мишурную игрушку, а много больше. Она говорила об управлении, о власти, о вмешательстве в Будущее; он же пытался перевести ее слова на другой язык — и ошибался.
Здесь не было ничего рационального. Он, ведомый загадочной силой, устремлялся туда, где сгущались вихри событий — не любых, а жизненно важных для него, Александра Ланге. В этом и заключался ответ, бесценность обретенного дара. Он сможет вмешаться. Не везде, но там, где это для него важнее всего другого. Ибо везде тут означало — нигде, а если он получает власть над самым главным, какое значение может иметь что-то еще?
Самым же главным для него сейчас было одно — Кордин.
И Кордин здесь… В городе Будущего.
Но что это значит, как это вообще может быть?! Даже если предположить невероятное — что Кордин проживет более ста лет (чего Ланге не собирался ему позволить!) он должен выглядеть древней развалиной… А он выглядит таким, каким знает его Ланге. Только одет по обычаям другой эпохи…
Это была новая загадка и новый вызов.
27.
Серебряный свет полной луны превращал зимний лес в колдовское царство иллюзий. Искрящийся иней на тонких ветках расчерчивал черное небо сверкающей паутиной; а выше были только звезды, огромные и равнодушные.
По прямой как стрела лесной дороге летела санная рессорная карета, запряженная вороной тройкой. Кучер нещадно нахлестывал лошадей, и карета мчалась быстрее, как метеор в снежном безмолвии.
В карете, на атласных подушках роскошного дивана, полулежала молодая женщина, закутавшись в шубу из меха русского соболя. Головного убора на ней не было, и с легким покачиванием кареты колыхались ее прекрасные, изумительно густые черные волосы. Время от времени она поднимала голову, рассеянно смотрела в окно. Она была совершенно спокойна, несмотря на то, что карету не сопровождал никакой эскорт; а ведь по ночам, да и днем на этой дороге безобразничали порой лихие люди…
Но у смуглолицей красавицы в соболиной шубе была охрана. Немного поотстав, за каретой бесшумно, как призраки, неслись два белых полярных волка. Их зеленые глаза горели в потоках лунного света.
Кучер, очевидно, хорошо знал, где следует остановиться, потому что без всякого приказа карета пошла медленнее и наконец замерла на краю большой поляны, укрытой нетронутым снегом.
Женщина открыла дверцу и вышла. Волки подбежали к ней, что почему-то ничуть не испугало лошадей, которые даже не шелохнулись. Один из них лизнул ей руку, а она ласково потрепала его по загривку. Так она стояла молча, оберегаемая волками, ничего не говоря ни им, ни кучеру. Она всматривалась в темноту леса, похоже было, что она ждет… И ждать ей пришлось не очень долго.
К неподвижной карете приблизилось странное существо — небольшого роста, сгорбленное, в каком-то криво сидящем облезлом тулупчике.
— Рада видеть тебя, Хранитель Лейе, — сказала Зоя.
Волки приветствовали карлика высокими прыжками. Немой горбун залопотал что-то по-своему. Речь его, если это можно было назвать речью, состояла из повышающегося и понижающегося по тону мычания разной продолжительности, щелкающих звуков и причмокиваний, но Зоя отлично его понимала.
— Ты все сделал правильно, мой друг, — сказала она. — Теперь расскажи мне о Ланге.
Карлик снова залопотал и защелкал.
— Вот как, — Зоя кивнула, и видно было, что она довольна. — Значит, он продолжает свои путешествия в Будущее… Что ж, возлюбленный мой Александр, ты оказался хорошим учеником. Жаль, что тебе так многое предстоит постигать одному… Лейе, теперь о Кордине. Ты узнал, где он спрятал книгу?
Горбун ответил несколькими длинными фразами на своем причудливом языке.
— Вот она где, — задумчиво произнесла Зоя. — Это… Пожалуй, лучшее место, и я бы не придумала такого удачного тайника. Пусть книга там и остается. Мы знаем, где она, а Кордин…
Она умолкла. Лейе вопросительно смотрел на нее снизу вверх.
— Кордин, — продолжала Зоя, — пусть пока веселится. Но не упускай из вида ни его, ни Ланге. Я должна знать все. Полнолуние на исходе. Приближается ночь Унга, и я должна быть у Врат. Сон Хогорта глубок. Нам нужны все ключи, чтобы подготовить пробуждение.
Карлик что-то коротко промычал.
— Ах, когда ? Когда мы разбудим Хогорта? Может быть, еще не скоро, Лейе. Но мы разбудим его и выпустим в этот мир…
Она стояла недвижимо, как изваяние, глядя вдаль поверх головы Лейе. Крошечные голубые молнии струились с ее пальцев на загривок белого волка.
28.
— Уф! — выдохнул Горский, врываясь в кабинет графа Ланге. — Ну и погодка сегодня!
Александр Ланге сидел за столом и что-то писал. Увидев своего друга, энергичного и раскрасневшегося, явно в неплохом настроении, он улыбнулся, отложил перо и встал. Обойдя громадный письменный стол красного дерева, он обнял Горского. При этом писатель едва не выронил довольно толстую синюю папку, которую держал в руках.
— А что с ней такое, с погодой? — поинтересовался Ланге.
— Посмотри в окно! — писатель бросил папку на секретер. — Меня совершенно засыпало снегом, пока я к тебе добирался! Твой лакей меня не узнал! А посему, если ты сейчас же не прикажешь подать мне горячего чаю с ромом, ты есть самый безжалостный инквизитор…
Нажатием кнопки Ланге вызвал служанку и распорядился о чае.
— Как я слышал, твой роман имеет большой успех? Прости великодушно, не успел еще прочесть…
Писатель повалился в глубокое кресло, вытянул ноги к отделанному мрамором камину, где жарко пылал огонь.
— Да, успех, — небрежно обронил он. — В газетах поругивают, но к этому я привык… Пусть ругают, лишь бы не молчали! Главное — как продается, а продается отлично.
— Поздравляю.
— Пустяки, еще одна книжка Аркадия Горского… Расскажи-ка лучше, как идут твои дела с нашим общим другом.
— С Кординым? — Ланге помрачнел. — Пока никак.
— Прямо-таки совсем никак?
— Прошло еще слишком мало времени, Аркадий. Я ведь не могу задавать ему вопросы. Я стараюсь сблизиться с ним, хотя дальше уж, кажется, и некуда… Знаешь, мне не часто приходится общаться с убийцами. Но если бы на моей душе висел такой груз, я вряд ли смог бы вести себя так, как он.
— А как он себя ведет?
— В том-то и дело, что никак. Обыкновенно, будто ничего не случилось. Либо у него поистине дьявольское самообладание, либо он — чудовище, для которого жизнь человека — сущий пустяк.
— Есть и третья возможность, — сказал Горский.
— Какая?
— Ну, мы знаем… Или лучше скажем — уверенно предполагаем, что у него был сообщник. Обстоятельства преступления нам неизвестны. Можно допустить, что Кордин возлагает на сообщника всю вину.
— А… Может быть. Но, все равно… Рано или поздно он сделает ошибку. Любая оговорка, обмолвка… По неосторожности, в запальчивости или в пьяном угаре… И мне этого хватит, пусть только приоткроет дверь, а войти я сумею… Ведь ты мне поможешь?
— Конечно. Но что, если он не сделает такой ошибки?
— Тогда…
— Да, что тогда?
— Тогда я буду действовать по-другому.
Это прозвучало зловеще. Писатель собирался что-то сказать, но тут девушка принесла чай. Пока она разгружала поднос, Горский набивал трубку превосходным голландским табаком из коллекции Ланге. Девушка исчезла, сделав кокетливый книксен. Писатель раскурил трубку и произнес.
— А я сегодня не с пустыми руками, Александр.
— Твоя папка? Я думал, это что-то литературное.
— Помнишь, ты меня спрашивал? Лиджонг, ламаджи…
Весь подавшись вперед, Александр Ланге словно окаменел.
— Тебе удалось выяснить что-то об этом?
— Да, и я на тебя в обиде.
— Почему?
— Потому что ты не был откровенным со мной. Хотел иметь лиджонг в своей оранжерее, да?
— Почему бы и нет?
— В самом деле. Но разве не странно, что этот ряд имеет продолжение?
— Какое продолжение? Ради всего святого, Аркадий…
— Первое — это ламаджи. Второе — лиджонг. Третье…
— Третье?
— «Зерцало магистериума».
Ланге сел в кресло — там, где стоял, напротив Горского.
— Ради всего святого, Аркадий, — повторил он, — объясни, что это означает…
— Сначала ты мне объясни. Было это до смерти отца Павла. Значит, ты уже тогда о чем-то догадывался?
— Нет, клянусь тебе!
— Ну что же, — кивнул Горский, — клятвам я верю… Понимаю, случайное совпадение, и нет тут никакой связи. Напрасно я это все ворошил. Пожалуй, заберу свою папку, да и пойду…
Он сделал вид, что встает, и Ланге удержал его импульсивным движением руки.
— Хорошо, ты выиграл…
— Да? — Горский усмехнулся. — Есть все-таки связь?
— Не знаю. До того анонимного письма я слыхом не слыхивал ни о каком «Зерцале магистериума». Не считая предсмертной записки брата, но она… Неужели ты способен поверить, что я знал или догадывался о грозящей брату опасности и ничего не сделал?
— Нет, — сказал Горский серьезно, — в это я поверить не способен. А вот в то, что ты меня обманул…
— Я не обманывал тебя!
— Нет так нет, — вздохнул писатель. — Ты искал лиджонг для оранжереи.
— Не для оранжереи, но…
— Ага! Куда-то мы, во всяком случае, продвинулись.
Приложив руку ко лбу, Ланге просидел так с минуту.
— Аркадий, давай сделаем вот как. Ты расскажешь мне, что тебе удалось выяснить, а потом я расскажу, откуда взялся лиджонг.
— Почему не наоборот?
— Потому что твои сведения, возможно, помогут мне что-то правильнее понять…
— А если нет?
— Если нет, все равно расскажу.
— Идет, — Горский хлопнул себя ладонью по колену, дотянулся до папки и принялся развязывать тесемки.
29.
— Нелегко мне пришлось, — сказал Горский, поглаживая уже развязанную, но еще не раскрытую папку. — Где я только не искал, включая библиотеку Императорской Академии, кого только не расспрашивал… Собственно, поначалу я не слишком упирался. Просто хотел взглянуть, что это такое, моего и твоего интереса ради. Только когда убедился, что нигде ничего нет, вот тут меня заело… Что же это такое, думаю, неужели я… Но ладно, не в этом суть дела. А в том, что добрался я до одной частной библиотеки — владелец просил не упоминать его имени — и обнаружил в ней прелюбопытнейший документ…
— Ты что же, — перебил его Ланге, — так и листал все подряд, в поисках лиджонга или ламаджи?
— Нет, конечно. Это сам владелец вспомнил, когда я с ним разговорился.
— И что за документ?
— Рукопись, датированная 1732-м годом. Автор — Петр Семенович Корженевский, участник экспедиции Бажанова. Тебе о чем-нибудь говорят эти имена?
— И о Корженевском, и о Бажанове слышу впервые.
— А с историей освоения северных морей до открытия Аляски ты хорошо знаком?
— Неплохо! Кое-что читал, увлекался… — Ланге с улыбкой процитировал по памяти. — «Когда с помощью Божией в показанное место в вояж вступите и прибудете, старайтесь иметь договор, которые товары потребны в России, также какие в его областях товары из России надобно суть, и как можно трудитесь, чтобы между обеих сторон произвести к пользе благополучную коммерцию».
— Что это?
— Как раз одно из наставлений будущему открывателю Аляски… Витусу Берингу. Если не ошибаюсь, это открытие было сделано в 1741-м году, верно?
— Верно. Но до него, даже до его первых плаваний, еще при жизни Петра Великого, была снаряжена другая экспедиция. Петра интересовало, существует ли северо-восточный проход, можно ли плавать из Архангельска в Индию и Китай? Соединяются Азия и Америка или разделены проливом? Вот этот вопрос был поставлен перед экспедицией Бажанова. На двух пакетботах она вышла из Авачинской бухты летом 1720-го года…
— Об экспедиции Бажанова я ничего не читал.
— Неудивительно. Экспедиция потерпела полную неудачу, и вскоре о ней забыли.
— Кто был Бажанов?
— Капитан-командор, выпускник Морской Академии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42