Больше никто из семьи живым его не видел.
Что касается подробностей экспедиции, то о них можно узнать из писем Мэтью, адресованных матери, – своеобразного путевого журнала, который он вел очень тщательно. На обратном пути в Штаты письма были отправлены из Мехико все разом.
После смерти Мэтью, несмотря на упорные старания старой женщины, ни один из ученых, изучавших цивилизацию ольмеков, не заинтересовался находками и записями ее сына.
Мать Мэтью умерла, оставив документы своей сестре, которая решила, что для нее это «чересчур большая ответственность», и охотно продала нам все бумаги за кругленькую сумму. Была там и небольшая коробка с яркими цветными фотографиями, на многих из которых мы увидели двух женщин поразительной красоты – Холодную Сандру и Медовую Каплю на Солнце, – а также десятилетнюю девочку, совсем на них не похожую, – Меррик.
Наша подопечная к тому времени только-только вышла из недельного ступора и погрузилась в учебу, увлеченно постигая этикет, поэтому я без всякого удовольствия передал ей на хранение эти фотографии и письма.
Однако фотографии матери и сестры не вызвали у нее никаких эмоций: быстро просмотрев, она невозмутимо отложила их в сторону, вновь ни словом не обмолвившись о Медовой Капле на Солнце, которой на фотографиях было лет шестнадцать.
А я, напротив, внимательно изучил снимки.
Холодная Сандра была высокой, смуглой, с иссиня-черными волосами и светлыми глазами. Медовая Капля на Солнце оправдала все ожидания, порожденные этим именем. На фотографиях ее кожа действительно казалась медового цвета, глаза были желтые, как у матери, а светлые, слегка волнистые волосы лежали на плечах легким облаком: Черты лица она – как, впрочем, и Холодная Сандра – полностью заимствовала у англосаксов.
Зато Меррик на фотографиях была такой же, какой появилась впервые у наших дверей. Уже в десять лет в ней можно было разглядеть будущую красавицу. Она выглядела спокойной и скромной, тогда как обе другие, похоже, не давали прохода Мэтью. Во всяком случае, перед объективом они с радостными улыбками сжимали его в объятиях. Меррик почти на всех фотографиях была серьезной и, как правило, одна.
Разумеется, Мэтью запечатлел и джунгли, куда проникли путешественники, и даже сумел сделать несколько снимков – увы, некачественных – таинственной наскальной живописи, которая, на мой непросвещенный взгляд, не относилась ни к цивилизации ольмеков, ни к цивилизации майя. Впрочем, я мог ошибиться. Что же до точного маршрута, Мэтью намеренно не указал его, использовав такие термины, как «Первая деревня» и «Вторая деревня».
Принимая во внимание отсутствие досконального описания маршрута экспедиции и плохое качество снимков, нетрудно понять, почему археологи не заинтересовались открытиями Мэтью.
Заручившись согласием Меррик, мы, соблюдая секретность, увеличили все мало-мальски ценные снимки. Однако качество оригиналов не позволило получить конкретные сведения, достаточные для совершения путешествия по следам экспедиции. Но в одном я был абсолютно уверен: пещера находилась не в Мексике, хотя, возможно, начать поиски следовало именно с этой страны и прежде всего посетить Мехико.
Да, в нашем распоряжении имелась карта, нетвердой рукой выполненная черными чернилами на обычном листе пергамента, но она представляла собой только схему с пометками «Город» и уже упомянутыми «Первая деревня» и «Вторая деревня». Не было указано ни одного названия. Поскольку пергамент успел сильно обтрепаться по краям, мы ради сохранности скопировали карту, но назвать ее большим подспорьем я бы не отважился.
А читать полные энтузиазма письма Мэтью, которые он отослал домой, было больно.
Мне никогда не забыть первое из них, написанное матери сразу после сделанного открытия. Незадолго до этого бедная женщина узнала, что ее болезнь неизлечима, и эта новость каким-то образом дошла до Мэтью, застигнув его примерно на середине маршрута, хотя где именно, мы точно не знаем. Мэтью молил мать дождаться его возвращения. Именно поэтому он быстро свернул экспедицию, взяв только малую часть сокровищ.
"Если бы только я был рядом! – писал он. – Только представь, как я, твой долговязый, неуклюжий сын, продираюсь сквозь тьму в разрушенном храме и вдруг нахожу эту странную наскальную живопись, не поддающуюся никакой классификации! Разумеется, это не майя, но и не ольмеки. Тогда кто ее создал и для чего? И в самый решительный момент фонарик выскальзывает у меня из рук, словно его кто вырвал. И темнота окутывает великолепные рисунки – совершенно необычные, каких я в жизни не видел.
Только мы покинули храм, как сразу были вынуждены карабкаться по камням рядом с водопадом. Холодная Сандра и Медовая Капля шли впереди. За стеной водопада мы нашли пещеру, хотя я подозреваю, что когда-то это был туннель. Найти его не составило труда, так как вход в него сделан в виде раскрытого рта на огромном лице, вырезанном на вулканических глыбах.
К несчастью, у нас не было света – фонарик Холодной Сандры промок, – а жара внутри пещеры оказалась такой невыносимой, что мы чуть не потеряли сознание. Холодная Сандра и Медовая Капля испугались призраков и все время твердили, что чувствуют их. Меррик тоже высказалась на этот счет, обвинив призраков в том, что упала и чуть не разбилась о камни.
Тем не менее завтра мы намерены повторить весь путь. А пока позволь мне описать увиденное в луче солнца, пробравшемся в храм и пещеру. Уникальные рисунки, как я уже тебе писал, и в храме, и в пещере. Их следует немедленно изучить. Там же мы нашли сотни блестящих нефритовых предметов – они словно ждали прикосновения наших рук.
Понятия не имею, каким образом эти сокровища сохранились в местах, где не гнушаются разорять священные храмы. Местные жители, принадлежащие к племени майя, вроде бы ничего не знают об этом месте, а я не спешу их просвещать. По отношению к нам они проявляют доброту и гостеприимство: кормят и поят нас. Но шаман затаил на нас злобу и отказывается объяснить причину. Я живу и дышу только для того, чтобы вернуться домой".
Но домой Мэтью так и не вернулся. Ночью у него началась лихорадка, и уже в следующем письме он пишет, что с сожалением должен вернуться к цивилизации. Тогда он еще надеялся, что болезнь не опасна.
Как прискорбно, что этого любознательного и великодушного человека сразил недуг.
Причиной явился укус какого-то неизвестного насекомого, но это выяснилось, только когда он достиг «Города», как он его называл, тщательно избегая имен собственных или каких-либо детальных описаний. Последние заметки были написаны в больнице Нового Орлеана и по просьбе Мэтью отправлены медсестрами матери.
"Мама, ничего нельзя сделать. Врачи даже не уверены в типе паразита – знают только, что он поселился во внутренних органах и не поддается ни одному известному лекарству. Иногда я думаю, что, возможно, средство от этой болезни известно индейцам майя и они могли бы излечить меня – ведь местные жители были к нам очень добры. Хотя, скорее всего, коренные жители давным-давно приобрели иммунитет".
Самое последнее письмо он написал в тот день, когда собирался переехать в дом Большой Нанэнн. Почерк стал неразборчив – видимо, Мэтью страдал от часто повторявшихся приступов. И тем не менее письмо не осталось незаконченным. Текст его отмечен той странной смесью смирения и самоотречения, которая характерна для умирающих.
«Ты не поверишь, какие милые и заботливые Сандра, Медовая Капля и Большая Нанэнн. Разумеется, я сделал все, чтобы облегчить их бремя. Все находки, обнаруженные во время экспедиции, по праву принадлежат Сандре, а когда я покину больничные стены, то попытаюсь составить исправленный каталог. Вдруг заботы Большой Нанэнн сотворят чудо. Я напишу, как только будут хорошие новости».
Последнее письмо в пачке было написано рукой Большой Нанэнн: прекрасный почерк, вечное перо. По ее словам, Мэтью умер, получив причастие, и в самом конце уже не страдал. Она подписалась как Ирэн Флоран Мэйфейр.
Настоящая трагедия. Точнее слова не подобрать.
В то время трагедия словно шла по пятам за Меррик, ведь вскоре убили Холодную Сандру и Медовую Каплю, и я прекрасно понимал, почему архив Мэтью не отвлек ее от привычных занятий или от частых поездок в городские магазины и рестораны.
Кроме того, она проявила безразличие к восстановлению старого дома Большой Нанэнн, который на самом деле принадлежал ее крестной. Он перешел к Меррик по рукописному завещанию, выправленному по нашей просьбе умелым местным адвокатом, не задававшим лишних вопросов.
Полномасштабная реставрация дома, порученная двум опытным подрядчикам, велась с учетом исторических документов. Меррик вообще отказалась туда наведываться. Насколько я знаю, дом до сих пор остается ее собственностью.
К концу того далекого лета Меррик обзавелась роскошным гардеробом, хотя росла буквально на глазах. Предпочтение она отдавала дорогим, хорошо сшитым платьям, обильно украшенным вышивкой, как, например, то белое пикейное, которое я уже описывал. Когда она начала являться на ужин в изящных туфельках на высоком каблуке, лично я втайне чуть не лишился рассудка.
Я не из тех мужчин, что любят женщин любого возраста, но одного вида ее ножки, круто изогнутой в подъеме и напряженно ступавшей из-за высокого каблука, было достаточно, чтобы во мне проснулись совершенно ненужные эротические желания.
Что касается духов «Шанель № 22», то она начала ими пользоваться ежедневно. Даже те, у кого этот аромат прежде вызывал раздражение, вдруг полюбили его, ведь он был связан с ее присутствием, вопросами, непрекращающимися разговорами и жаждой все знать.
Она с легкостью освоила азы грамматики, что очень помогло ей и в изучении французского языка. А латынь и вовсе далась ей проще простого. Математику она презирала, теория была выше ее понимания, но девочка оказалась достаточно сообразительной, чтобы разобраться в основах. Зато к литературе Меррик проявила такое рвение, какое я редко встречал. Она буквально залпом проглотила романы Диккенса и Достоевского и рассуждала о персонажах как о добрых знакомых, живущих неподалеку от ее дома. С большим увлечением Меррик читала журналы по искусству и археологии, на которые мы подписывались. Не чуждалась она и поп-культуры, а к политике испытывала даже своего рода любовь.
С юных лет Меррик пребывала в убеждении, что чтение – ключ ко всему. По ее словам, она прекрасно понимала Англию только потому, что каждый день читала лондонский «Таймс». А еще она полюбила историю Мезоамерики, хотя так ни разу и не попросила разрешения взглянуть на древние сокровища, привезенные в чемодане.
Вырабатывая собственный почерк, она добилась потрясающих успехов и вскоре в совершенстве освоила даже старинный шрифт. Поставив себе целью научиться писать так же красиво, как когда-то это делала крестная, Меррик вела подробные дневники и в конце концов своего добилась.
Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям. Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все впитывала в себя, как губка.
Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей, пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.
Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.
Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.
Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих намерений. В ответ старшины написали:
«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».
Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток, перевезенных из старого дома.
Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Что касается подробностей экспедиции, то о них можно узнать из писем Мэтью, адресованных матери, – своеобразного путевого журнала, который он вел очень тщательно. На обратном пути в Штаты письма были отправлены из Мехико все разом.
После смерти Мэтью, несмотря на упорные старания старой женщины, ни один из ученых, изучавших цивилизацию ольмеков, не заинтересовался находками и записями ее сына.
Мать Мэтью умерла, оставив документы своей сестре, которая решила, что для нее это «чересчур большая ответственность», и охотно продала нам все бумаги за кругленькую сумму. Была там и небольшая коробка с яркими цветными фотографиями, на многих из которых мы увидели двух женщин поразительной красоты – Холодную Сандру и Медовую Каплю на Солнце, – а также десятилетнюю девочку, совсем на них не похожую, – Меррик.
Наша подопечная к тому времени только-только вышла из недельного ступора и погрузилась в учебу, увлеченно постигая этикет, поэтому я без всякого удовольствия передал ей на хранение эти фотографии и письма.
Однако фотографии матери и сестры не вызвали у нее никаких эмоций: быстро просмотрев, она невозмутимо отложила их в сторону, вновь ни словом не обмолвившись о Медовой Капле на Солнце, которой на фотографиях было лет шестнадцать.
А я, напротив, внимательно изучил снимки.
Холодная Сандра была высокой, смуглой, с иссиня-черными волосами и светлыми глазами. Медовая Капля на Солнце оправдала все ожидания, порожденные этим именем. На фотографиях ее кожа действительно казалась медового цвета, глаза были желтые, как у матери, а светлые, слегка волнистые волосы лежали на плечах легким облаком: Черты лица она – как, впрочем, и Холодная Сандра – полностью заимствовала у англосаксов.
Зато Меррик на фотографиях была такой же, какой появилась впервые у наших дверей. Уже в десять лет в ней можно было разглядеть будущую красавицу. Она выглядела спокойной и скромной, тогда как обе другие, похоже, не давали прохода Мэтью. Во всяком случае, перед объективом они с радостными улыбками сжимали его в объятиях. Меррик почти на всех фотографиях была серьезной и, как правило, одна.
Разумеется, Мэтью запечатлел и джунгли, куда проникли путешественники, и даже сумел сделать несколько снимков – увы, некачественных – таинственной наскальной живописи, которая, на мой непросвещенный взгляд, не относилась ни к цивилизации ольмеков, ни к цивилизации майя. Впрочем, я мог ошибиться. Что же до точного маршрута, Мэтью намеренно не указал его, использовав такие термины, как «Первая деревня» и «Вторая деревня».
Принимая во внимание отсутствие досконального описания маршрута экспедиции и плохое качество снимков, нетрудно понять, почему археологи не заинтересовались открытиями Мэтью.
Заручившись согласием Меррик, мы, соблюдая секретность, увеличили все мало-мальски ценные снимки. Однако качество оригиналов не позволило получить конкретные сведения, достаточные для совершения путешествия по следам экспедиции. Но в одном я был абсолютно уверен: пещера находилась не в Мексике, хотя, возможно, начать поиски следовало именно с этой страны и прежде всего посетить Мехико.
Да, в нашем распоряжении имелась карта, нетвердой рукой выполненная черными чернилами на обычном листе пергамента, но она представляла собой только схему с пометками «Город» и уже упомянутыми «Первая деревня» и «Вторая деревня». Не было указано ни одного названия. Поскольку пергамент успел сильно обтрепаться по краям, мы ради сохранности скопировали карту, но назвать ее большим подспорьем я бы не отважился.
А читать полные энтузиазма письма Мэтью, которые он отослал домой, было больно.
Мне никогда не забыть первое из них, написанное матери сразу после сделанного открытия. Незадолго до этого бедная женщина узнала, что ее болезнь неизлечима, и эта новость каким-то образом дошла до Мэтью, застигнув его примерно на середине маршрута, хотя где именно, мы точно не знаем. Мэтью молил мать дождаться его возвращения. Именно поэтому он быстро свернул экспедицию, взяв только малую часть сокровищ.
"Если бы только я был рядом! – писал он. – Только представь, как я, твой долговязый, неуклюжий сын, продираюсь сквозь тьму в разрушенном храме и вдруг нахожу эту странную наскальную живопись, не поддающуюся никакой классификации! Разумеется, это не майя, но и не ольмеки. Тогда кто ее создал и для чего? И в самый решительный момент фонарик выскальзывает у меня из рук, словно его кто вырвал. И темнота окутывает великолепные рисунки – совершенно необычные, каких я в жизни не видел.
Только мы покинули храм, как сразу были вынуждены карабкаться по камням рядом с водопадом. Холодная Сандра и Медовая Капля шли впереди. За стеной водопада мы нашли пещеру, хотя я подозреваю, что когда-то это был туннель. Найти его не составило труда, так как вход в него сделан в виде раскрытого рта на огромном лице, вырезанном на вулканических глыбах.
К несчастью, у нас не было света – фонарик Холодной Сандры промок, – а жара внутри пещеры оказалась такой невыносимой, что мы чуть не потеряли сознание. Холодная Сандра и Медовая Капля испугались призраков и все время твердили, что чувствуют их. Меррик тоже высказалась на этот счет, обвинив призраков в том, что упала и чуть не разбилась о камни.
Тем не менее завтра мы намерены повторить весь путь. А пока позволь мне описать увиденное в луче солнца, пробравшемся в храм и пещеру. Уникальные рисунки, как я уже тебе писал, и в храме, и в пещере. Их следует немедленно изучить. Там же мы нашли сотни блестящих нефритовых предметов – они словно ждали прикосновения наших рук.
Понятия не имею, каким образом эти сокровища сохранились в местах, где не гнушаются разорять священные храмы. Местные жители, принадлежащие к племени майя, вроде бы ничего не знают об этом месте, а я не спешу их просвещать. По отношению к нам они проявляют доброту и гостеприимство: кормят и поят нас. Но шаман затаил на нас злобу и отказывается объяснить причину. Я живу и дышу только для того, чтобы вернуться домой".
Но домой Мэтью так и не вернулся. Ночью у него началась лихорадка, и уже в следующем письме он пишет, что с сожалением должен вернуться к цивилизации. Тогда он еще надеялся, что болезнь не опасна.
Как прискорбно, что этого любознательного и великодушного человека сразил недуг.
Причиной явился укус какого-то неизвестного насекомого, но это выяснилось, только когда он достиг «Города», как он его называл, тщательно избегая имен собственных или каких-либо детальных описаний. Последние заметки были написаны в больнице Нового Орлеана и по просьбе Мэтью отправлены медсестрами матери.
"Мама, ничего нельзя сделать. Врачи даже не уверены в типе паразита – знают только, что он поселился во внутренних органах и не поддается ни одному известному лекарству. Иногда я думаю, что, возможно, средство от этой болезни известно индейцам майя и они могли бы излечить меня – ведь местные жители были к нам очень добры. Хотя, скорее всего, коренные жители давным-давно приобрели иммунитет".
Самое последнее письмо он написал в тот день, когда собирался переехать в дом Большой Нанэнн. Почерк стал неразборчив – видимо, Мэтью страдал от часто повторявшихся приступов. И тем не менее письмо не осталось незаконченным. Текст его отмечен той странной смесью смирения и самоотречения, которая характерна для умирающих.
«Ты не поверишь, какие милые и заботливые Сандра, Медовая Капля и Большая Нанэнн. Разумеется, я сделал все, чтобы облегчить их бремя. Все находки, обнаруженные во время экспедиции, по праву принадлежат Сандре, а когда я покину больничные стены, то попытаюсь составить исправленный каталог. Вдруг заботы Большой Нанэнн сотворят чудо. Я напишу, как только будут хорошие новости».
Последнее письмо в пачке было написано рукой Большой Нанэнн: прекрасный почерк, вечное перо. По ее словам, Мэтью умер, получив причастие, и в самом конце уже не страдал. Она подписалась как Ирэн Флоран Мэйфейр.
Настоящая трагедия. Точнее слова не подобрать.
В то время трагедия словно шла по пятам за Меррик, ведь вскоре убили Холодную Сандру и Медовую Каплю, и я прекрасно понимал, почему архив Мэтью не отвлек ее от привычных занятий или от частых поездок в городские магазины и рестораны.
Кроме того, она проявила безразличие к восстановлению старого дома Большой Нанэнн, который на самом деле принадлежал ее крестной. Он перешел к Меррик по рукописному завещанию, выправленному по нашей просьбе умелым местным адвокатом, не задававшим лишних вопросов.
Полномасштабная реставрация дома, порученная двум опытным подрядчикам, велась с учетом исторических документов. Меррик вообще отказалась туда наведываться. Насколько я знаю, дом до сих пор остается ее собственностью.
К концу того далекого лета Меррик обзавелась роскошным гардеробом, хотя росла буквально на глазах. Предпочтение она отдавала дорогим, хорошо сшитым платьям, обильно украшенным вышивкой, как, например, то белое пикейное, которое я уже описывал. Когда она начала являться на ужин в изящных туфельках на высоком каблуке, лично я втайне чуть не лишился рассудка.
Я не из тех мужчин, что любят женщин любого возраста, но одного вида ее ножки, круто изогнутой в подъеме и напряженно ступавшей из-за высокого каблука, было достаточно, чтобы во мне проснулись совершенно ненужные эротические желания.
Что касается духов «Шанель № 22», то она начала ими пользоваться ежедневно. Даже те, у кого этот аромат прежде вызывал раздражение, вдруг полюбили его, ведь он был связан с ее присутствием, вопросами, непрекращающимися разговорами и жаждой все знать.
Она с легкостью освоила азы грамматики, что очень помогло ей и в изучении французского языка. А латынь и вовсе далась ей проще простого. Математику она презирала, теория была выше ее понимания, но девочка оказалась достаточно сообразительной, чтобы разобраться в основах. Зато к литературе Меррик проявила такое рвение, какое я редко встречал. Она буквально залпом проглотила романы Диккенса и Достоевского и рассуждала о персонажах как о добрых знакомых, живущих неподалеку от ее дома. С большим увлечением Меррик читала журналы по искусству и археологии, на которые мы подписывались. Не чуждалась она и поп-культуры, а к политике испытывала даже своего рода любовь.
С юных лет Меррик пребывала в убеждении, что чтение – ключ ко всему. По ее словам, она прекрасно понимала Англию только потому, что каждый день читала лондонский «Таймс». А еще она полюбила историю Мезоамерики, хотя так ни разу и не попросила разрешения взглянуть на древние сокровища, привезенные в чемодане.
Вырабатывая собственный почерк, она добилась потрясающих успехов и вскоре в совершенстве освоила даже старинный шрифт. Поставив себе целью научиться писать так же красиво, как когда-то это делала крестная, Меррик вела подробные дневники и в конце концов своего добилась.
Поймите меня правильно: она была вовсе не вундеркиндом, а просто талантливой, умной девочкой, которая после многих лет разочарования и скуки наконец-то получила свой шанс. Для нее не было помех на пути к знаниям. Ее не возмущало, если кто-то проявлял свое превосходство. Наоборот, она все впитывала в себя, как губка.
Обитатели Оук-Хейвен, где никогда прежде не было детей, пришли от нее в восторг. Гигантский удав стал всеобщим любимцем.
Эрон и Мэри часто возили девочку в город, где посещали местный музей, а также совершали короткие поездки в Хьюстон, чтобы познакомить ее с великолепными сокровищницами искусства этой южной столицы.
Что до меня, то в то роковое лето я, к собственному огорчению, был вынужден несколько раз возвращаться в Англию. Я успел полюбить новоорлеанскую Обитель, а потому искал любой предлог, чтобы задержаться в ней подольше, и писал длинные отчеты старшинам Таламаски, признаваясь в этой слабости, умоляя позволить мне оставаться здесь и объясняя, что должен получше узнать эту странную часть Америки, которая ничуть не походила на американскую.
Старшины проявили снисхождение. Я много времени проводил с Меррик. Тем не менее однажды пришло от них письмо, предостерегавшее меня от проявления чрезмерной любви к этой маленькой девочке. Превратно истолковав их советы, я почувствовал себя оскорбленным и поспешил поклясться в чистоте своих намерений. В ответ старшины написали:
«Дэвид, мы не сомневаемся в твоей безгрешности. Но дети бывают переменчивы. Мы заботимся лишь о твоем сердце».
Тем временем Эрон составил реестр всех сокровищ Меррик и в конце концов в одном из флигелей отвел целую комнату для статуэток, перевезенных из старого дома.
Наследство от дядюшки Вервэна составляла не одна, а несколько средневековых рукописных книг. Как и откуда он их получил, оставалось тайной. Но тот факт, что он их использовал, сомнений не вызывал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53