Они тоже считали, что в церкви Богоматери Гваделупской должна состояться римско-католическая месса, но Меррик в который уже раз терпеливо объяснила, что Большой Нанэнн месса не нужна.
Поразительно, но все проблемы как-то сами собой быстро разрешились.
Затем Меррик подошла к секретеру в комнате крестной, вынула из верхнего ящика сверток в белой ткани и жестом пригласила нас последовать за ней.
Мы все отправились в ресторан, где Меррик, положив сверток на колени, молча проглотила огромный сэндвич с жареными креветками и выпила две диетические кока-колы. Было видно, что она устала плакать, в ее печальном взгляде читалось огромное, непоправимое горе.
Маленький ресторанчик показался мне очень экзотичным местом: замызганные полы, грязные столешницы, но самые жизнерадостные официанты и официантки и самые веселые клиенты.
Я был опьянен гипнотической атмосферой Нового Орлеана и оказался во власти магии Меррик, хотя она не произнесла ни слова. В то время я еще не подозревал, что самые странные вещи меня ждут впереди.
Словно во сне мы вернулись в Оук-Хейвен, чтобы принять душ и переодеться к ночному бдению. В Обители нас встретила молодая женщина, верная служительница Таламаски, имя которой я по понятным причинам здесь не назову. Она помогла Меррик и подобрала для нее новый наряд: темно-синее платье и соломенную шляпку с широкими полями. Эрон сам навел последний лоск на ее лакированные туфельки. В руках Меррик держала четки и католический молитвенник, украшенный жемчугом.
Но, прежде чем вернуться в Новый Орлеан, она захотела показать нам содержимое свертка, принесенного из комнаты крестной.
Мы прошли в библиотеку, где я еще совсем недавно впервые увидел Меррик. В Обители наступило время ужина, поэтому комната была предоставлена в наше полное распоряжение.
Когда Меррик развернула ткань, я был поражен, увидев древнюю книгу: рукописный фолиант с великолепными иллюстрациями на деревянном переплете, порядком разрушенном, так что Меррик обращалась с ним чрезвычайно бережно.
– Эта книга досталась мне от Большой Нанэнн, – пояснила Меррик.
Во взгляде девочки, обращенном на пухлый том, читалось искреннее почтение. Она позволила Эрону взять книгу в руки и вместе с тканью перенести на стол, поближе к свету.
Пергамент – самый прочный материал, когда-либо изобретенный для книг, а этот фолиант был таким древним, что ни за что бы не сохранился, будь текст написан на чем-либо другом. Ведь даже деревянная обложка разве что не разваливалась на куски. Меррик сама взяла на себя смелость отодвинуть верхнюю доску, чтобы дать нам возможность прочитать титульный лист.
Надпись была сделана на латыни, не представлявшей для меня, как и для любого служителя Таламаски, ни малейшей трудности. Я перевел ее мгновенно:
"ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ ВСЕ ТАЙНЫ
МАГИЧЕСКИХ ИСКУССТВ,
ПРЕПОДАННЫХ ХАМУ, СЫНУ НОЯ,
БОДРСТВУЮЩИМИ
И ПЕРЕДАННЫХ ЕГО ЕДИНСТВЕННОМУ СЫНУ
МИЦРАИМУ".
Осторожно приподняв эту страницу, которая была прошита, как и все остальные, тремя кожаными ремешками, Меррик открыла первый из многочисленных листов магических заклинаний, написанных поблекшим, но еще четким и очень плотным латинским шрифтом.
Это была самая старая из всех колдовских книг, которые я когда-либо видел, и, если верить, разумеется, титульному листу, она претендовала на то, что является самым ранним сводом заклинаний черной магии, известным со времен Потопа.
Я отлично знал предания, связанные с Ноем и его сыном Хамом, и даже еще более раннюю легенду, по которой сыны Божий обучили магии дочерей человеческих, когда стали входить к ним, как гласит Бытие.
Даже ангел Мемнох, совратитель Лестата, по-своему рассказывал это предание: якобы его совратила дщерь человеческая, когда он бродил по земле. Хотя, конечно, в то время я еще ничего не знал о Мемнохе.
Как мне хотелось остаться наедине с этой книгой! Я жаждал прочитать каждый слог, мечтал поскорее вручить ее нашим экспертам, дабы те проверили ее бумагу, чернила, а также исследовали стиль.
Большинство читателей моего повествования не удивляет тот факт, что существуют люди, умеющие с одного взгляда определять возраст книг. Я к их числу не принадлежал, но твердо верил, что лежавший передо мной раритет был переписан в каком-то монастыре уже в христианскую эпоху, но до того, как Вильгельм Завоеватель приблизился к английскому побережью.
Иными словами, датировать книгу следует, скорее всего, восьмым или девятым веком. Склонившись, чтобы прочесть первую страницу, я обратил внимание на надпись, гласившую, что «это подлинная копия» гораздо более раннего текста, дошедшего до нас, разумеется, от самого Хама, сына Ноя.
Как много легенд окружало эти имена!
Но самое поразительное, что эта книга принадлежала Меррик, и именно Меррик показывала ее нам.
– Это моя книга, – повторила она. – И я знаю, как колдовать по ней. Я знаю все ее заклинания.
– Но кто научил тебя ее читать? – спросил я, не в силах скрыть волнение.
– Мэтью, – ответила она. – Тот человек, который возил меня и Холодную Сандру в Южную Америку. Он страшно разволновался, когда увидел эту книгу среди других. Конечно, в то время я мало что в ней понимала, а вот для крестной это не составляло никакого труда. Мэтью лучший из всех мужчин, кого мать приводила в дом. Когда с нами был Мэтью, в доме царили покой и веселье. Но о нем поговорим в другой раз. А сейчас хочу сказать, что вам придется позволить мне оставить эту книгу у себя.
– Аминь, так и будет, – поспешно проговорил Эрон.
Наверное, он боялся, что я захочу отобрать фолиант у девочки, хотя у меня и в мыслях такого не было. Я хотел изучить его, да, но только с позволения Меррик.
Что касается упоминания Меррик о матери, то меня одолело недюжинное любопытство. Я уже готов был засыпать девочку вопросами, но, заметив, что Эрон строго покачал головой, не посмел открыть рот.
– Идемте, пора возвращаться, – сказала Меррик. – Скоро вынесут тело.
Оставив бесценную книгу в комнате Меррик, мы спустились в гостиную, где уже стоял светло-серый, обитый внутри атласом гроб с усопшей.
При свете многочисленных свечей – обшарпанную, без абажура люстру включать не стали – мрачная комната выглядела торжественно и почти красиво.
Большую Нанэнн обрядили в самое любимое ее платье из белого шелка с крошечными розовыми бутончиками, вышитыми на воротнике. Вокруг скрюченных пальцев были обмотаны великолепные хрустальные четки, а чуть выше головы на фоне затянутой атласом крышки гроба виднелся золотой крест.
Возле гроба стояла обитая красным бархатом скамеечка, принесенная, наверное, гробовщиком. Многие преклоняли на ней колена, чтобы осенить себя крестным знамением и помолиться.
И снова потянулись толпы людей, причем они распределялись строго по расовым группам: мулаты держались вместе, белые – с белыми, а темнокожие – с темнокожими.
Впоследствии я стал обращать внимание на эту особенность, имевшую место в Новом Орлеане, и часто наблюдал ее проявления. Но в то время я еще не знал город. Мне было лишь известно, что больше не существует такой ужасной несправедливости, как сегрегация, и меня восхищало, что людей с белым цветом кожи среди собравшихся меньшинство.
Мы с Эроном очень нервничали, боясь, что нас вот-вот станут расспрашивать о будущем Меррик. Но никто даже не заикнулся об этом. Люди лишь обнимали девочку, целовали, шептали ей на ухо несколько слов и уходили восвояси. Снова выставили вазу, и в нее снова посыпались деньги, но для чего и для кого они предназначались, я не знал. Вероятнее всего, для Меррик, поскольку всем было, конечно, известно, что она сирота.
Наконец мы отправились в соседнюю комнату, чтобы хоть немного поспать (открытый гроб был выставлен в гостиной на всю ночь). Там не было никакой мебели, кроме раскладушек. Меррик привела священника, чтобы мы могли с ним побеседовать, и на беглом, очень хорошем французском сообщила ему, что мы ее дяди и она поедет жить к нам.
«Вот, значит, какая история, – подумал я. – Мы превратились в ее дядюшек... Что ж, пусть так. Зато теперь Меррик точно пойдет в школу».
– Это именно то, что я хотел ей предложить, – шепнул мне Эрон. – И как она догадалась? А я опасался, что она будет против такой перемены.
Я не знал, что и думать. Этот серьезный, умный и красивый ребенок внушал мне опасения и в то же время притягивал. Весь разыгранный спектакль даже заставил меня усомниться в собственном рассудке.
В ту ночь мы спали урывками. Раскладушки были неудобные, в пустой комнате нечем было дышать, а в вестибюле не переставая ходили и перешептывались люди.
Несколько раз я наведывался в гостиную и видел, что Меррик безмятежно дремлет в кресле. Старик священник тоже заснул, уже ближе к утру. Задняя дверь дома оставалась открытой. Я выглянул. Двор был погружен во тьму, но в отдалении беспорядочно мерцали и перемигивались огоньки свечей и ламп. На душе у меня стало отчего-то беспокойно. Я заснул, когда на небе еще оставалось несколько звезд.
Настало утро, и пора было начинать погребальную церемонию.
Появился священник, в подобающих одеждах, в сопровождении служки, и начал произносить молитвы, которые, как оказалось, знала вся толпа Служба на английском внушала не меньше трепета, чем старинный латинский обряд, от которого отказались. Гроб к этому времени уже закрыли.
Меррик вдруг задрожала и начала всхлипывать. Смотреть на нее было невыносимо. Она сорвала соломенную шляпку и начала рыдать – все громче и громче. Несколько хорошо одетых мулаток тут же окружили бедняжку и повели вниз по лестнице, энергично растирая ей руки и то и дело вытирая платком лоб. Всхлипывания перешли в икоту. Женщины ворковали над девочкой, целовали ее. В какой-то момент из горла Меррик вырвался крик.
У меня сердце разрывалось при виде беспредельного отчаяния этой еще недавно сдержанной и рассудительной малышки.
Меррик едва ли не на руках понесли к похоронному лимузину. Гроб поставили на катафалк, и процессия направилась на кладбище. Мы с Эроном сочли за лучшее поехать в машине Таламаски, отдельно от Меррик.
Печальная процессия не утратила своей почти театральной торжественности, даже когда полил дождь. Гроб с телом Большой Нанэнн пронесли по заросшей тропе кладбища Сент-Луис среди высоких каменных надгробий с остроконечными крышами и поместили в одно из похожих на жерло печи отверстий трехъярусного склепа.
Нещадно жалили комары, сорняки, казалось, кишели невидимыми насекомыми. Меррик, видя, что гроб устанавливают на отведенное ему место, снова закричала.
И опять добрые женщины растирали ей руки, вытирали платком лицо и целовали в щеки.
– Где ты, Холодная Сандра, где ты, Медовая Капля на Солнце? Почему вы не вернулись домой? – по-французски кричала Меррик.
Постукивали четки, люди вслух молились, а Меррик привалилась к склепу, положив правую руку на гроб.
Вконец обессилев, она затихла, повернулась и, поддерживаемая женщинами с обеих сторон, решительно направилась к нам с Эроном. Женщины не переставали ласково ее поглаживать, а она обняла Эрона, спрятала лицо у него на груди.
Я испытывал глубокое сострадание к несчастному ребенку и говорил себе, что Таламаска должна окружить девочку заботой и выполнять любое желание, какое только придет ей в голову.
Тем временем священник настоятельно требовал, чтобы работники кладбища незамедлительно поставили на место каменную плиту. По этому поводу возник небольшой спор, но в конце концов могильное отверстие было намертво запечатано и гроб стал недосягаем для взглядов и прикосновений.
Я достал носовой платок и вытер глаза.
Эрон гладил Меррик по длинным каштановым волосам, приговаривая на французском, что Большая Нанэнн прожила долгую чудесную жизнь и что ее предсмертное желание, чтобы о Меррик позаботились, уже выполнено.
Меррик подняла голову и произнесла только одну фразу: «Холодной Сандре следовало бы прийти». Я помню это, потому что, услышав эти слова, несколько человек покачали головами и обменялись осуждающими взглядами.
Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Вокруг были люди – мужчины и женщины, темнокожие и белые, красивые и не очень, необычные и вполне обыкновенные. Но практически ни одно лицо нельзя было назвать заурядным в общепринятом значении этого слова. А еще мне казалось, что невозможно угадать происхождение или принадлежность к той или иной расе любого из тех, кто здесь собрался.
Но никто из этих людей не был близок нашей девочке. Меррик осталась в полном одиночестве. Если, конечно, не считать Эрона и меня. Добросердечные женщины выполнили свой долг, но было ясно, что на самом деле они ее не знали. И очень порадовались за девочку, узнав, что за ней приехали два богатых дядюшки.
Что касается «белых Мэйфейров», которых заметил накануне Эрон, то ни один из них не пришел на похороны. Эрон назвал это «большой удачей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53