Робин Уэднесбери.
— Очень приятно. Капитан Йанг-Йовил. Как мило с вашей стороны навестить меня, мисс Робин. Вы избавили меня от долгих поисков.
— Не понимаю. Что вы делали на Испанской Лестнице? Зачем… Йанг-Йовил обратил внимание, что губы ее не шевелятся.
— О, так вы телепат, мисс Уэднесбери? Как это может быть? Я считал, что знаю всех телепатов.
— Я не телепат. Я могу только слать… а не принимать.
— Что, разумеется, обесценивает ваш дар. Понимаю. — Йант-Йовил грустно покачал головой. — Что за подлость, мисс Уэднесбери… в полной мере ощущать все недостатки телепатии, и в то же время быть лишенной ее преимуществ. Поверьте, я сочувствую вам.
— Господи, он первый, кто понял это сам, без разъяснений…
— Осторожней, мисс Уэднесбери. Я принимаю ваши мысли. Ну, так что же Испанская Лестница?..
Она не могла справиться со своей тревогой.
— Он меня выслеживал? Из-за семьи? О, ужас!.. Меня будут пытать… Выбивать информацию… Я…
— Моя милая девочка, — мягко произнес Йанг-Йовил. Он взял ее руки и ласково сжал их. — Послушайте. Вы зря волнуетесь. Очевидно, вы числитесь в черных списках, так? Она кивнула.
— Это плохо, но сейчас не будем об этом беспокоиться. То, что в Разведке мучают людей, выбивая информацию… пропаганда.
— Пропаганда?
— Мы не звери, мисс Уэднесбери. Нам известно, как заставить людей говорить, не прибегая к средневековой жестокости. И тем не менее специально распространяем подобные слухи, чтобы, так сказать, заранее подготовить почву.
— Правда? Он лжет. Пытается обмануть меня.
— Это правда, мисс Уэднесбери. Я действительно иногда прибегаю к хитрости, однако сейчас в этом нет нужды. Зачем, когда вы пришли сюда по доброй воле.
— Он слишком находчив… слишком быстр. Он…
— Мне кажется, вас недавно жестоко обманули, мисс Уэднесбери… Жестоко обидели.
— Да. Но это. в основном, моих рук дело. Я дура. Проклятая дура!
— Совсем не дура, мисс Уэднесбери, и ни в коем случае не проклятая. Не знаю, что могло так подорвать вашу уверенность в себе. Я надеюсь восстановить ее. Итак — вы обмануты? В основном, сами собой? Что ж, это с каждым бывает. Но вам ведь кто-то помогал… Кто?
— Так предам его.
— Тогда не говорите.
— Но я должна найти мать и сестер… Я не могу ему больше верить… — Робин глубоко вздохнула. — Я хочу рассказать вам о человеке по имени Гулливер Фойл.
— Правда, что он приехал по железной дороге? — спросила Оливия Престейн. — На паровозе с вагончиком? Какая удивительная смелость.
— Да, это замечательный молодой человек, — ответил Престейн. Они находились в приемной зале своего особняка, вдвоем во всем доме. Престейн ожидал возвращения бежавших в панике слуг, и невозмутимо развлекал дочь беседой, не позволяя ей догадаться, какой серьезной опасности они подвергались.
— Папа, я устала.
— У нас была тяжелая ночь, дорогая. И все же я прошу тебя пока не уходить.
— Почему?
— Мне одиноко, Оливия. Поговорим еще немного.
— Я сделала дерзкую вещь, папа. Следила за обстрелом из сада.
— Как! Одна?
— Нет. С Формайлом.
В запертую дверь заколотили.
— Кто это?
— Бандиты, — спокойно сказал Престейн. — Не тревожься, Оливия. Они не войдут. — Он шагнул к столу на котором аккуратно лежало оружие. — Нет никакой опасности. — Он попытался отвлечь ее. — Ты говорила мне о Формайле…
— Ах, да. Мы смотрели вместе… описывая друг другу увиденное.
— Без компаньонки? Это неблагоразумно, Оливия.
— Знаю, я вела себя недостойно. Он казался таким большим, таким спокойным, самоуверенным. Я решила разыграть из себя леди Надменность. Помнишь мисс Пост, мою гувернантку, такую бесстрастную и высокомерную. Я прозвала ее леди Надменность? Я вела себя, как леди Надменность. Он пришел в ярость, папа. Поэтому отправился искать меня в саду.
— И ты позволила ему остаться? Я поражен, дорогая.
— Я тоже. Я, наверно, наполовину сошла с ума от возбуждения. Как он выглядит, папа? Как он тебе покачался?
— Он действительно большой. Высокий, жгучечерный, загадочный. Похож на Борджиа. Мечется между наглостью и дикостью.
— Ага, так он дикарь, да? Я почувствовала это. Он излучает угрозу… Большинство людей просто мерцают… он же искрится, как молния. Ужасно захватывающее зрелище.
— Дорогая, — нравоучительно произнес Престейн. — Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парню, как этот Формайл.
В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучеры, горничные. Все они стыдились своего панического бегства.
— Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, — холодно отчеканил Престейн. — Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.
Он взял дочь за руку и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу. — Кровь и деньги, — пробормотал Престейн.
— Что, папа?
— Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.
— Что это за порок?
— Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.
— Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.
— С печатью?
— Да. Я видела какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц. Что-то еще на это накладывается. Это поразило меня с самою начала. Фантастическая, чудовищно порочная печать… Не могу описать ее. Дай мне карандаш. Попробую нарисовать.
Они остановились перед чипенддейльским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к нему кончиком пальца. Появилась черная точка. Она повела палец: точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.
* * *
Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый одной стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.
— Любовь по часам, — раздался в динамике голос Дагенхема. — Отвратительно.
— Нет, Саул. Нет.
— Низко.
— Снова нет.
— Горько.
— Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.
— Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.
— Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.
— Нет, мои планы изменились. Надо работать.
— Саул… ты же обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?
— Не могу. Идет война.
— К черту войну. Ты уже пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?
— Я должен окончить работу.
— Я помогу тебе.
— Нет. Не вмешивайся в это.
— Ты мне не доверяешь.
— Я не хочу тебе вреда.
— Ничто не может повредить нам.
— Фойл может.
— Ч-что?..
— Формайл — Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.
— Но я никогда…
— Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.
— Тогда каким образом ты узнал?
— Фойл допустил ошибку.
— Как?
— Имя.
— Формайл с Цереса? Он купил его.
— Но Джеффри Формайл?
— Просто выдумал.
— Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл — имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.
— Бедный Гулли. Дагенхем улыбнулся.
— Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем сами себя.
— Что ты собираешься делать, Саул?
— Покончить с ним, разумеется.
— Ради двадцати фунтов ПирЕ?
— Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.
— Что? — Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. — Саул, ты патриотичен? Он смущенно кивнул.
— Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова стал нормальным человеком. Он прижал лицо к стене. Они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.
* * *
Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.
«Бактерия Inc.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку. Сто футов в диаметре, двенадцать футов высотой и не более двух молекул толщиной.
За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки заполнялись питательной средой. На восходе
— резком и слепящем на безвоздушном спутнике — их засевали. Следующие четырнадцать дней непрерывного солнца их лелеяли, прикрывали, подкармливали полевые рабочие в скафандрах. Перед заходом урожай снимали. Кадки выставляли на мороз и стерилизовали их в течение двухнедельной лунной ночи.
Джантация не требовалась для этой кропотливой работы. «Бактерия Inc.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, платя им жалкие гроши. Это был самый непрестижный труд. Занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии Inc.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали Ад. Фойл сразу же убедился в этом, войдя в барак N 3.
Ему открылась ужасающая картина. Большое помещение прямо-таки ходило ходуном. Две сотни мужчин жрали, пили, сидели, лежали ничком, тупо смотрели на стены, плясали и горланили. Между ними сновали шлюхи и пронырливые сводники, профессиональные игроки с раскладными столиками, торговцы наркотиками, ростовщики и воры. Клубы табачного дыма перекрывала вонь пота, сивухи и Аналога. На полу валялись безжизненные тела, разбросанное белье, одежда, пустые бутылки и гниющая пища.
Дикий рев отметил появление Фойла, но он к этому уже был подготовлен.
— Кемпси? — спокойно сказал он первой искаженной роже, возникшей в сантиметрах от его лица. Вместо ответа Фойл услышал хохот. Он улыбнулся и сунул банкноту в 100 Кр. — Кемпси? — спросил он другого. Вместо ответа услышал проклятья. Он снова платил, проталкиваясь вглубь, спокойно раздавая банкноты в благодарность за насмешки и оскорбления. В середине барака он, наконец, нашел того, кого искал, «капо», огромного, чудовищно безобразного зверя. Громила возился с двумя проститутками и лакал виски, подносимое льстивыми руками лизоблюдов.
— Кемпси? — обратился Фойл на незабытом языке отродья городских трущоб. — Нужно Роджера Кемпси.
— Тебе ни шиша не нужно, — ответил громила, выбрасывая вперед огромную лапу. — Гони монету.
Толпа радостно взревела. Фойл оскалился и плюнул ему в глаз. Все испуганно застыли. Громила отшвырнул проституток и яростно кинулся на Фойла. Через пять секунд он жалко ползал по полу. Фойл давил его шею ногой.
— Нужно Кемпси, — ласково повторил Фойл. — Сильно нужно. Лучше скажи, а не то конец тебе, и все.
— В уборной! — прохрипел громила. — Отсиживается. Он всегда там…
Фойл презрительно швырнул ему в лицо остаток денег и быстрым шагом прошел в уборную.
Кемпси скорчился в углу, прижав лицо к стене. Он глухо постанывал в однообразном ритме, очевидно, не первый час.
— Кемпси?
Ему ответило мычание.
— Что такое, ты?
— Одежда… — всхлипнул Кемпси. — Одежда. Везде. Повсюду. Одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо… Одежда. Кругом одежда.
— Вставай, паря. Вставай, ты.
— Одежда. Везде одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо…
— Кемпси, очнись же. Меня прислал Орель. Кемпси перестал стонать и повернул к Фойлу распухшее лицо.
— Кто? Кто?
— Орель. Я помогу тебе, ты свободен. Уносим ноги.
— Когда?
— Сейчас.
— Благослови его Бог! О, Господи, благослови!.. Кемпси неуклюже запрыгал. Его исцарапанное багровое лицо расплылось в искаженной улыбке. Он надтреснуто смеялся и скакал. Фойл вывел его из уборной. Но в бараке Кемпси снова застонал и заплакал. Они шли по длинному помещению. Голые шлюхи хватали охапки грязной одежды и трясли перед его глазами. Кемпси что-то нечленораздельно хрипел и трясся, на его губах выступила пена.
— Что такое, с ним? — спросил Фойл у громилы на языке уличных подонков.
Громила демонстрировал почтительный нейтралитет, если не горячую любовь. — Он всегда так. Сунешь рванье — дергается.
— Чего он?
— Чего? Чокнутый, и все.
В тамбуре Фойл натянул на себя и Кемпси скафандры и вывел его на ракетное поле. Антигравитационные лучи бледными пальцами тянулись из шахт к зависшей в ночном небе горбатой Земле. В яхте Фойл достал ия шкафчика бутылку и ампулу, нашел стакан и спрятал ампулу в ладони.
Кемпси жадно глотнул виски — все еще потрясенный, все еще ликующий.
— Свободен, — бормотал он. — Благослови его бог! Свободен… Он снова выпил. — Что я пережил… До сих пор не могут поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Очень приятно. Капитан Йанг-Йовил. Как мило с вашей стороны навестить меня, мисс Робин. Вы избавили меня от долгих поисков.
— Не понимаю. Что вы делали на Испанской Лестнице? Зачем… Йанг-Йовил обратил внимание, что губы ее не шевелятся.
— О, так вы телепат, мисс Уэднесбери? Как это может быть? Я считал, что знаю всех телепатов.
— Я не телепат. Я могу только слать… а не принимать.
— Что, разумеется, обесценивает ваш дар. Понимаю. — Йант-Йовил грустно покачал головой. — Что за подлость, мисс Уэднесбери… в полной мере ощущать все недостатки телепатии, и в то же время быть лишенной ее преимуществ. Поверьте, я сочувствую вам.
— Господи, он первый, кто понял это сам, без разъяснений…
— Осторожней, мисс Уэднесбери. Я принимаю ваши мысли. Ну, так что же Испанская Лестница?..
Она не могла справиться со своей тревогой.
— Он меня выслеживал? Из-за семьи? О, ужас!.. Меня будут пытать… Выбивать информацию… Я…
— Моя милая девочка, — мягко произнес Йанг-Йовил. Он взял ее руки и ласково сжал их. — Послушайте. Вы зря волнуетесь. Очевидно, вы числитесь в черных списках, так? Она кивнула.
— Это плохо, но сейчас не будем об этом беспокоиться. То, что в Разведке мучают людей, выбивая информацию… пропаганда.
— Пропаганда?
— Мы не звери, мисс Уэднесбери. Нам известно, как заставить людей говорить, не прибегая к средневековой жестокости. И тем не менее специально распространяем подобные слухи, чтобы, так сказать, заранее подготовить почву.
— Правда? Он лжет. Пытается обмануть меня.
— Это правда, мисс Уэднесбери. Я действительно иногда прибегаю к хитрости, однако сейчас в этом нет нужды. Зачем, когда вы пришли сюда по доброй воле.
— Он слишком находчив… слишком быстр. Он…
— Мне кажется, вас недавно жестоко обманули, мисс Уэднесбери… Жестоко обидели.
— Да. Но это. в основном, моих рук дело. Я дура. Проклятая дура!
— Совсем не дура, мисс Уэднесбери, и ни в коем случае не проклятая. Не знаю, что могло так подорвать вашу уверенность в себе. Я надеюсь восстановить ее. Итак — вы обмануты? В основном, сами собой? Что ж, это с каждым бывает. Но вам ведь кто-то помогал… Кто?
— Так предам его.
— Тогда не говорите.
— Но я должна найти мать и сестер… Я не могу ему больше верить… — Робин глубоко вздохнула. — Я хочу рассказать вам о человеке по имени Гулливер Фойл.
— Правда, что он приехал по железной дороге? — спросила Оливия Престейн. — На паровозе с вагончиком? Какая удивительная смелость.
— Да, это замечательный молодой человек, — ответил Престейн. Они находились в приемной зале своего особняка, вдвоем во всем доме. Престейн ожидал возвращения бежавших в панике слуг, и невозмутимо развлекал дочь беседой, не позволяя ей догадаться, какой серьезной опасности они подвергались.
— Папа, я устала.
— У нас была тяжелая ночь, дорогая. И все же я прошу тебя пока не уходить.
— Почему?
— Мне одиноко, Оливия. Поговорим еще немного.
— Я сделала дерзкую вещь, папа. Следила за обстрелом из сада.
— Как! Одна?
— Нет. С Формайлом.
В запертую дверь заколотили.
— Кто это?
— Бандиты, — спокойно сказал Престейн. — Не тревожься, Оливия. Они не войдут. — Он шагнул к столу на котором аккуратно лежало оружие. — Нет никакой опасности. — Он попытался отвлечь ее. — Ты говорила мне о Формайле…
— Ах, да. Мы смотрели вместе… описывая друг другу увиденное.
— Без компаньонки? Это неблагоразумно, Оливия.
— Знаю, я вела себя недостойно. Он казался таким большим, таким спокойным, самоуверенным. Я решила разыграть из себя леди Надменность. Помнишь мисс Пост, мою гувернантку, такую бесстрастную и высокомерную. Я прозвала ее леди Надменность? Я вела себя, как леди Надменность. Он пришел в ярость, папа. Поэтому отправился искать меня в саду.
— И ты позволила ему остаться? Я поражен, дорогая.
— Я тоже. Я, наверно, наполовину сошла с ума от возбуждения. Как он выглядит, папа? Как он тебе покачался?
— Он действительно большой. Высокий, жгучечерный, загадочный. Похож на Борджиа. Мечется между наглостью и дикостью.
— Ага, так он дикарь, да? Я почувствовала это. Он излучает угрозу… Большинство людей просто мерцают… он же искрится, как молния. Ужасно захватывающее зрелище.
— Дорогая, — нравоучительно произнес Престейн. — Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парню, как этот Формайл.
В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучеры, горничные. Все они стыдились своего панического бегства.
— Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, — холодно отчеканил Престейн. — Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.
Он взял дочь за руку и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу. — Кровь и деньги, — пробормотал Престейн.
— Что, папа?
— Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.
— Что это за порок?
— Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.
— Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.
— С печатью?
— Да. Я видела какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц. Что-то еще на это накладывается. Это поразило меня с самою начала. Фантастическая, чудовищно порочная печать… Не могу описать ее. Дай мне карандаш. Попробую нарисовать.
Они остановились перед чипенддейльским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к нему кончиком пальца. Появилась черная точка. Она повела палец: точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.
* * *
Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый одной стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.
— Любовь по часам, — раздался в динамике голос Дагенхема. — Отвратительно.
— Нет, Саул. Нет.
— Низко.
— Снова нет.
— Горько.
— Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.
— Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.
— Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.
— Нет, мои планы изменились. Надо работать.
— Саул… ты же обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?
— Не могу. Идет война.
— К черту войну. Ты уже пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?
— Я должен окончить работу.
— Я помогу тебе.
— Нет. Не вмешивайся в это.
— Ты мне не доверяешь.
— Я не хочу тебе вреда.
— Ничто не может повредить нам.
— Фойл может.
— Ч-что?..
— Формайл — Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.
— Но я никогда…
— Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.
— Тогда каким образом ты узнал?
— Фойл допустил ошибку.
— Как?
— Имя.
— Формайл с Цереса? Он купил его.
— Но Джеффри Формайл?
— Просто выдумал.
— Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл — имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.
— Бедный Гулли. Дагенхем улыбнулся.
— Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем сами себя.
— Что ты собираешься делать, Саул?
— Покончить с ним, разумеется.
— Ради двадцати фунтов ПирЕ?
— Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.
— Что? — Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. — Саул, ты патриотичен? Он смущенно кивнул.
— Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова стал нормальным человеком. Он прижал лицо к стене. Они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.
* * *
Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.
«Бактерия Inc.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку. Сто футов в диаметре, двенадцать футов высотой и не более двух молекул толщиной.
За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки заполнялись питательной средой. На восходе
— резком и слепящем на безвоздушном спутнике — их засевали. Следующие четырнадцать дней непрерывного солнца их лелеяли, прикрывали, подкармливали полевые рабочие в скафандрах. Перед заходом урожай снимали. Кадки выставляли на мороз и стерилизовали их в течение двухнедельной лунной ночи.
Джантация не требовалась для этой кропотливой работы. «Бактерия Inc.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, платя им жалкие гроши. Это был самый непрестижный труд. Занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии Inc.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали Ад. Фойл сразу же убедился в этом, войдя в барак N 3.
Ему открылась ужасающая картина. Большое помещение прямо-таки ходило ходуном. Две сотни мужчин жрали, пили, сидели, лежали ничком, тупо смотрели на стены, плясали и горланили. Между ними сновали шлюхи и пронырливые сводники, профессиональные игроки с раскладными столиками, торговцы наркотиками, ростовщики и воры. Клубы табачного дыма перекрывала вонь пота, сивухи и Аналога. На полу валялись безжизненные тела, разбросанное белье, одежда, пустые бутылки и гниющая пища.
Дикий рев отметил появление Фойла, но он к этому уже был подготовлен.
— Кемпси? — спокойно сказал он первой искаженной роже, возникшей в сантиметрах от его лица. Вместо ответа Фойл услышал хохот. Он улыбнулся и сунул банкноту в 100 Кр. — Кемпси? — спросил он другого. Вместо ответа услышал проклятья. Он снова платил, проталкиваясь вглубь, спокойно раздавая банкноты в благодарность за насмешки и оскорбления. В середине барака он, наконец, нашел того, кого искал, «капо», огромного, чудовищно безобразного зверя. Громила возился с двумя проститутками и лакал виски, подносимое льстивыми руками лизоблюдов.
— Кемпси? — обратился Фойл на незабытом языке отродья городских трущоб. — Нужно Роджера Кемпси.
— Тебе ни шиша не нужно, — ответил громила, выбрасывая вперед огромную лапу. — Гони монету.
Толпа радостно взревела. Фойл оскалился и плюнул ему в глаз. Все испуганно застыли. Громила отшвырнул проституток и яростно кинулся на Фойла. Через пять секунд он жалко ползал по полу. Фойл давил его шею ногой.
— Нужно Кемпси, — ласково повторил Фойл. — Сильно нужно. Лучше скажи, а не то конец тебе, и все.
— В уборной! — прохрипел громила. — Отсиживается. Он всегда там…
Фойл презрительно швырнул ему в лицо остаток денег и быстрым шагом прошел в уборную.
Кемпси скорчился в углу, прижав лицо к стене. Он глухо постанывал в однообразном ритме, очевидно, не первый час.
— Кемпси?
Ему ответило мычание.
— Что такое, ты?
— Одежда… — всхлипнул Кемпси. — Одежда. Везде. Повсюду. Одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо… Одежда. Кругом одежда.
— Вставай, паря. Вставай, ты.
— Одежда. Везде одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо…
— Кемпси, очнись же. Меня прислал Орель. Кемпси перестал стонать и повернул к Фойлу распухшее лицо.
— Кто? Кто?
— Орель. Я помогу тебе, ты свободен. Уносим ноги.
— Когда?
— Сейчас.
— Благослови его Бог! О, Господи, благослови!.. Кемпси неуклюже запрыгал. Его исцарапанное багровое лицо расплылось в искаженной улыбке. Он надтреснуто смеялся и скакал. Фойл вывел его из уборной. Но в бараке Кемпси снова застонал и заплакал. Они шли по длинному помещению. Голые шлюхи хватали охапки грязной одежды и трясли перед его глазами. Кемпси что-то нечленораздельно хрипел и трясся, на его губах выступила пена.
— Что такое, с ним? — спросил Фойл у громилы на языке уличных подонков.
Громила демонстрировал почтительный нейтралитет, если не горячую любовь. — Он всегда так. Сунешь рванье — дергается.
— Чего он?
— Чего? Чокнутый, и все.
В тамбуре Фойл натянул на себя и Кемпси скафандры и вывел его на ракетное поле. Антигравитационные лучи бледными пальцами тянулись из шахт к зависшей в ночном небе горбатой Земле. В яхте Фойл достал ия шкафчика бутылку и ампулу, нашел стакан и спрятал ампулу в ладони.
Кемпси жадно глотнул виски — все еще потрясенный, все еще ликующий.
— Свободен, — бормотал он. — Благослови его бог! Свободен… Он снова выпил. — Что я пережил… До сих пор не могут поверить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27