К щекам прилегает датчик управления искусственным зрением, а к
скулам - искусственным слухом. Все дисплеи вынесены на переднюю внутреннюю
стенку шлема - прямо надо лбом и по бокам. Расположение очень удобное, и со
временем начинаешь моментально схватывать показания всех датчиков.
Когда находишься в воздухе, летишь, наклоняя голову, на внешней
поверхности шлема, на лобовой части, автоматически выдвигаются аппараты
инфравидения. (Потом они так же автоматически убираются.) Когда после
выстрела тебе больше не нужна пусковая ракетная установка, скафандр сам
убирает ее в специальное гнездо до тех пор, пока не понадобится. Подобные
вещи можно перечислять долго. Сюда входит и снабжение питьевой водой,
воздухом, автоматические гироскопы для поддержания равновесия и так далее и
тому подобное. Цель всех этих устройств одна и та же: освободить десантника
от посторонних забот для выполнения главной боевой задачи.
Конечно, управление всей аппаратурой скафандра требует известных
навыков, и нас долгое время натаскивали до полного автоматизма движений в
скафандре. Особой подготовки потребовали прыжки, ведь хоть ты и
подпрыгиваешь как будто естественным движением, но поднимаешься гораздо
быстрее и остаешься в воздухе гораздо дольше, чем при обычном прыжке. Чего
стоит, например, умение быстрой ориентации, пока ты на какие-то мгновения
зависаешь в воздухе. Каждая секунда в бою - это драгоценность, не имеющая
цены. Подпрыгивая, можно определиться на местности, выбрать цель,
связаться с кем-либо из коллег и, получив ответ, выстрелить,
перегруппировать свое вооружение, принять решение снова прыгнуть, не
приземляясь, и так далее. Если есть навык, можно сделать уйму разных дел во
время прыжка.
Но в целом наши доспехи все же не требуют сравнительно сложной
подготовки. Скафандр делает все для тебя - точно так же, как делаешь ты,
только лучше. Делает все, кроме одного - ты совершенно беспомощен, когда у
тебя где-то зачешется. Если когда-нибудь мне покажут и преподнесут
скафандр, который будет чесать меня между лопатками, ей-богу, я на нем
женюсь.
Существует три основных типа скафандров Мобильной Пехоты: обычный,
командный и разведывательный. Скафандр разведчиков обладает очень большой
скоростью, дальностью полета и сравнительно скромным вооружением.
Командирский скафандр начинен большим запасом горючего, обладает
значительной скоростью и высотой прыжка. В нем втрое больше, чем обычно,
всякой электроники, радаров и прочих устройств. Обычный же скафандр
предназначен для ребят, стоящих в строю с сонным выражением лица,- то есть
для нас, исполнителей.
Я уже говорил, что влюбился в свои рыцарские доспехи. Хотя при первом
же знакомстве повредил себе плечо. Всякий раз, когда моей группе
назначались занятия со скафандром, я ликовал. В тот день, когда мне, как
командиру группы новобранцев, присвоили те самые псевдокапральские
шевроны, я должен был совершить тренировочный полет в скафандре с двумя
ракетами класса А (конечно, холостыми). Задача - использовать ракеты против
предполагаемого противника в учебном бою. Беда, как всегда, заключалась в
том, что все было ненастоящим, а от нас требовали реальных боевых действий.
Мы отступали или, как у нас выражаются, "продвигались" вперед по
направлению к тылу. В этот момент один из инструкторов с помощью радио
отключил подачу энергии в скафандре у одного из моих ребят. Естественно,
тот оказался в совершенно беспомощном положении. Я тут же приказал двум
парням подобрать его и страшно гордился, что спас своего человека до того,
как он вышел из игры. Затем сразу обратился к другой своей задаче -
нанесению ракетного и бомбового удара по противнику, который вроде вот-вот
мог нас накрыть.
Наш фланг продвигался на средней скорости. Нужно было направить ракету
так, чтобы ни в коем случае не пострадал никто из наших, но в то же время
поразить врага. И все надо было сделать, как всегда, очень быстро. Подобные
маневры несколько раз оговаривались перед учениями. Единственная
случайность, которая допускалась, - это легкие поломки, создаваемые самими
инструкторами.
Концепция боя предписывала установление предельно точного направления
удара - по радарному сигналу. Для этого нужно было засечь по радару
расположение всех моих людей. Но действовать нужно было очень быстро, а я
еще не слишком хорошо разбирался в показаниях дисплеев и датчиков,
расположенных перед моими глазами. Поэтому, шевельнув головой, я отключил
аппаратуру и поднял фильтры, чтобы осмотреть местность своими глазами.
Вокруг расстилалась залитая солнцем прерия. Но, черт побери, я ничего
толком не мог разглядеть - только одна фигура маячила невдалеке от линии
предполагаемого удара. Я знал, что моя ракета способна выдать лишь
грандиозное облако дыма и ничего больше. Поэтому прицелился на глазок,
навел пусковую установку и пальнул.
Убираясь с места выстрела, я чувствовал удовлетворение: ни одной
секунды не потеряно.
Но прямо в воздухе система энергоснабжения моего скафандра отказала.
Падать совсем не больно: система отключается постепенно, так что
приземлился я благополучно. Но, приземлившись, застыл, как куча
металлолома, двинуться не было никакой возможности. В этой ситуации
поневоле быстро успокаиваешься и прекращаешь даже попытки пошевелиться -
ведь вокруг тебя никак не меньше тонны мертвого металла.
Ругаться я все-таки мог и проклинал себя на все лады. И не только
себя. Вот уж не думал, что они устроят мне аварию, когда я так хорошо
руковожу группой и решаю на ходу все сложные боевые задачи.
Мне следовало знать, что командиров групп Зим контролирует сам. Он
почти примчался ко мне - наверное, специально, чтобы поговорить со мной с
глазу на глаз. Начал с предположения, что неплохо бы мне заняться мытьем
грязных полов, потому что в виду моей тупости, бездарности и прочих
неизлечимых пороков мне нельзя доверить другую, более тонкую работу - к
примеру, разносить тарелки в столовой. Он кратко охарактеризовал мою
прежнюю жизнь, коснулся будущего и сказал еще несколько слов, о которых мне
не хотелось бы вспоминать. В заключение он ровным голосом произнес:
- Как бы ты себя чувствовал, если бы полковник Дюбуа увидел, что ты
здесь натворил?
После этого сержант Зим покинул место моего приземления. Я проторчал
там без движения еще два часа, напоминая страшное чугунное идолище,
поставленное в степи языческим племенем. Наконец учения закончились. Зим
вернулся, восстановил систему энергоснабжения, и мы на полной скорости
помчались в штаб.
Капитан франкель говорил мало, но весомо.
Потом он помолчал и добавил казенным, лишенным интонаций голосом:
- Если считаешь, что не виноват, можешь потребовать трибунала. Так
что?
Я сглотнул и пробормотал:
- Нет, сэр.
До этой минуты я все еще не понимал, в какой оборот умудрился попасть.
Было видно, что капитан слегка расслабился.
- Что ж, тогда посмотрим, что скажет командир полка. Сержант, отведите
заключенного.
Быстрым шагом мы отправились к штабу полка, и я впервые встретился с
нашим командиром полка лицом к лицу. Сначала был уверен, что он подробно
рассмотрит дело, но, припомнив, как Тэд сам втянул себя в судебную
мясорубку, решил молчать.
Майор Мэллоу в общей сложности сказал мне ровно пять слов. Выслушав
сержанта Зима, он произнес первые три:
- Все это правда?
Я сказал:
- Да, сэр. - И этим моя роль завершилась.
Тогда майор Мэллоу повернулся к капитану Франкелю:
- Есть ли хоть один шанс, что из этого человека что-нибудь получится?
- Мне кажется, да, - ответил капитан Франкель.
- Тогда мы ограничимся административным наказанием. - Тут майор Мэллоу
повернулся ко мне и произнес оставшиеся два слова: - Пять ударов.
Все происходило так быстро, что я не успел очухаться. Доктор дал
заключение, что сердце у меня работает нормально, потом сержант и охрана
надели на меня специальную рубашку, снять которую можно, не расстегивая
пуговиц. Полк как раз приготовился к смотру, прозвучал сигнал. Казалось,
все это происходит не со мной, все нереально... Это, как я узнал позже,
первый признак сильного испуга или нервного потрясения. Галлюцинация,
ночной кошмар.
Зим вошел в палатку охраны сразу после сигнала. Он взглянул на
начальника охраны, и тот исчез. Зим шагнул ко мне и сунул что-то в мою
руку.
- Возьми, - сказал он. - Поможет. Я знаю.
Это была резиновая прокладка, наподобие тех, что мы зажимали в зубах,
когда занимались рукопашным боем. Чтобы не пострадали зубы. Зим вышел. Я
сунул прокладку в рот. Потом на меня надели наручники и вывели из палатки.
Потом читали приказ: "...в учебном бою проявил полную
безответственность, которая в реальных боевых действиях повлекла бы за
собой неминуемую гибель товарищей". Потом сорвали рубашку и, подняв руки,
привязали их к столбу.
И тогда случилась странная вещь: оказалось, что легче переносить,
когда бьют тебя самого, чем смотреть, как секут другого. Я вовсе не хочу
сказать, что это было приятно. Как раз страшно больно. И паузы между
ударами не менее мучительны, чем сами удары. Но прокладка действительно
помогла, и мой единственный стон после третьего удара никто не услышал.
И еще одна странность: никто никогда не напоминал мне о том, что
случилось. Как я ни приглядывался, но Зим и другие инструкторы обращались
со мной точно так же, как всегда. Доктор смазал чем-то следы на спине,
сказал, чтобы я возвращался к своим обязанностям - и на этом все было
кончено. Я даже умудрился что-то съесть за ужином в тот вечер и
притворился, что участвую в обычной болтовне за столом.
Оказалось, что административное наказание вовсе не становится черным
пятном в твоей карьере. Запись о нем уничтожается, когда заканчивается
подготовка, и ты начинаешь службу наравне со всеми чистеньким. Но главная
метка остается не в досье.
Ты никогда не сможешь забыть наказания.



8
У нас нет места тем, кто привык
проигрывать. Нам нужны крепкие
ребята, которые идут, куда им ука-
жут, и всегда побеждают.
Адмирал Джон Ингрэм, 1926 г.
Когда мы сделали все, что могли, на равнине, нас перевели в горный
район Канады для более жестких тренировок. Лагерь имени сержанта Смита
очень походил на лагерь Курье, только был гораздо меньше. Но и Третий полк
теперь поредел: в самом начале нас было более двух тысяч, а теперь осталось
менее четырехсот. Рота Эйч уже имела структуру взвода, а батальон на смотре
выглядел, как рота. Тем не менее мы до сих пор назывались "рота Эйч", а Зим
- командиром роты.
На деле уменьшение состава означало более интенсивную индивидуальную
подготовку. Казалось, что инструкторов-капралов стало больше, чем нас
самих. Сержант Зим, у которого голова теперь болела не за две сотни
"сорвиголов", как было вначале, а только за пятьдесят, мог постоянно
следить недреманным оком за каждым из нас. Иногда даже казалось, что он
рядом, когда ты был точно уверен, что его нет. Так и выходило: стоило
сделать что-то не так, Зим, откуда ни возьмись, вырастал у тебя за спиной.
В то же время проработки, которые время от времени все равно выпадали
на нашу долю, становились более дружественными. Хотя. с другой стороны,
любой выговор казался более унизительным - мы тоже менялись. Из всего
первоначального набора остался только каждый пятый, и этот каждый пятый был
уже почти солдатом. Зим, похоже, вознамерился довести каждого до кондиции,
а не отправлять домой.
Мы стали чаще видеться и с капитаном Франкелем, он больше времени
теперь проводил с нами, а не за столом в кабинете. Он уже знал всех по
именам и в лицо и, судя по всему, завел в голове досье на каждого, где
точно фиксировал наши промахи и удачи, кто как обращается с тем или иным
видом вооружения, кто болел, кто получил наряд вне очереди, а кто давно не
получает писем.
Он не был таким жестким, как Зим, не повышал тона, не говорил обидных
слов, чаще улыбался. Но за мягкой улыбкой скрывался стальной характер. Я
никогда не пытался вычислить, кто из них двоих более соответствует идеалу
солдата - Зим или Франкель. Безусловно, они оба как личности были гораздо
ближе к такому идеалу, чем любой другой инструктор лагеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34