— Мы тут не воришки, — назидательно произнес он и, обернувшись к Джулии, велел ей пересчитать деньги в сумочке. Взяв у нее бумажные деньги — девять долларов, — дал расписку и ней, вернул сумочку, и Джулия сухо поинтересовалась, зачем ему наши деньги. — Вам, может, удрать захочется, — ответил он, пожимая плечами. — А без денег-то далеко не удерешь, а?..
Мы снова сели в экипаж, Бернс опять лицом к нам, доехали до Пятой авеню и повернули на север.
— Куда мы едем? — спросил я.
— А ты не догадываешься?
— Нет, не догадываюсь.
— Тогда погоди — узнаешь…
Наконец, мы остановились между Сорок седьмой и Сорок восьмой улицами; теперь я догадался, куда мы ехали, — и Джулия тоже, как я понял по ее взгляду, — только по-прежнему не мог представить себе зачем. Вот он прямо перед нами, только тротуар пересечь, особняк Эндрю Кармоди на Пятой авеню, со своей великолепной, бронзовой и каменной, оградой и узким газоном позади нее. Дверца экипажа открылась, кучер жестом предложил нам выйти, приготовился взять Джулию за локоть, а Бернс меня — за кисть… Неужели Кармоди, увидев, как мы с Джулией выскочили из заколоченной комнаты бок о бок с конторой Джейка, решил, что мы соучастники шантажа? И теперь намерен обвинить нас в этом?
Дверь нам отворила горничная, девочка лет пятнадцати, не больше, в длинном черном платье с рукавами, прикрывающими запястья, огромном белом переднике и хитроумном кружевном чепчике; щеки у нее рдели, будто их только что натерли.
— Входите, пожалуйста, джентльмены, входите, мисс, вас ожидают, — сказала она с боязливой учтивостью.
Мы прошли через вестибюль, потом по короткому коридорчику, выложенному блестящим паркетом, и, миновав высокую дверь, попали в комнату, отличавшуюся от гостиной тети Ады как небо от Земли. Эта была раза в четыре больше, по одну сторону тянулся ряд застекленных дверей, и обставлена она была французской мебелью в стиле, если не ошибаюсь, какого-то из Людовиков — изящнейшей, элегантнейшей, легкой настолько, что, казалось, ею и пользоваться нельзя. По стенам висели картины в рамах, из сводчатых ниш смотрели белые мраморные бюсты. У окна стоял большой белый с золотом рояль или, быть может, клавикорды.
И в этой прекрасной комнате, выдержанной в мягких тонах, как в тщательно подобранной декорации, у маленького камина с белым верхом нас поджидала миссис Эндрю Кармоди в розовом платье со свободными рукавами. Она небрежно играла сложенным веером слоновой кости, а лицо у нее было такое же, как прошлой ночью в ложе на благотворительном балу — спокойное, словно за всю свою жизнь она никогда не ведала волнений.
— Добрый день, инспектор. Мистеру Кармоди уже сообщили, что вы здесь, сию минуту он спустится…
Она удостоила Бернса улыбкой, игнорируя остальных с такой легкостью, будто она и впрямь нас не видела.
— Добрый день, мадам Кармоди. Надеюсь, он не слишком страдает?..
— Ожоги болезненные, тем не менее…
Она слегка шевельнула плечиком и послала инспектору еще одну ослепительную улыбку, из которой явствовало, что беседа окончена. Потом она подняла и раскрыла веер и обмахнулась раз или два, и Бернс, чтобы как-то затушевать тот факт, что ему не предложили сесть, нагнулся и принялся разглядывать мраморный бюст Марии-Антуанетты.
Послышались медленные шаги, но, как только я повернулся навстречу им, они сделались бесшумными; человек, весь обмотанный бинтами, с трудом прошел по огромному ковру к кожаному шезлонгу. Белые повязки пересекали лоб, закрывали с обеих сторон виски и щеки, плотно охватывали шею. А нос и узкие полоски кожи между носом и краями бинта были так воспалены, так ужасно обожжены, что еще сохранившаяся пленочка кожи, казалось, не в состоянии удержать кровь, готовую вот-вот брызнуть наружу. Волосы сгорели начисто, вся голова была воспалена и покрыта струпьями. Воспалены были и глаза, и он то моргал ими часто-часто, то на несколько секунд закрывал их совсем. Одна забинтованная рука висела на перевязи, пальцы, торчащие из бинтов, вздулись и потрескались.
Он опустился в шезлонг и откинулся назад, будто выбившись из сил. На нем были черные брюки в легкую светлую полоску и синий шлафрок с плетеной окантовкой. На складном столике возле шезлонга стояли стакан, графин, тут же лежали открытая коробочка с пилюлями и градусник. Какое-то время хозяин молча лежал с закрытыми глазами, потом взглянул на нас, произнес:
«Как…» — но закашлялся, надрывно, с хрипом. При следующей попытке заговорить он снизил голос почти до шепота, лишь бы не закашляться снова:
— Как видите, я получил ожоги. Во вчерашнем пожаре. Великое счастье, что выбрался оттуда живым…
Внезапно он резко втянул в себя воздух, поднял руки к груди, словно собираясь закашляться вновь, но судорожно сглотнул и подавил кашель. Опять полежал секунды две-три с закрытыми глазами, потом раскрыл их, глянул на Джулию, глянул на меня и кивнул Бернсу несколько раз кряду.
— Они самые и есть, — сказал, почти прошептал он. Спасибо, инспектор. Садитесь, пожалуйста.
— Ах, да, — произнес Бернс таким тоном, будто оставался на ногах исключительно по рассеянности. — А теперь, сэр, прошу вас рассказать все, как было…
Мы с Джулией остались стоять, а хозяин поведал Бернсу о письме Пикеринга и о встрече в парке ратуши.
— Я нисколько не сомневался, что какие-то документы у него могут быть. В качестве подрядчика я честно выполнял для муниципалитета ряд работ, и денежные ведомости, без сомнения, сохранились. Отнюдь не все, что делалось для города, пока Твид был у власти, делалось бесчестными методами…
— Само собой.
— И тем не менее его документы имели для меня известную ценность. Я веду сейчас кое-какие переговоры довольно деликатного свойства — речь идет о миллионах, и любая сплетня или клевета, пусть самая голословная, может сорвать все дело. Так что я сразу же установил за ним слежку. Пикеринг даже не пытался улизнуть от нанятого мной сыщика, и тот без труда установил его адрес — дом девятнадцать на Грэмерси-парк. Заодно я просил выяснить фамилии и других жильцов дома. Мне представлялось, что среди них могут быть соучастники этого нелепого заговора. Вчера утром я встретился с Пикерингом, и тот повел меня в свою тайную контору в бывшем здании «Всего мира». Я принес с собой тысячу долларов наличными, я хотел заплатить, просто чтобы избавиться от него. Запроси он на цент больше — я сообщил бы вам его адрес и потребовал бы арестовать его.
— И правильно сделали бы, — отозвался Бернс.
«А ведь неплохо придумано», — решил я; окажись я на месте Кармоди, я, наверно, приправил бы факты таким же соусом. Время от времени заходясь кашлем, он продолжал свой рассказ:
Пикеринг-де нехотя согласился на тысячу долларов, понимая, видимо, что никаких доказательств чьих-либо злоупотреблений у него, по существу, нет; Пикеринг упомянул, почему заколочен дверной проем в соседнее помещение; Пикеринг уже вытаскивал из своих ящиков документы в обмен на тысячу долларов, но тут в шахте лифта каким-то образом возник пожар. И вдруг, к совершенному удивлению Кармоди, мы — он указал на нас пальцем — ворвались в контору через заколоченную дверь, я бросился на Пикеринга и начал с ним бороться, а Джулия принялась запихивать деньги за пазуху. До Кармоди уже доносился треск огня, вверх по шахте катились клубы дыма, слышались крики «Пожар!..» и топот людей, бегущих со всех ног; пришлось ему самому бежать, спасая свою жизнь…
Он опять захлебнулся кашлем, и миссис Кармоди, метнув на нас уничтожающий взгляд, торопливо подошла и поднесла к его губам стакан воды. В полнейшем недоумении я посмотрел на него, потом на Джулию — она недоумевала не меньше моего. Зачем Кармоди понадобилось впутывать нас в эту историю? Нет, пожалуй, я улавливал причину, хоть и выраженную лишь намеком: гневно потрясая забинтованной головой и оттолкнув стакан, Кармоди выпрямился и шезлонге и проговорил резким шепотом, равнозначным крику:
— Я выбрался по лестнице к выходу на Нассау-стрит. По всей вероятности, одним из самых последних. Ценой жестких ожогов лица, головы и руки. Мой врач сказал, что теперь я останусь обезображен до конца дней своих… — Голос его был исполнен горечи. Краснота и шрамы, добавил он, сохранятся на лице навсегда, борода, усы, да и вообще волосы исчезнут почти без следа. — И они в том повинны!..
Он свирепо ткнул в нашу сторону пальцем: кажется, он и вправду убедил себя, что это так, и, уж во всяком случае, ненавидел нас за то, что испытывал ужасную боль. Нет сомнения, заявил он в заключение, мы знали о планах Пикеринга. Так оно, собственно, и было, по крайней мере я знал. Из обитателей дома, где жил Пикеринг, мы единственные походили по приметам на тех, кто ворвался накануне к ним в контору, — потому-то Кармоди и просил инспектора Бернса доставить нас на очную ставку.
— И если Пикеринг, — Кармоди откинулся в шезлонге, — до сих пор не обнаружен, то они повинны в его смерти. Если бы не они, он мог бы спастись вместе со мной.
Бернс повернулся и пристально посмотрел на нас.
— Пикеринг не обнаружен.
— Тогда перед вами его убийцы.
В жизни не встречал я такой дикой злобы, какой сверкнули полускрытые бинтами, покрасневшие глаза. Имело ли смысл протестовать, говорить, что пожар начал он, а не мы, что с Пикерингом боролся он, а не мы, что смерть Пикеринга — на его совести? Я хотел было выкрикнуть это ему в лицо, но как же объяснить в таком случае, почему мы прятались в соседней комнате? Рассказать Бернсу о Данцигере и о проекте? Никакого объяснения нашему поведению я не находил.
— Ну? — обратился ко мне Бернс. — Хотите что-нибудь мне сказать?..
Я немного подумал и покачал головой.
У входной двери зазвенел звонок. Мы услышали, как дверь отворилась, до нас донесся голос горничной и другой, мужской. Шаги все ближе и ближе, горничная замерла на пороге, а к нам в гостиную вошел полицейский, который оставался у дома N19 на Грэмерси-парк. Держа шлем под мышкой, он отвесил поклон, смиренно опустив голову, потом отступил на шаг и поднял палец к усам, чтобы их пригладить. Забинтованная голова в шезлонге царственно кивнула в ответ, миссис Кармоди снисходительно наклонила головку. Приветственная церемония заняла несколько секунд, и, если бы я даже не догадывался ни о чем раньше, теперь я понял бы со всей очевидностью, что здесь обитают деньги и власть — и оба блюстителя порядка отдают себе в том отчет.
— Ну? — произнес Бернс снова и тем самым сразу определил свое положение в гостиной, недосягаемое для обыкновенного полицейского служаки.
— Так точно, сэр, — ответил сержант, расстегивая две медные пуговицы как раз над ремнем. Сунул руку за борт шинели и, повинуясь актерскому инстинкту, шагнул, не вынимая руки, к столику рядом с шезлонгом Кармоди. И только тут достал из-под шинели толстую пачку зелененьких купюр, перехваченных бумажными лентами, и шлепнул ею о столик.
— Нашел у него в комнате, сэр. — Он кивнул в мою сторону. Хозяйка показала мне, где его комната, и деньги были в саквояже, спрятаны под бельем…
Я буквально онемел от изумления. Бернс подошел к столику, наклонился и внимательно отсмотрел купюры.
— Это ваши деньги, сэр?
Забинтованная голова повернулась — похоже, что движение причинило Кармоди боль, — и воспаленные глаза уставились на пачку, часто мигая.
— Да, билеты были помечены. Мой банк опознает их все до единого.
Бернс взял деньги со стола, запихнул их во внутренний карман и приблизился к нам с Джулией.
— Ну? — повторил он чуть ли не весело, остановившись подле меня. — Теперь-то вы хотите что-нибудь мне сказать?..
— Мне нечего говорить. — Я пожал плечами. — Он лжет, и вся история с деньгами — провокация, чтобы придать этой лжи видимость правдоподобия. — Я понятия не имел, употреблялось ли тогда слово «провокация», но Бернс понял меня и кивнул. — Мы этих денег и не касались… — Я осекся, меня вдруг осенило. — А вы проверяли их на отпечатки пальцев? — спросил я взволнованно. — Его отпечатки вы, разумеется, найдете. — Я показал на шезлонг. — Но не найдете ни моих, ни мисс Шарбонно!..
— Не найду чего?
— Отпечатков пальцев!
— Что-то я не пойму тебя, парень…
Он действительно не понимал меня. Нетрудно было увидеть, что не понимал. Не знаю, когда начали применять отпечатки пальцев как метод установления личности преступника, но, очевидно, время это еще не настало.
— Не понимаете, и не надо. Он лжет. Больше мне нечего вам сказать.
— Ну что ж, возможно, возможно, — откликнулся Бернс. К нему подошел сержант, шепнул что-то на ухо. Бернс кивнул, сержант вышел. Какое-то время инспектор смотрел на меня задумчиво, будто и в самом деле взвешивал ту возможность, что я говорю правду. — Значит, он обвиняет, ты отрицаешь вину. Если вы двое сделали это, то, кроме мистера Кармоди, вас никто не видел. Но ты вот что мне скажи: а вы вообще-то там были? Прятались вы рядом с конторой Пикеринга? Без всякого злого умысла — прятались или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Мы снова сели в экипаж, Бернс опять лицом к нам, доехали до Пятой авеню и повернули на север.
— Куда мы едем? — спросил я.
— А ты не догадываешься?
— Нет, не догадываюсь.
— Тогда погоди — узнаешь…
Наконец, мы остановились между Сорок седьмой и Сорок восьмой улицами; теперь я догадался, куда мы ехали, — и Джулия тоже, как я понял по ее взгляду, — только по-прежнему не мог представить себе зачем. Вот он прямо перед нами, только тротуар пересечь, особняк Эндрю Кармоди на Пятой авеню, со своей великолепной, бронзовой и каменной, оградой и узким газоном позади нее. Дверца экипажа открылась, кучер жестом предложил нам выйти, приготовился взять Джулию за локоть, а Бернс меня — за кисть… Неужели Кармоди, увидев, как мы с Джулией выскочили из заколоченной комнаты бок о бок с конторой Джейка, решил, что мы соучастники шантажа? И теперь намерен обвинить нас в этом?
Дверь нам отворила горничная, девочка лет пятнадцати, не больше, в длинном черном платье с рукавами, прикрывающими запястья, огромном белом переднике и хитроумном кружевном чепчике; щеки у нее рдели, будто их только что натерли.
— Входите, пожалуйста, джентльмены, входите, мисс, вас ожидают, — сказала она с боязливой учтивостью.
Мы прошли через вестибюль, потом по короткому коридорчику, выложенному блестящим паркетом, и, миновав высокую дверь, попали в комнату, отличавшуюся от гостиной тети Ады как небо от Земли. Эта была раза в четыре больше, по одну сторону тянулся ряд застекленных дверей, и обставлена она была французской мебелью в стиле, если не ошибаюсь, какого-то из Людовиков — изящнейшей, элегантнейшей, легкой настолько, что, казалось, ею и пользоваться нельзя. По стенам висели картины в рамах, из сводчатых ниш смотрели белые мраморные бюсты. У окна стоял большой белый с золотом рояль или, быть может, клавикорды.
И в этой прекрасной комнате, выдержанной в мягких тонах, как в тщательно подобранной декорации, у маленького камина с белым верхом нас поджидала миссис Эндрю Кармоди в розовом платье со свободными рукавами. Она небрежно играла сложенным веером слоновой кости, а лицо у нее было такое же, как прошлой ночью в ложе на благотворительном балу — спокойное, словно за всю свою жизнь она никогда не ведала волнений.
— Добрый день, инспектор. Мистеру Кармоди уже сообщили, что вы здесь, сию минуту он спустится…
Она удостоила Бернса улыбкой, игнорируя остальных с такой легкостью, будто она и впрямь нас не видела.
— Добрый день, мадам Кармоди. Надеюсь, он не слишком страдает?..
— Ожоги болезненные, тем не менее…
Она слегка шевельнула плечиком и послала инспектору еще одну ослепительную улыбку, из которой явствовало, что беседа окончена. Потом она подняла и раскрыла веер и обмахнулась раз или два, и Бернс, чтобы как-то затушевать тот факт, что ему не предложили сесть, нагнулся и принялся разглядывать мраморный бюст Марии-Антуанетты.
Послышались медленные шаги, но, как только я повернулся навстречу им, они сделались бесшумными; человек, весь обмотанный бинтами, с трудом прошел по огромному ковру к кожаному шезлонгу. Белые повязки пересекали лоб, закрывали с обеих сторон виски и щеки, плотно охватывали шею. А нос и узкие полоски кожи между носом и краями бинта были так воспалены, так ужасно обожжены, что еще сохранившаяся пленочка кожи, казалось, не в состоянии удержать кровь, готовую вот-вот брызнуть наружу. Волосы сгорели начисто, вся голова была воспалена и покрыта струпьями. Воспалены были и глаза, и он то моргал ими часто-часто, то на несколько секунд закрывал их совсем. Одна забинтованная рука висела на перевязи, пальцы, торчащие из бинтов, вздулись и потрескались.
Он опустился в шезлонг и откинулся назад, будто выбившись из сил. На нем были черные брюки в легкую светлую полоску и синий шлафрок с плетеной окантовкой. На складном столике возле шезлонга стояли стакан, графин, тут же лежали открытая коробочка с пилюлями и градусник. Какое-то время хозяин молча лежал с закрытыми глазами, потом взглянул на нас, произнес:
«Как…» — но закашлялся, надрывно, с хрипом. При следующей попытке заговорить он снизил голос почти до шепота, лишь бы не закашляться снова:
— Как видите, я получил ожоги. Во вчерашнем пожаре. Великое счастье, что выбрался оттуда живым…
Внезапно он резко втянул в себя воздух, поднял руки к груди, словно собираясь закашляться вновь, но судорожно сглотнул и подавил кашель. Опять полежал секунды две-три с закрытыми глазами, потом раскрыл их, глянул на Джулию, глянул на меня и кивнул Бернсу несколько раз кряду.
— Они самые и есть, — сказал, почти прошептал он. Спасибо, инспектор. Садитесь, пожалуйста.
— Ах, да, — произнес Бернс таким тоном, будто оставался на ногах исключительно по рассеянности. — А теперь, сэр, прошу вас рассказать все, как было…
Мы с Джулией остались стоять, а хозяин поведал Бернсу о письме Пикеринга и о встрече в парке ратуши.
— Я нисколько не сомневался, что какие-то документы у него могут быть. В качестве подрядчика я честно выполнял для муниципалитета ряд работ, и денежные ведомости, без сомнения, сохранились. Отнюдь не все, что делалось для города, пока Твид был у власти, делалось бесчестными методами…
— Само собой.
— И тем не менее его документы имели для меня известную ценность. Я веду сейчас кое-какие переговоры довольно деликатного свойства — речь идет о миллионах, и любая сплетня или клевета, пусть самая голословная, может сорвать все дело. Так что я сразу же установил за ним слежку. Пикеринг даже не пытался улизнуть от нанятого мной сыщика, и тот без труда установил его адрес — дом девятнадцать на Грэмерси-парк. Заодно я просил выяснить фамилии и других жильцов дома. Мне представлялось, что среди них могут быть соучастники этого нелепого заговора. Вчера утром я встретился с Пикерингом, и тот повел меня в свою тайную контору в бывшем здании «Всего мира». Я принес с собой тысячу долларов наличными, я хотел заплатить, просто чтобы избавиться от него. Запроси он на цент больше — я сообщил бы вам его адрес и потребовал бы арестовать его.
— И правильно сделали бы, — отозвался Бернс.
«А ведь неплохо придумано», — решил я; окажись я на месте Кармоди, я, наверно, приправил бы факты таким же соусом. Время от времени заходясь кашлем, он продолжал свой рассказ:
Пикеринг-де нехотя согласился на тысячу долларов, понимая, видимо, что никаких доказательств чьих-либо злоупотреблений у него, по существу, нет; Пикеринг упомянул, почему заколочен дверной проем в соседнее помещение; Пикеринг уже вытаскивал из своих ящиков документы в обмен на тысячу долларов, но тут в шахте лифта каким-то образом возник пожар. И вдруг, к совершенному удивлению Кармоди, мы — он указал на нас пальцем — ворвались в контору через заколоченную дверь, я бросился на Пикеринга и начал с ним бороться, а Джулия принялась запихивать деньги за пазуху. До Кармоди уже доносился треск огня, вверх по шахте катились клубы дыма, слышались крики «Пожар!..» и топот людей, бегущих со всех ног; пришлось ему самому бежать, спасая свою жизнь…
Он опять захлебнулся кашлем, и миссис Кармоди, метнув на нас уничтожающий взгляд, торопливо подошла и поднесла к его губам стакан воды. В полнейшем недоумении я посмотрел на него, потом на Джулию — она недоумевала не меньше моего. Зачем Кармоди понадобилось впутывать нас в эту историю? Нет, пожалуй, я улавливал причину, хоть и выраженную лишь намеком: гневно потрясая забинтованной головой и оттолкнув стакан, Кармоди выпрямился и шезлонге и проговорил резким шепотом, равнозначным крику:
— Я выбрался по лестнице к выходу на Нассау-стрит. По всей вероятности, одним из самых последних. Ценой жестких ожогов лица, головы и руки. Мой врач сказал, что теперь я останусь обезображен до конца дней своих… — Голос его был исполнен горечи. Краснота и шрамы, добавил он, сохранятся на лице навсегда, борода, усы, да и вообще волосы исчезнут почти без следа. — И они в том повинны!..
Он свирепо ткнул в нашу сторону пальцем: кажется, он и вправду убедил себя, что это так, и, уж во всяком случае, ненавидел нас за то, что испытывал ужасную боль. Нет сомнения, заявил он в заключение, мы знали о планах Пикеринга. Так оно, собственно, и было, по крайней мере я знал. Из обитателей дома, где жил Пикеринг, мы единственные походили по приметам на тех, кто ворвался накануне к ним в контору, — потому-то Кармоди и просил инспектора Бернса доставить нас на очную ставку.
— И если Пикеринг, — Кармоди откинулся в шезлонге, — до сих пор не обнаружен, то они повинны в его смерти. Если бы не они, он мог бы спастись вместе со мной.
Бернс повернулся и пристально посмотрел на нас.
— Пикеринг не обнаружен.
— Тогда перед вами его убийцы.
В жизни не встречал я такой дикой злобы, какой сверкнули полускрытые бинтами, покрасневшие глаза. Имело ли смысл протестовать, говорить, что пожар начал он, а не мы, что с Пикерингом боролся он, а не мы, что смерть Пикеринга — на его совести? Я хотел было выкрикнуть это ему в лицо, но как же объяснить в таком случае, почему мы прятались в соседней комнате? Рассказать Бернсу о Данцигере и о проекте? Никакого объяснения нашему поведению я не находил.
— Ну? — обратился ко мне Бернс. — Хотите что-нибудь мне сказать?..
Я немного подумал и покачал головой.
У входной двери зазвенел звонок. Мы услышали, как дверь отворилась, до нас донесся голос горничной и другой, мужской. Шаги все ближе и ближе, горничная замерла на пороге, а к нам в гостиную вошел полицейский, который оставался у дома N19 на Грэмерси-парк. Держа шлем под мышкой, он отвесил поклон, смиренно опустив голову, потом отступил на шаг и поднял палец к усам, чтобы их пригладить. Забинтованная голова в шезлонге царственно кивнула в ответ, миссис Кармоди снисходительно наклонила головку. Приветственная церемония заняла несколько секунд, и, если бы я даже не догадывался ни о чем раньше, теперь я понял бы со всей очевидностью, что здесь обитают деньги и власть — и оба блюстителя порядка отдают себе в том отчет.
— Ну? — произнес Бернс снова и тем самым сразу определил свое положение в гостиной, недосягаемое для обыкновенного полицейского служаки.
— Так точно, сэр, — ответил сержант, расстегивая две медные пуговицы как раз над ремнем. Сунул руку за борт шинели и, повинуясь актерскому инстинкту, шагнул, не вынимая руки, к столику рядом с шезлонгом Кармоди. И только тут достал из-под шинели толстую пачку зелененьких купюр, перехваченных бумажными лентами, и шлепнул ею о столик.
— Нашел у него в комнате, сэр. — Он кивнул в мою сторону. Хозяйка показала мне, где его комната, и деньги были в саквояже, спрятаны под бельем…
Я буквально онемел от изумления. Бернс подошел к столику, наклонился и внимательно отсмотрел купюры.
— Это ваши деньги, сэр?
Забинтованная голова повернулась — похоже, что движение причинило Кармоди боль, — и воспаленные глаза уставились на пачку, часто мигая.
— Да, билеты были помечены. Мой банк опознает их все до единого.
Бернс взял деньги со стола, запихнул их во внутренний карман и приблизился к нам с Джулией.
— Ну? — повторил он чуть ли не весело, остановившись подле меня. — Теперь-то вы хотите что-нибудь мне сказать?..
— Мне нечего говорить. — Я пожал плечами. — Он лжет, и вся история с деньгами — провокация, чтобы придать этой лжи видимость правдоподобия. — Я понятия не имел, употреблялось ли тогда слово «провокация», но Бернс понял меня и кивнул. — Мы этих денег и не касались… — Я осекся, меня вдруг осенило. — А вы проверяли их на отпечатки пальцев? — спросил я взволнованно. — Его отпечатки вы, разумеется, найдете. — Я показал на шезлонг. — Но не найдете ни моих, ни мисс Шарбонно!..
— Не найду чего?
— Отпечатков пальцев!
— Что-то я не пойму тебя, парень…
Он действительно не понимал меня. Нетрудно было увидеть, что не понимал. Не знаю, когда начали применять отпечатки пальцев как метод установления личности преступника, но, очевидно, время это еще не настало.
— Не понимаете, и не надо. Он лжет. Больше мне нечего вам сказать.
— Ну что ж, возможно, возможно, — откликнулся Бернс. К нему подошел сержант, шепнул что-то на ухо. Бернс кивнул, сержант вышел. Какое-то время инспектор смотрел на меня задумчиво, будто и в самом деле взвешивал ту возможность, что я говорю правду. — Значит, он обвиняет, ты отрицаешь вину. Если вы двое сделали это, то, кроме мистера Кармоди, вас никто не видел. Но ты вот что мне скажи: а вы вообще-то там были? Прятались вы рядом с конторой Пикеринга? Без всякого злого умысла — прятались или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53