ЗАДАЧНИК МУТАНТОВ (СТРАНИЧКА)
221. У Додика пять рук, а Зоя, Павел и Макс - тройные сиамцы.
Спрашивается, сколько килокалорий потребуется на вечерний ужин, если к ним
в гости придет микроцефал Артур с наружным расположением желудка? Следует
учесть, что синтетические корнеплоды содержат такое количество фенольных
соединений, которое лишь на 0,24 условных единиц отстоит от границы НМП
(необратимых мутационных преобразований).
222. Какова должна быть скорость полета летающего человека над ночной
тундрой при температуре -45С и среднем количестве мышеподобных 10,73 особи
на 1 км^2, при условии, что на свечение пуповидного фонаря уходит 0,33
мышечной энергии и лишь каждая двенадцатая атака результативна?
223. Гуманоид В. и околоид Ж., считающие друг друга инопланетными
жителями, объясняются знаками, а также пользуются усредненной символикой,
основанной на двоичном коде. Каково общее время взаимных встреч и бесед, в
результате которых они придут к выводу, что являются единоутробными
братьями своей общей матери К., если учесть, что емкость взаимной
информативной базы 630 единиц, а продолжительность жизни среднего мутанта
не превышает 46 лет?

КОРАБЛЬ. ЧЕТА
Говоря "корабль", поневоле обращаешься к первооснове понятия, к
вычурному сооружению из бревен и канатов, к дощатой скорлупе, увлекаемой
вздувшимися сегментами парусины, словом, к деревянному вместилищу на воде.
Этот корабль целиком растительного происхождения, он весь - волокна,
ветви, стволы, и даже в момент катастрофы ведет себя по-свойски - трещат
мачты, летит щепа, рвутся конопляные жилки, словом, гибнет организм, и это
приемлемо (как гибель) для древесной конструкции, это, пожалуй, самая
подходящая ей кончина. Кораблекрушение...
Иное дело - наш корабль, если его можно вообще назвать кораблем. Моя
супруга Хана (на мой взгляд, прекрасное имя - Хана, вслушайтесь - Хана!),
так вот, она до сих пор уверена, что это самый заурядный довольно старый
кирпичный дом этажей так в семь (или восемь - не так-то просто определить
этажность изнутри, особенно при такой, с выкрутасами и странностями,
лестничной клетке). Есть, правда, лифт, но он всегда на ремонте, хотя я
трижды - за время жизни в корабле - видел, как за ржавой сеткой проплывала
старомодная остекленная кабина, полная каких-то суровых мужчин, по виду -
чернорабочих. Хана предположила, что это, скорей всего, жильцы, наши
соседи даже - однако я на это резонно возразил: а видела ли она
когда-нибудь хоть одного обитателя, скажем, квартиры напротив? Встретила
она кого-нибудь, хоть болонку, на лестнице за все то время, что мы здесь
живем (тут заковыка: ни я, ни Хана толком не можем вспомнить, когда мы
здесь оказались и по какому поводу).
Меня все это начинает беспокоить, и вот почему: если нам в самом деле
не суждено выбраться отсюда, хотя бы из-за того, что наружная дверь
замурована, забетонирована, а другая дверь в полуподвале - это уже
кочегарка, о которой я еще скажу, так вот, если мы с Ханой почему-то взяты
как пассажиры, то как понимать нашу полную неосведомленность насчет целей
и характера экспедиции, или там опыта, не знаю, как лучше... На свой страх
и риск я однажды пробрался на чердак, чтобы определить истинное наше
положение; когда я распахнул слуховое окно, сразу стало ясно - это космос,
мрачная чернота, заполненная исполинскими звездными облаками, настоящее
царство исчезновения. Что нужно заметить: из наших окон виден лишь участок
стены противоположного дома, глухой, безоконный, да еще оголовок бетонного
столба, от него к стене по изоляторам зеленого бутылочного стекла идут
шины высокого напряжения. Да, еще крышка дефлектора. Из узенького
проемчика в стене торчит колено трубы с дефлектором наверху.
Я и Хана часами стоим у подоконника, созерцая все это и пытаясь
постичь его сокровенный смысл. Наш быт вообще монотонен, как у любой
пожилой четы, но с тех пор, как мы перебрались сюда (как же это, все-таки,
произошло?), он стал еще однообразнее, хотя, говоря по правде, жаловаться
на плохое снабжение или там на обслугу не приходится. Каждый месяц нам
приносит пенсию неразговорчивая женщина-почтальон, а купить все
необходимое можно на первом этаже, где разместилась крохотная домовая
кухня; там распоряжается балагур - заведующий, продавец, приемщик, повар,
словом, человек за все, который ни разу не ответил еще серьезно ни на один
вопрос.
- Петро, - (так он сам себя называет), - Петро, как по-вашему, что
это за дом?
- Дом как дом. Образцового быта.
- Сказал тоже - образцового! Тут и быта всего лишь я да Хана. Он что,
режимный?
- Почем я знаю, - ухмыльнулся Петро. - От люди! Сами тут живут и
спрашуют у постороннего человека - что за дом... Берите от эти пончики,
свежие, тока завезли.
- Ну хорошо, а сам ты где живешь?
- Так я вам и сказал, - и Петро орудует, накладывая пончики
деревянной лопаткой, жуликовато взглядывая из-под замызганной поварской
шапочки. - То в одной, то в другой... Казак, чего там.
- Понятно... Петро, а можно пройти через твою подсобку на улицу?
- Та вы шо? - делает страшные глаза. - Там же стерильно все, там
пищеблок... Идите как все люди, через подъезд.
- Но дверь же - заложена кладкой?
- А-а, вот как... - и водит тряпкой по кафельной стене, улыбается. -
Тогда, конечно, хуже... Возьмите сметанку, не пожалеете. Сметанка сегодня,
- как на выставку!
Теперь о кочегарке. Войдя туда, нужно спуститься еще на три-четыре
ступеньки и пройти мимо широкого рабочего стола - середина его расчищена
от железок и завернутых в бумагу остатков снеди, здесь постоянно идет игра
в домино. Насколько я понял, у стола собирается смена, дежурные техники -
электрик, слесарь, еще какие-то - и дни напролет стучат костяшками,
сосредоточенно и страстно, не реагируя на меня никак, разве лишь, когда я
потяну за рычаг заслонки, чтобы взглянуть на адские ослепительные струи в
топке, истопник, не отрывая взгляда от костяшек, бросит:
- Ну че? Фурычит?
- Еще как... Смотреть страшно...
- Всесоюзная кочегарка, о чем речь!
Я вижу, как исполинский столб пламени хлещет отсюда в черные глубины,
гоня нас все дальше и дальше, будто проклятье.
Огромная эта печь пожирает топлива не меньше, чем средняя домна, но
зачем такая мощь - непостижимо. От ее работы вибрирует и гудит все здание.
Глубокой ночью иногда возникает ощущение, предчувствие, что ли, что вот
сейчас, сию минуту все разлетится прямо в полете, и нас вышвырнет наружу в
груде кирпичной пыли, среди погнутых балок и обломков мебели,
барахтающихся в простынях... Кораблекрушение.
- Хана?
Она молчит, тяжело дышит во сне.
- Хана, ты спишь? Хана, что с нами будет?
Хана молчит, я слышу лишь, как гудит, разрывается топка в подвале и
как наверху кровлю обтекает со свистом стремительный звездный поток.

ОЧКИ "НЮ"
Еще один случай, который мне чем-то напомнил визуального фокусника -
помните, в начале? Так вот, некто Валерий Кроль однажды имел
неосторожность одолжить крупную сумму маклеру Шиманскому, человеку вполне
сомнительному. И не то, чтобы Кроль был наивен до того, что сущность
маклера не видна была ему с самого начала во всей своей неприглядности, не
то чтобы он был так уж широк и щедр, или же действовал под настроение -
нет, ничего такого и близко не было, просто так получилось. Необъяснимо,
но бывает. Валерий Кроль списал эту сумму по статье фатальных утрат,
полагающихся, очевидно, каждому человеку по какой-то житейской статистике,
смирился и даже не докучал Шиманскому напоминаниями.
Маклер, по-видимому, встревожился столь непривычной реакцией.
Возможно он опасался скрытой мести, или чего еще, во всяком случае с
некоторых пор Валерий Кроль стал получать переводы от Шиманского в счет
погашения долга. Более того, встревоженный маклер стал время от времени
делать ему подношения, этакие мужские пустячки, вроде экзотической
зажигалки или несессера, сопровождаемые заверениями в скором и
окончательном расчете.
Прошлым летом он одарил Кроля очками - занятным зарубежным изделием с
пикантным свойством: очки позволяют видеть человека без одежды, нагишом.
Любопытно, что такие вот плотоядные натуры, вроде Шиманского, как правило
страдают недостатком воображения - не ситуативного воображения, где они
прямо-таки чемпионы в вариациях типа продать-надуть-заработать, а в своих
представлениях о ближнем, иначе с какой стати дарить такую, не весьма
пристойную игрушку интеллигенту Кролю, который сперва даже не понял
истинного назначения очков и видел в них лишь средство солнцезащиты.
Как раз поэтому Валерий Кроль обнаружил это качество очков лишь на
пляже. Он поднял глаза от книжки и обнаружил внезапно, что за четверть
часа пустой пятачок возле его топчана заполнили нудисты, где там пятачок -
весь пляж оказался нудистским, и Кроль в смущении тут же ретировался к
выходу.
На улице его смятение усугубилось, и лишь когда он снял очки, чтобы
протереть их - все вокруг приобрело благопристойность.
Кроль описывал впечатление первичного шока от зрелища голой толпы,
медлительно фланирующей вдоль набережной. Он говорил, что поначалу не мог
противиться импульсу, возникавшему ежесекундно - срывать очки, прятать их
в футляр, - и другому непобедимому желанию снова водружать их на свой
породистый нос.
Интересно, что его мало интересовала сексуальная, так сказать,
сторона дела (он этим не увлекается), Кроль признавался, что грациозные
нимфетки и женщины в соку оставляли след куда меньший, чем общее
потрясающее впечатление нагого стада.
- Будто огромное племя людоедов! - восклицал потрясенный Кроль, -
будто дикари, забавы ради пародирующие цивилизацию. Скоты! Иэху! Скоты!
По его словам, он тогда хотел завопить это вслух - но, опустив
взгляд, узрел собственные тощие голени, пупок среди венчика волос,
гениталии, болтающиеся при каждом шаге - и, само собой, промолчал.

ГРАФИК ПИРОЖКО
Стоит художнику помереть - и широкая публика тут же обращает свой
интерес к его творчеству, наследию и к малозначительным подробностям
загубленной жизни. Такова уж вековая традиция, тут ничего не попишешь.
В случае с Пирожко все наоборот, вернее, не все укладывается в эту
простую схему. Существование Пирожко у всех на виду, всем известны его
скандальные выступления по разным поводам, а его интимная жизнь не
содержит никаких тайн и проходит, как правило, прилюдно. Еще раз: никаких
загадок для грядущих биографов жизнь Пирожко не представляет, им не надо
выдумывать бедственного положения и нищенства процветающего (несмотря на
долги) художника и прикидывать, сколько теперь дадут коллекционеры за его
самый крохотный экслибрис. Большинству ясно - интерес к Пирожко немедленно
угаснет, стоит лишь тому спьяну влететь в автокатастрофу, или же - более
спокойный вариант - загнуться от цирроза печени.
Пресса часто нагнетает вокруг Пирожко и его творчества прямо-таки
истерический гвалт, при этом, как ни странно, за пределами ее внимания
остаются собственно работы графика. Больше того, если внимательно
вчитаться в критические материалы насчет Пирожко, станет ясно, что под
флером снисходительных похвал и подбадриваний в адрес "нашего
актуальнейшего бытописателя" скрывается абсолютное неуважение и полное
непонимание магической силы его творчества. Внимание публики
концентрируется на в самом деле бездарных, больших (в масштабах графики)
работах, тогда как подлинные шедевры игнорируются, о них пишется вскользь
и неохотно. А ведь они есть - всего несколько вещей, зато каких!
Во-первых, небольшой офорт "Речная улица", казалось бы ничем особо не
блещущий на выставочных стендах. Пейзаж выполнен приблизительно, неряшливо
стилизован, о композиции говорить нет смысла, но - если случайно подойти к
работе ближе, чем того требует простое рассматривание, - произойдут
удивительные вещи. Прежде всего - низкий звук работающего буксирного
двигателя, он сразу заполняет уши, но, стоит озадаченному зрителю
отшатнуться - эффект тут же пропадает. Когда же заинтригованный посетитель
вторично приникает к офорту, звуковой ряд не только размножен, не только
насыщен галочьим граем, репликами прохожих, дальней музыкой, но и сам
офорт как бы расширяется, приобретает воронкообразное обрамление и, еще
секунда - затянет неосторожного в сырые вечерние просторы этого,
пропахшего тиной, предместья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24