Этот, надо сказать, повел себя необычно. Вместо того, чтобы прямиком
из газика, минуя омытые дождем фанерные стенды (шел тогда дождь) зайти
степенно в правление и скрыться там как бы навечно, он заспешил по слякоти
к фермам - к дальнему второму участку, где с утра давно уже поревывали
телки в загонах. Бдительная секретарша усекла через окно этот необычный
маневр и доложила председателю - тот оторвался от бумаг и обозрел мельком
удаляющуюся нелепую фигуру.
- Хто такой - ума не приложу... Може, мелиоратор с Орджоникидзовки?
Так он бы сюда шел... Чи шабашник якой?.. А, нехай блукает, меня ему все
одно не миновать.
Но человека в макинтоше будто вело какое-то чутье: скользя по
размокшей глине, придерживаясь за колья и столбы, он перебирался через
навозную жижу загона, к длиннющему унылому бараку телятника. Встретившийся
ему заика Стасик отвернул круто свою тачку с бидонами - так одержимо шагал
городской визитер.
Будь Стасик хоть на пятак умнее, он бы обратил внимание на
поразительное отсутствие мимики (это при бегающих - неподвижных! -
глазах), на невнятное бормотанье и возгласы, но он лишь отметил с тупым
изумлением, что следы пришедшего дымились.
- Где, где это? - спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, у
скотниц, занятых уборкой, и тут же двинулся вдоль стены, изукрашенной
потеками.
- Кирилыч, вон пришел какой-то, - позвали женщины зоотехника. Тот
обернулся на гостя и посуровел: зоотехник опасался санитарной инспекции.
Ощупывая стены, стойла, поилки, районный человек сновал по ферме.
- Вам кого? - спросил Кирилыч, подойдя.
- Все сущее подлежит уничтожению, - непонятно ответил посетитель и
зыркнул из-под шляпы. От этого взгляда зоотехник на миг оледенел.
- Здесь! Это здесь, знаю! - неопределенно махнул макинтош по
сумрачной ферме. - Основной закон мира - уничтожение, друг скотник... ("Я
вам не скотник, я..." - успел рявкнуть Кирилыч), но гость вдруг поднял
руку - блеклую руку бухгалтера, можно бы так сказать, если бы не ноготь на
мизинце, неуместный у бухгалтера длиннющий ноготь блатного фата - и
звякнул им по ободку поилки. И поилка исчезла - осыпалась, что ли - по
самую подводящую трубу, оттуда полилась жиденькая струйка. Тут, как потом
объяснял зоотехник, он сразу понял, с кем имеет дело. Не санинспектор,
ясно.
- Это! Не порть инвентарь! - крикнул. Но тот, с когтем, ухмыльнулся и
царапнул по бетонному столбику стойла. И снова - лишь квадратная дыра в
грязном полу, ни пыли, ни копоти...
Подошли женщины и два бича, что подрядились выгребать навоз за харчи,
все зачарованно смотрели на приезжего. А тот продолжал свое представление:
- Ничего - это космический принцип, вот как... - он тыркал мизинцем
то в гвоздь, то в бидон, то в ватник, и все пропадало на глазах,
окончательно пропадало - это как-то сразу все поняли. - По одному протону
в год - как вам понравится? (кирпич в столбе, по которому он цокнул,
испарился с легким пшиком) - Все, все - на кончик пальца! Чтоб - один
огромный ноль... Из ноля уже ничего не получится, а, работники? Учили,
небось?
Взгляд маньяка безостановочно шарил вокруг.
- Ноль - абсолют, с ним ничего не поделаешь... Но что-то мешает!
Здесь это, здесь!
- Шальной, не трожь контейнер! Ты ж все перепалишь!
- Нинка! Звони в контору!
- Рано или поздно, вам не все ли равно? - он полоснул взглядом и
снова взвыл. - Но где? Где?
Кирилыч - так уж получилось - оказался здесь старшим и туго
соображал, что бы такого предпринять, но - будто застила мгла сознание.
Слонявшийся по ферме пятнистый кобель, любимец бичей, обнюхал полы
макинтоша и заворчал.
- Абсолют - ничто... Хватит делать, хватит! Надо - наоборот.
- Как это - наоборот? - Кирилыч спросил лишь затем, чтоб отвлечь
аспида от этой непрестанной порчи, он кожей чуял - над всеми нависла жуть.
"Вилами его, что ли - а что ему вилы, когда он мизинцем ферму завалит..."
- Наоборот? Вот так, это просто, - тут маньяк почесал собаку за ухом,
и пес исчез - ни звука, ни паленого душка, ничего. - Просто! Уничтожать по
сути своей проще, чем создавать, против этого не попрешь, так ведь,
скотоводы? Лишь это - помеха, стопор... Это здесь, рядом, я сейчас найду!
Блеснула улыбка. Лучше б он не улыбался - так, наверное, открывается
печь крематория. И тут вперед вышел бич.
- Ты, гнида, куда собаку подевал?
Странно - всех оплели страх и безволие, один этот бич растолкал баб и
вышел перед "санинспектором". Он стоял немного враскачку, видно, перебрал
накануне. А визитер прямо-таки расцвел - (если можно так выразиться
применительно к нему) - при виде бича.
- Вот оно, нашлось... Я представлял предмет, что-то более
долговечное... Контрагент, а? Ну, что ж...
Он весь подался к бичу, взгляд свой, неуловимый и неотвратимый, как
бормашина, совсем воткнул в серые гляделки бича, но бич не дрогнул, только
качаться перестал.
- Ты мне ответишь за собаку, паскуда!
Кирилыч утверждал потом, что пришелец мгновенно чиркнул ногтем.
Скотницы, наоборот, что поднес палец к бичу медленно, не торопясь, как бы
по ритуалу какому. Он ткнул бича в широченную прореху на груди, и того в
мгновение ока охватило зеленоватое неживое свечение. И тут же сошло. Бич
стоял как стоял, только голый, в чем мать родила (все обноски его сожрал
зеленый огонек), и недоуменно озирался. А этот, весь белый, опять прижег
его ногтем. И снова вокруг бича заструилось зеленое и сбежало.
- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы
сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот
хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но,
вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде
серебряный на коже появился. А тот бандит кинулся бежать...
Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю,
петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками,
поднимая фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда
все уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни
на кого особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко
зашагал в ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик,
орошая его массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он
двигался как бы в туманном облачке.
- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой
прыгучий, верткий.
- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его
голыми руками.
Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и
скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем
по одному вернулись к прерванной работе.

ИЗ ВВОДНОЙ ГЛАВЫ УЧЕБНИКА "ТЕХНИКА ЖИЗНИ"
Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого
существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного
деспота до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно
же, что тля, инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на
то пошло, коллегия авторов не так уж категорична в распространенном
уничижительном мнении насчет простейших, но этот коллективный труд
преследует иную задачу - сформулировать единые принципы выживания в среде,
где основной модус вивенди - это потребление в том или ином виде других
существ. (...) Любопытно, что завершающая глава обращает внимание читателя
на эстетическую сторону жизненного процесса.
Учебник рассчитан на широкий круг существ, практикующих жизнь в той
или иной форме.

НА ЗАДАННОЙ КЛЕТКЕ
Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя
он уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном
центре П. при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку,
вовсе не пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам,
гулял, развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей
купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен,
перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной
подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец,
отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика
интенсивно допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то
абсурдные опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался -
на него вешали (грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким
ограблениям с убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его
дела назначено на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.
В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного
изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще
прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте
сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного
окна, выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи,
не сразу заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене
рядом. Он подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только
решетки, но и сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не
отводя глаз от вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. -
Непорядок! - Но сзади не было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и
обнаружил, что конвоир как сквозь землю провалился. И немедленно внутри
Эдика вспыхнул холодный белый огонек действия.
Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст,
под окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного
утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину
матов утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели,
зачесались от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он
отодвинул кромку трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже
были задраены, окно будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так
оно и было). Эдик отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше
к брандмауэру, за которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и
есть - за кирпичным выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на
ветерке капроновая тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму
через парапет, подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму,
соскользнул на асфальт. В узком переулочке никого не было; у
противоположного тротуара стоял заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик
обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся за руль; он весь трясся и еле
сдерживался, чтобы тут же не дать газ и не рвануть куда глаза глядят.
Баранка была еще теплой от чьих-то рук, ключ торчал в замке.
Эдик уже понял: этот побег, "стелька" - так именуют хорошо
подготовленную и очень дорогую процедуру - не для него. У Эдика не имелось
ни таких связей, ни таких денег. Чья бы то ни была оплошность, но
рефлекторно он воспользовался чужой "стелькой", и теперь оставалось лишь
продолжать. Наблюдая за улицей - спереди и в зеркало, - он полез в
"бардачок", нашарил там пистолет (он не стал его даже вынимать), термос,
пакет с чем-то съестным и плотный листок бумаги с набросанным от руки
маршрутом. Рассматривая грубый чертеж, Эдик включил двигатель, развернулся
и быстро выкатил из проулка. Эдик доверял своему огоньку, сиявшему белым
жестоким светом, он еще никогда не подводил налетчика в самых крайних
обстоятельствах. Огонек твердил: Эдик не должен следовать маршруту, город
П. смертельно опасен, нужно убираться отсюда поживей. Безошибочный
инстинкт и мгновенная реакция - вот что до сих пор всегда выручало Эдика;
навык был лишь приложением. Он мчал по широченному проспекту в районе
новостроек, он был сейчас само зрение и слух, и все же верил лишь этому
внутреннему чутью. Подъезжая на красный к перекрестку, он ощутил что-то
вроде излучения от голубого микроавтобуса впереди и, не раздумывая,
свернул направо. За спиной, чуял он, уменьшалась, исчезала враждебная
эманация. Пару кварталов он проехал спокойно, зато дальше его кошачье
зрение уловило блеск патрульной мигалки, и снова пришлось вильнуть в
переулок. Единственное, что утешало - он все дальше уходил от центра. Еще
раз издали Эдик засек мигалку и снова вовремя сделал скидку вбок, все
дальше внедряясь в паутину пригородных улочек. Он чувствовал границы своей
безопасности почти физически, огонек уверенно вел его вглубь спокойной
зоны, хотя этого района он совсем не знал. Пока не было смысла бросать
машину (тем более наступала темнота), прежде хотелось бы убраться
достаточно далеко, пока не опомнились и те, и другие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24