Глаза
ее, увлажненные слезами, блестели в свете луны еще
пленительней, еще несказанней. чем днем. - Отпусти меня!
Ведь ты совсем не такой, как этот грубый варвар, этот
бездушный кусок плоти, чье назначение в жизни - лишь рушить,
крушить и жечь!.. О, ты не такой! Душа твоя высока, сердце
твое великодушно и чисто! А как ты чувствуешь музыку!.. О
мой добрый Кельберг! Да, я отбирала у некоторых из моих
гостей годы жизни, но у кого и зачем? Только у бездушных
животных, подобных твоему спутнику, отбирала я их будущие
годы, годы, которые иначе были бы наполнены лишь резней и
обжорством, кровью и свистом мечей, воплями терзаемых
женщин и слезами младенцев... О Кельберг! Во что же
превращались эти отнятые у кровавых зверей годы? Разве ты
не видел сам? В картины и гобелены в глубокие и
проникновенные разговоры под ночным небом... Кельберг,
Кельберг, послушай душу свою: она молит, она заклинает тебя
спасти красоту! Кельберг, послушайся души своей!..
- Что она так пылко тебе обещает? - спросил подошедший с
огромным камнем в руках киммериец. - Впрочем, понятно что.
Вечную молодость и вечную красоту, и в придачу кровавые
пиршества время от времени. Соглашайся, Шумри! О чем тут
раздумывать?..
Он наклонился и крепко привязал камень к ногам ведьмы.
Затем взвалил ее тело себе на плечо.
- Кельберг! - позвала она в последний раз, мелодично и
жалобно.
Даже в таком положении, нагая, перекинутая через плечо
варвара, со спутанными и обрезанными волосами, она была
дивно прекрасна.
Шумри взглянул на нее и тут же отвел глаза.
- Ты бы лучше прогулялся, - посоветовал ему Конан.
Немедиец послушно поднялся и, опустив голову, медленно
пошел прочь.
Подойдя к ограде, Конан перебросил через нее нежное
женское тело. Взметнув в воздухе искристыми тонкими
волосами, Веллия с глухим плеском погрузилась в черную воду
рва.

* * *

К рассвету Конан и Шумри похоронили своих погибших -
Больда и обоих слуг. Они зарыли их за пределами замка, на
обочине тропы. Перед тем, как опустить в землю тело Больда,
немедиец снял с него кольчугу. Она и впрямь оказалась на
удивление легкой, словно была сплетена не из металла, но из
затвердевших лунных лучей, чуть потемневших от времени.
- Кажется, я знаю, кто эта девушка и кто этот доблестный
человек, назвавшийся нам Больдом, - сказал он Конану. - В
Бельверусе его имя широко известно, да и ее тоже. Какая
трагедия! Удивительная были бы из них пара!..
Киммериец взвесил в руках кольчугу, так же отдав
должное ее легкости.
- Что ты собираешься с ней делать? - спросил он. -
Носить сам?..
- Ну что ты! Отдам девушке... Мертвому телу она не
нужна, ей же может пригодиться...
- Чтобы подарить следующему жениху? - спросил Конан -
без всякого, впрочем, желания кого-нибудь обидеть.
Шумри взглянул на него с укором и промолчал.
Когда они уже собрались уходить, немедиец вспомнил о
спящих в саду стражниках и служанках. По его настоянию они
вернулись обратно и перенесли бормочущие и постанывающие
тела подальше от цветов, к самым воротам. Киммериец с
большой неохотой занимался этим вздорным, на его взгляд,
делом, но Шумри уверял, что если оставить их в саду, они
могут никогда больше не проснуться.
Цветы снова пахли сладко и дурманяще, и лепестки их при
прикосновении не ранили и не обжигали, но лишь щекотали и
нежили.
- Быстро же эти лиловые твари простили нам свою
госпожу, - хмыкнул Конан, когда последнее тело было
перетащено в безопасное место и приятели присели, чтобы
перевести дыхание. - Впрочем, ты все-таки не забывай пока
про порошок.
- Я и не забываю, - отозвался Шумри, разворачивая
тряпицу, в которой серели уже последние крупицы
спасительного снадобья.
Внезапно киммериец поднял голову и насторожился. Ему
послышалось что-то похожее на мелодичный женский смех,
доносящийся из-за ограды замка. В два прыжка он подскочил к
стене и посмотрел вниз. Громкий рев - рев досады и ярости -
чуть не разорвал его широкую грудную клетку.
Испуганный Шумри мгновенно очутился рядом. Внизу, на
противоположной стороне рва сушила на солнце пушистые волосы
нагая ведьма. В ответ на вопль киммерийца она подняла
голову, и звонкий, победный, счастливый издевательский смех
прозвенел, словно пение утренней птицы.
- Проклятье! Она выплыла! Ну почему я прежде не
придушил ее - а ведь хотел! - ревел Конан. - Где мой лук?!..
Но пока он искал лук, Веллия, подарив на прощанье
остолбеневшему Шумри нежную и укоризненную улыбку, скрылась
в густых зарослях.
Первым порывом варвара было ринуться вслед за ней, и он
уже закинул ногу через ограду, но через мгновение сообразил,
что это бесполезно: местность ему незнакома, ловкая и
наглая, как куница, колдунья ускользнет от него - а может,
и заманит в смертельную ловушку. Ярость его не знала
пределов.
- Будь я проклят, что не придушил ее! Что не размозжил
ей голову! Что не сжег ее, как тушку бешенного пса, повесив
вниз головой! Вот почему эти проклятые цветы снова пахнут
сладко! Они рады, что она жива, что больше ей ничто не
грозит!.. Ну что же, деритесь, лиловые отродья!
И он принялся отводить душу, бешено размахивая мечом,
сшибая головки цветов, рубя стебли, превращая в крошево
нежные лепестки... Запах цветов снова изменился: стал таким
резким и острым, колющим, как тысячи игл, что Шумри поскорее
прижал к ноздрям остатки серого порошка. Извиваясь и
дергаясь, цветы старались достать до тела киммерийца,
ужалить его, обжечь, убить... Но он так стремительно и
яростно вращал мечом вокруг себя, не останавливаясь ни на
миг, что ни один из шевелящихся лепестков не достиг цели.
Скоро с волшебным садом было покончено. Последние цветы
он срубил с деревьев вместе с ветвями и растоптал их
ногами. Золотисто-зеленый сок блестел на срезанных стеблях,
каплями стекал вниз по коре. Хотя то была не кровь, но
всего лишь сок, зрелище было почти столь же тягостным, как
поле битвы, усеянное свежими трупами.
Тяжело дышащий варвар вытер меч о край плаща и вложил
его в ножны. Но ярость его еще не утихла, не истощила
себя. Подумав немного, он ринулся к замку, снял один из
факелов, прикрепленных над дверьми, и зажег его.
- Что ты хочешь делать? - обеспокоено спросил немедиец.
- Сейчас увидишь! - Конан рывком распахнул резную
дверь. - Сейчас мы с тобой славно погреемся!..
- Постой, Конан! - Шумри крепко схватил его за руку. -
Не надо! Ведь ты же уничтожишь эти... эти...
Он не мог сказать приятелю, как ему жалко прекрасные
гобелены, картины, фарфоровые вазы и мраморные статуэтки. В
ушах его звенел умоляющий голос Веллии: "только у бездушных
животных отбирала я их будущие годы... Чье назначение в
жизни - лишь рушить и жечь!..
- Прошу тебя! - воскликнул он с мольбой. - Не разрушай,
не жги!..
- Тебе жалко ее гобелены?! Ее ковры?! - захохотал
киммериец. Когда он смеялся вот так, охваченный
исступлением ярости, он был и ужасен, и величествен в одно
и то же время. - Не жалей: она выткет новые! Ты ведь
радуешься в глубине души, что она не сдохла, разве не
так?!..
Он повернулся, готовясь ринуться с гудящим пламенем над
головой в глубь изысканных и прекрасных залов.
- Подожди же!.. - еще отчаянней завопил Шумри. - Ты
погубишь людей! Они сгорят или задохнуться во сне! Ты
забыл, что говорил нам старик: почти все они не
догадываются о том, кто она. Ее слуги не виноваты!..
- Да пропади ты пропадом со своей жалостью! - Конан
швырнул факел на землю. - Не виноваты! Конечно, они всего
лишь прикончили пару твоих слуг, да Больда!.. Как ты не
понимаешь: ведь она же вернется сюда! Она все начнет
сначала!..
- Хорошо, жги, - тихо сказал Шумри. - Подожди только,
пока они не проснуться и пока я не расскажу им правду
об их госпоже.

* * *

Солнце уже сползло за кромки деревьев, когда приятели
неторопливой рысью отдалялись наконец от замка, еще утром
напоминавшего на выступ скалы белоснежную птицу, сейчас же
превратившегося в черные горячие руны.
Оба молчали. От едкого дыма першило в горле, лохмотья
сажи застряли в волосах и складках одежды. Кони мягко
стучали копытами по тропе, потряхивая гривами, словно не
понимая и удивляясь подавленности своих хозяев.
На повороте тропы показалась знакомая, вросшая в землю
лачуга. Но старик в рваных лоскутьях не вышел навстречу, не
замахал руками и не затряс приветственно головой. Шумри
придержал коня.
- Стоит ли? - спросил Конан. - Или ты хочешь его
обрадовать, что ведьма осталась жива?
Не ответив, немедиец подъехал к хижине и соскочил с
коня. Конан нехотя последовал за ним.
В лачуге было сумрачно. Старик лежал навзничь на старых
шкурах. При появлении "любезных гостей" он не пошевелился и
не издал ни звука. Шумри склонился над ним и прикоснулся
пальцами к холодному лбу. На сморщенном лице старика
застыло удивленно-жалобное выражение.
- Надо его похоронить, - сказал Шумри.
- Стоит ли? - спросил киммериец. - Лопату из замка мы
как-то не догадались прихватить...
- Будем рыть мечом.
Когда они отдали последний долг столетнему старику,
была уже ночь. Но они все-таки решили не останавливаться
для ночлега, а ехать дальше. Несмотря на смертельную
усталость, и Конану, и Шумри хотелось как можно скорее
оставить позади себя печальное и проклятое место.
В полном молчании они возвращались с веселой охотничьей
прогулки. Слышался лишь перестук копыт, да фырканье коней.
Внезапно ночь разорвал отвратительный хриплый вой, и
кто-то спрыгнул с ветки дерева, нависшей над тропой,
прямо на грудь киммерийцу. Острые когти вцепились ему в
шею, лицо обдало смрадным дыханием.
- Кром! - Конан с силой оторвал хрипящую и плюющуюся
тварь от своей груди и бросил с размаха под копыта коня.
Испуганный конь шарахнулся в сторону, едва не скинув с
себя седока. Киммериец спешился, выхватил меч и подошел
к лежащей на тропе твари, намереваясь довершить начатое. Но
меч не понадобился.
Разметав космы спутанных седых волос, разбросав худые
руки и ноги, на тропе неподвижно лежала старуха. Ее
оскаленное лицо было страшно, как может быть страшна сама
злоба. На лице и теле темная сморщенная кожа провисала
такими глубокими складками, словно она прожила на свете не
одну сотню лет.
- А этой красотке чем я успел досадить? - недоуменно
спросил Конан, с удивлением и омерзением рассматривая
обтянутые морщинистой кожей кости. - Ехал себе мимо, никого
не трогал...
- Ты что... не догадываешься? Ты не узнал?.. - тихо
спросил Шумри.
- Кого я должен узнать в этом грязном чучеле?!..
Вместо ответа немедиец показал на лоб старухи. Над
переносицей на тонкой цепочке блестела в неверном свете
луны большая жемчужина в форме капли.


1 2 3 4 5 6 7 8