И
еще в ней вспоминалось, что руководство хоть грудью, но обязано
было накормить народ, и что Владимир Ильич лишь казался
жестоким, он просто любил, когда все его слушаются. И симфоний у
нас было, хоть задницей ешь. А Лев Толстой крестьян приглашал на
барщину лишь три дня в неделю, и еще три дня они должны были
читать его сочинения, которые писатель якобы случайно оставлял в
поле. Причем, нерадивого читателя нередко пороли на конюшне. И
правильно, потому что порядок должен быть и в приобретении
духовности...
Решение мне надо было принять на скаку. И, не смотря на
всяческую тошноту и отвращение, я согласился. Искусство требует
жертв. На этот раз оно потребовало в жертву меня.
Престарелый мастер заплечных дел осклабился вставными челюстями.
Добрался я до дома, там совесть еще больше меня кушать стала. И
никакие доводы типа "говна всегда много" уже не помогали. Вколол
я в себя, как последнее средство от надсадных чувств, ампулу
сцеволина, после чего разложился на диване.
Опять электрические соки потекли к голове, а потом началась в
пресловутом конусе иллюминация с вихрями. Вылетел я сам из себя
с ветерком, но вскоре попал в какой-то сачок и оглянулся на
прежнее исконнее тело. От него осталась лишь расплывчатая
клякса. Когда все утряслось, я оказался не на диване и не подле
него, а на автобусной остановке у универсама. Причем, с твердым
и непреклонным желанием прикончить дряхлую вонючку, пытающуюся
скатать из своего дерьма конфетку с моей помощью. Почему бы не
распространить принцип истребления ненужного элемента на самого
товарища пенсионера?
И вот добираюсь я до дома в стиле "вампир". Как раз стемнело.
Черная лестница, по которой когда-то прислуга выносила во двор
остатки обильной номенклатурной жратвы, ныне зазамочена и
заколочена. Только на четвертом этаже виднеется окошко не
забитое фанерой. А рядом с черной - но уже снаружи - другая
лестница - пожарная. Первая ее ступенька где-то на высоте трех
метров. Я никогда не отличался ловкостью, силой пальцев и
небоязнью высоты. Но сейчас все эти свойства были вполне моими.
Подвинул мусорный бак, с него перемахнул на козырек крыльца, а
далее шаг вбок по карнизу - и пожарная железяка любезно
предоставила мне свои перекладинки.
Первый этаж, второй, третий, четвертый, с невозмутимостью
обезьяночеловека карабкаюсь вверх. И вот я у окна, битья стекол
не требуется, рама свободно болтается на петлях - как
подружка на шее моряка, прибывшего с хорошей отоваркой. Еще
немного - и шар в лузе, я на черной лестнице вместе со своими
черными намерениями. Михаил Петрович проживает, пока что, на
пятом. Вот я уже притулился у его двери, закрытой на английский
замок, прислушиваюсь как мышонок, собравшийся проскочить к
харчам. Там, за ней, вроде никаких шебуршений. Достаю из кармана
крепенький перочинный ножик и потихоньку, скреб-скреб, отжимаю
собачку. Оказываюсь на большой кафельной кухне, что обязана была
радовать желудок комсостава. Да и ныне пенсионный Михаил
Петрович, слезно жалея деньгу, все ж покупает и хавает, что
положено.
Где-то в коридоре скрипит, открываясь дверь, кто-то
принимается шаркать ногами. Беру большой кухонный нож со стола
- действия все машинальные, будто собираюсь порезать колбаску
или почистить рыбку. А "рыбка-колбаска" все ближе и ближе.
Я - оперуполномоченный смерти. Я работаю на очень крутого
хозяина.
И вот Михаил Петрович показывается из дверного прохода. Это
становится причиной, а следствием - удар, сильный и точный под
его пятое ребро. Откуда у меня столь развитое мастерство и
выдержка? Да и физическая сила? Михаил Петрович со слабым кашлем
складывается на полу, а я, аккуратно протерев рукоятку ножа,
начинаю выбираться из монументального строения.
Поездка назад закончилась на автобусной остановке, когда
маленькое темненькое пятнышко, замаячившее в глазу, вдруг
взорвалось и поглотило меня.


Когда очухался, был несколько слабый, но свежий, будто
напоенный покоем. Обозначилась мысль - не оттого ли полегчало,
что я в самом деле покончил с Михаилом Петровичем? Однако,
такая мысль не очень растревожила меня. Пенсионер хоть и
противный, но этого не может быть. Такова аксиома и теорема. В
видении я зарезал старца как цыпленка, а в жизни даже муравья
раздавить не в состоянии. И долго размышляю, ударить ли насмерть
клопа. Меня всего передергивает, когда кого-то по телевизору
лупцуют. Да и не выходил я из дому. Башмаки, которые я,
вернувшись после утреннего визита, помыл и почистил - уважаю
глянец - так и стоят в идеальном виде. Сколько лежало жетонов и
денег в карманах, столько осталось. А щека - помятая и
красная из-за долгого катания по диванному валику. Ну какие
могут быть карабкания по пожарной лестнице и убойные удары?
Высота меня так ужасает, что не люблю даже на балконе стоять. К
тому же, сейчас я не только нож, даже конфету не способен сжать
в кулачке.
А что, если опять сработали ясновидение с ясночувствованием? Не
звякнуть ли Михаилу Петровичу, чтоб узнать, здоров ли он или уже
"того". А если "того"? Тогда выходит, что я своей обостренной
экстрасенсорикой зарегистрировал факт убийства. Только откуда
у меня взялись сверхчувства? Я же ничем подобным никогда не
отличался. Наоборот, меня однажды в доме культуры гипнотизер
так заколдовал, что я прямо на сцене пописал в штаны. Однако не
исключено, что подробности убийства я своей фантазией нарисовал.
Это, впрочем, нисколько не умаляет мои неожиданные способности.
Пожалуй, я с ними на кусок хлеба с икоркой всегда заработать
смогу.
Допустим, позвоню я, а там, чего доброго, менты на проводе
сидят, улик дожидаются. Следовательно, они меня вместе с
выигрышем в тысячу баксов цап-царап и в конверт. И долго
довольные будут смеяться. Себе-то я доказал, что не причем, а им
удастся ли наплести? Все сойдется клином - кому как не мне
резать старичка! В итоге, навесят мне две мокрухи и пропишут
свинцовую пилюлю. Говорят еще, что приговоренных не
расстреливают, а пускают на опыты - значит, смогу еще пользу
отечественной науке принести.
Впрочем, менты меня и без звоночка найдут. Я ведь Михаилу
Петровичу расписку оставил. Тут под сурдинку размышлениям
раздался звонок в дверь. Через порог, как и следовало ожидать,
легла тень следователя. Но возник он один-одинешенек, без
подручных, в гражданском. Пришел Илья Фалалеев - владелец
круглой белесой головы - как бы просто так поболтать. Конечно
же, ничего у ментов "просто так" не делается. Попытается он
расколоть меня без грозы и грома, мягким вкрадчивым способом.
Дескать, и ослу доброе слово приятно. Какую же тактику избрать?
Сделать вид, мол, не догадываюсь о том, что гражданин Сухоруков
преставился. Но ведь же станет ясно - брешет или темнит
подозреваемый. Надо как-то соригинальничать.
- Не удивлюсь, товарищ лейтенант, если Михаилу Петровичу
стало дурно.
- Если ты уголовник, то такая наглость даже заслуживает
комплиментов.- отозвался, несколько опешив, Илья.
- А если я ни в чем не повинный интеллигент?
Но белобрысый Илья заговорил о своем наболевшем:
- Лямин, где ты был с шести до девяти вчера вечером?
- Лежал вот на этом диване, принявши вон то лекарство.
- Наркоман?
- Никак нет, гражданин правохранитель. В ампуле, которую вы в
прошлый раз прибрали, хоть она больших денег мне стоила,
отнюдь не наркотик.
- Знаю, Лямин. Мы ее на анализ брали. К известным наркотикам
содержимое ампулы отношения не имеет.
- А если вам уколоться моим средством, товарищ лейтенант? Тогда
вы будете иметь отношение к содержимому ампулы. Заодно
попробуете что-нибудь натворить.
- Попробуем.- следователь взял еще одну ампулу и отправил в
карман.- Ну, дальше.
- Бабули внизу - за меня. Да, это неубедительно. Ведь я,
наверное, скалолаз и подводник. Выхожу из дома, когда требуется,
через окно или канализационный стояк.
- А с чего ты решил, Лямин, что не все ладно у гражданина
Сухорукова? По-моему, для начала требовалось сделать дедушке
какую-нибудь бяку.
Да, собеседника нельзя было назвать приятным, даже если б
вырядился он Дедом Морозом.
- После вашего появления решил. Знаю я ваш поток сознания -
кому как не Лямину обидеть старого Кощея? Чья расписочка
долговая осталась в комоде у старичка вместо визитной карточки?
Короче, я считаю, что подлинному злодею работа весьма облегчена.
Он может без проблем грохать всех, у кого я взял деньги, зная
что орлы с милицейскими погонами первым делом ко мне полетят...
- По этой версии, Лямин, "подлинный злодей" рано или поздно
заявится к тебе - а этот гражданин, видно, мастер по гадостям
- и заберет всю выклянченную у добрых дядей сумму. Все
две с половиной тысячи зловредных, но тем не менее желанных
заморских долларов. И та самая книжечка, о которой ты очень
убедительно толковал - правда, не поймешь зачем - на допросах,
останется лишь в ящике твоего стола.
Фалалеев направился к двери.
- Вы что же, господин товарищ начальник, не забираете меня с
собой?
- Пока нет. И вовсе не из-за того, что ты мне наговорил
убедительных слов. Просто в квартиру Сухорукова проник и
совершил свое темное грязное дело гражданин куда более рослый, с
большим размером ноги, чем у тебя. Да и похоже с физической
силой повнушительнее. Этим он как раз напоминает того умельца,
что навестил Гасан-Мамедова. Поэтому береги себя, Борис. МВД
предупреждает, твое здоровье может понести серьезный ущерб.
Расслабление от последнего укола почти совсем улетучилось и я
забеспокоился.
- Значит, моя жизнь под угрозой?
- Ты сам этого хотел, Лямин. Надо было понимать, что даже
умеренные суммы, вроде твоей, вызовут искренний интерес. Многим
людям не хватает на "Сникерсы" и гондоны типа леденец. То, что
раньше доставалось воровством, связями и блатом теперь требует
просто финансовых трат. Впрочем, как наметишь своим зорким оком
стервятника очередную добычу, каркни нам ее координаты. Авось
это ей поможет.
Когда Илья дверь захлопнул, я подумал, отчего это он
меня не забрал? Ведь не будь меня, исчез бы зонтик над подлинным
злодеем, которому пришлось бы завязать на время. Лег бы урка на
дно - ищи его свищи. Ага, понятно, товарищ лейтенант оставил
приманку, и эта приманка - я.
3.
"Очередной труп" - Антон Владиславский, молодой бизнесмен,
проживал в высотном доме на Московском проспекте. Я перед
поездкой сообщил менту Ильюше, чтоб взял на заметку драгоценную
жизнь бизнесмена. Владиславский заметно отличался от первых двух
"трупов" в положительную сторону. Не въедливый, не занудливый,
без гадкого прошлого. И денежную пенку собирал он не с помощью
поварешки, доставшейся от совковых времен, а бороздя солянку
современности вдоль и поперек.
Владиславский - мой однокашник, он единственный на курсе не
хватал девочек за талию и всем говорил "вы". Потому-то ему и
хотели несколько раз рыло почистить, чтоб не задавался, но затем
решили: просто человек - чудак (впрочем, некоторые выражались
еще определеннее).
И Владиславский тоже в мою рукопись к своему сожалению глянул.
Вот на эти странички:
"Уотсон поднял веки лежащему человеку и осветил фонариком
глазницы. Затем тщательно пощупал пульс.
- Стопроцентный покойник, Холмс.
- Все равно берем. Я понимаю, мое предложение звучит дурно, но
другого выхода определенно нет.
Голос Холмса звучал почему-то убедительно и Уотсон не стал больше
перечить.
Джентльмены, подхватив труп, вынесли его из аппаратной. Далее
спустили по лесенке, держа под руки - как двое гуляк своего
перестаравшегося товарища. И в машине агента Пантелея отправили
не в багажник, а на заднее сидении, сунув ему в рубаху - для
подпорки головы - линейку.
- Куда сейчас, Холмс?
- На Чэйнсери-лэйн живет выходец из Азии, великий тюркский шаман
Володька. Из очень дикого племени, которое кушает даже
туристов сырыми. Благодаря своему сомнительному прошлому
Володька умеет говорить с покойниками.
- С трупами?
- Нет, он вызывает души предков. Но, я думаю, сейчас мы изрядно
облегчим ему задачу. Ничего вызывать не надо, все рядом.
Володька оказался мужчиной с изрядным брюшком и приятным смуглым
цветом лица.
- Гюн айдын, бай башкан,- приветствовал Холмса шаман, ударяя в
бубен. Не удивился он и двум другим вошедшим.- Маленьки женщын
по спине бегать надо? Чобан-кебабы кушать будем, а?
- Пусть маленькие женщины побегают где-нибудь в другом месте.
Мне люля-кебаб, только не приправляй его выделениями молодой
саранчи, мистеру Уотсону - плов. Надеюсь, такое твое блюдо не
нуждается в проверке жизнью и смертью. Товарищу Пантелею пока
ничего не надо, пусть полежит спокойно.
Надо отдать должное шаману, поскольку он не ел, а только хлебал
из пиалы, глядя на жующие лица джентльменов, и приговаривал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10