Или то в ладоши бить примется.
А ладоши у лешего деревянные. Разорвался раз у него лапоть, кругом ни одной липки не растет. И пошел леший на пасеку. Дерет лыки, а сам приговаривает: Дерись, дерись шибко,
Лыко, моя липка. На пасеке у пасечника жил Мишка-вострый и знал про лешего всю подноготную.
Услыхал Мишка – липы шумят, вылез из шалаша, смотрит – ободрал все липки леший, идет назад, лыками машет и гогочет, а, высунувшись из-за сосны, смеется месяц.
Прокрался Мишка от куста к кусту до самой ели, прошмыгнул раньше хозяина в темную нору и спрятался во мху. Леший лучину зажег, принялся из сырых лык лапти плести. Ухмыляется лошадиными губами, посвистывает, а Мишка шепчет: Дерись, дерись шибко, Лыко, моя липка. Затрясся леший: – Кто тут? Вылез Мишка из угла, руки в боки и говорит:
– Ты меня только напугать можешь, а сделать ничего не сделаешь, а я вот тебе скажу: овечья морда, овечья шерсть. Заплакал леший: – Не губи меня, Миша, я все тебе сделаю.
– Хорошо, – говорит Мишка, – сделай пчел дедушкиных золотыми, а ульи хрустальными.
Пошел Мишка на пасеку и видит… Стоит Мишкин дедушка, словно его мешком из-за угла хватили…
Что за диво?.. Переливаются ульи хрустальные, летают пчелы из чистого золота и гнутся под ними цветы луговые. – Это, дедушка, леший наделал, – говорит Мишка.
– Какой леший? Ах ты, разбойник, над стариком смеяться, вот я тебя хворостиной… А леший в иные леса ушел – не понравилось.
ПОЛКАН
На весеннем солнышке греется пес Полкан. Морду положил на лапы, пошевеливает ушами – отгоняет мух. Дремлет пес Полкан, зато ночью, когда на цепь посадят, – не до сна. Ночь темна, и кажется все – крадется кто-то вдоль забора.
Кинешься, тявкнешь, – нет никого. Или хвостом по земле застукает, по-собачьи; нет никого, а стукает…
Ну, с тоски и завоешь, и подтянет вон там, за амбаром, зальется чей-то тонкий голос. Или над поветью глазом подмигивать начнет, глаз круглый и желтый. А потом запахнет под носом волчьей шерстью. Пятишься в будку, рычишь. А уж жулики – всегда за воротами стоят, всю ночь. Жулика не страшно, а досадно – зачем стоит.
Чего-чего не перевидишь ночью-то… охо, хо… Пес долго и сладко зевнул и по пути щелкнул муху. Поспать бы. Закрыл глаза, и представилась псу светлая ночь.
Над воротами стоит круглый месяц – лапой достать можно. Страшно. Ворота желтые.
И вдруг из подворотни высунулись три волчьих головы, облизнулись и спрятались. «Беда», – думает пес, хочет завыть и не может. Потом три головы над воротами поднялись, облизнулись и спрятались. «Пропаду», – думает пес. Медленно отворились ворота, и вошли три жулика с волчьими головами. Прошлись кругом по двору и начали все воровать. – Украдем телегу, – сказали жулики, схватили, украли. – И колодец украдем, – схватили, и пропал и журавль и колодец. А пес ни тявкнуть, ни бежать не может. – Ну, – говорят жулики, – теперь самое главное! «Что самое главное?» – подумал пес и в тоске упал на землю. – Вон он, вон он, – зашептали жулики. Крадутся жулики ко псу, приседают, в глаза глядят. Со всею силою собрался пес и помчался вдоль забора, кругом по двору. Два жулика за ним, а третий забежал, присел и рот разинул. Пес с налета в зубастую пасть и махнул. – Уф, аф, тяф, тяф… Проснулся пес… на боку лежит и часто, часто перебирает ногами. Вскочил, залаял, побежал к телеге, понюхал, к колодцу подбежал, понюхал – все на месте. И со стыда поджал пес Полкан хвост да боком в конуру и полез. Рычал.
ТОПОР
Пошел топор по дрова. Постукивает по горелым пням, посмеивается: – Моя воля: хочу – зарублю, хочу – мимо пройду, я здесь хозяин.
А в лесу березка росла, веселенькая, кудрявая, старым деревьям на радость. И звали ее Люлинькой. Увидал топор березку и стал куражиться: – Кудрявая, я тебе покудрявлю, начну рубить, только щепки полетят… Испугалась березка. – Не руби меня, топор, мне больно будет. – А ну-ка, поплачь! Золотыми слезками заплакала березка, веточки опустила. – Меня дождик в невесты сватал, мне жить хочется.
Захохотал железный топор, наскочил на березку, – только белые щепки полетели.
Заугрюмились деревья, и пошло шептать про злое дело по всему лесу темному, вплоть до калинового моста.
Срубил топор, повалилась березка и, как была, легла, кудрявая, в зеленую траву, в цветы голубые. Ухватил ее топор, домой поволок. А идти топору через калиновый мост. Мост ему и говорит: – Ты это зачем в лесу озорничаешь, сестер моих рубишь? – Молчи, дурак, – огрызнулся топор, – рассержусь и тебя зарублю.
Не пожалел спины, крякнул, и сломался калиновый мост. Топор шлепнулся в воду и потонул. А березка Люлинька поплыла по реке в океан-море.
ВОРОБЕЙ
На кусту сидели серые воробьи и спорили – кто из зверей страшнее.
А спорили они для того, чтобы можно было погромче кричать и суетиться. Не может воробей спокойно сидеть: одолевает его тоска.
– Нет страшнее рыжего кота, – сказал кривой воробей, которого царапнул раз кот в прошлом году лапой.
– Мальчишки много хуже, – ответила воробьиха, – постоянно яйца воруют.
– Я уж на них жаловалась, – пискнула другая, – быку Семену, обещался пободать.
– Что мальчишки, – крикнул худой воробей, – от них улетишь, а вот коршуну только попадись на язык, беда как его боюсь! – и принялся воробей чистить нос о сучок.
– А я никого не боюсь, – вдруг чирикнул совсем еще молодой воробьеныш, – ни кота, ни мальчишек. И коршуна не боюсь, я сам всех съем.
И пока он так говорил, большая птица низко пролетела над кустом и громко вскрикнула.
Воробьи, как горох, попадали, и кто улетел, а кто притулился, храбрый же воробьеныш, опустив крылья, побежал по траве. Большая птица щелкнула клювом и упала на воробьеныша, а он, вывернувшись, без памяти, нырнул в хомячью нору.
В конце норы, в пещерке, спал, свернувшись, старый пестрый хомяк. Под носом лежали у него кучка наворованного зерна и мышиные лапки, а позади висела зимняя, теплая шуба. «Попался, – подумал воробьеныш, – я погиб…»
И зная, что если не он, так его съедят, распушился и, подскочив, клюнул хомяка в нос.
– Что это щекочет? – сказал хомяк, приоткрыв один глаз, и зевнул. – А, это ты. Голодно, видно, тебе, малый, на – поклюй зернышек.
Воробьенышу стало очень стыдно, он скосил черные свои глаза и принялся жаловаться, что хочет его пожрать черный коршун.
– Гм, – сказал хомяк, – ах он, разбойник! Ну, да идем, он мне кум, вместе мышей ловить, – и полез вперед из норы, а воробьеныш, прыгая позади, думал, какой он, воробьеныш, маленький и несчастный, и не надо бы ему было совсем храбриться. – Иди-ка сюда, иди, – строго сказал хомяк, вылезая на волю.
Высунул воробьеныш вертлявую головку из норы и обмер: перед ним на двух лапах сидела черная птица, открыв рот. Воробьеныш зажмурился и упал, думая, что он уже проглочен. А черная птица весело каркнула, и все воробьи кругом нее попадали на спины от смеха – то был не коршун, а старая тетка ворона…
– Что, похвальбишка, – сказал хомяк воробьенышу, – надо бы тебя посечь, ну да ладно, поди принеси шубу да зерен побольше.
Надел хомяк шубу, сел и принялся песенки насвистывать, а воробьи да вороны плясали перед норой на полянке.
А воробьеныш ушел от них в густую траву и со стыда да досады грыз когти, по дурной привычке.
ЖАР-ПТИЦА
У царевны Марьяны была нянька Дарья.
Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно. Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает: – Нянька, а как птицу зовут? – Кенареечная. – А почему? – Потому что конопляное семя ест. – А где ее дом? – На солнышке. – А зачем она ко мне прилетела? – Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала. – А если заплачу? – Птичка хвостом тряхнет и улетит.
Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала. А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела. Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит: – Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает. Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах – два глаза видно, а два не видно. Постоял Венька и говорит: – Я есть хочу.
Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел – такой был голодный, – рот вытер и убежал.
Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить – яблоко или птичку? И пока думал, явился лютый медведь и говорит: – Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.
И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.
Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, – нарочно испугался и закричал: – Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!
Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул – спрятался.
А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное – не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит. Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить. Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками. Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.
А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.
По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.
Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит: – Раскрой рот.
Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил. Тогда кричит из живота лягушиный царь:
– Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь. Великан знал, что лягушиный царь – честный, рот закрыл и говорит: – Уходи, белый аист, чай, уж наелся.
А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:
– В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого – дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.
Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.
А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал – и язык высунул, и птичка язык высунула. Великан и кричит птичке:
– Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою… Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.
Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала. Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты. И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень. Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией – трах!
Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.
Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.
Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса: – Жар-птица, Жар-птица!!! А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.
Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.
И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала: – Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу. Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.
И в комнате светло, как днем. Жар-птица за пазухой у великана пообсохла, теперь крылья расправила и запела: Я медведя не боюсь, От лисы я схоронюсь, Улечу и от орла, Не догонит в два крыла, А боюсь я только слез, Ночью дождика и рос, И от них умчуся я За леса и за моря. Свету-Солнцу я сестрица, И зовут меня Жар-птица. Спела Жар-птица, потом сделала страшные глаза и говорит:
– Вот что, никогда, Марьяна, не хныкай, слушайся няньку Дарью, тогда я каждую ночь буду к тебе прилетать, петь песни, рассказывать сказки и во сне показывать раскрашенные картинки.
Затрещала крыльями Жар-птица и улетела. Кинулась Дарья опять за великаном, а великан стал в саду – одна нога в пруду, другая на крыше, и в животе лягушки квакали. Царевна же Марьяна больше плакать не стала, глазки закрыла и заснула. Знала Марьяна, что каждую ночь будет прилетать к ней Жар-птица, садиться на кровать и рассказывать сказки.
ПРОЖОРЛИВЫЙ БАШМАК
В детской за сундуком лежал медведюшка, – его туда закинули, он и жил. В столе стояли оловянные солдаты с ружьями наперевес.
В углу в ящике жили куклы, старый паровоз, пожарный с бочкой, дикая лошадь без головы, собачка резиновая да собачка, которая потерялась, – полон ящик. А под кроватью валялся старый нянькин башмак и просил каши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
А ладоши у лешего деревянные. Разорвался раз у него лапоть, кругом ни одной липки не растет. И пошел леший на пасеку. Дерет лыки, а сам приговаривает: Дерись, дерись шибко,
Лыко, моя липка. На пасеке у пасечника жил Мишка-вострый и знал про лешего всю подноготную.
Услыхал Мишка – липы шумят, вылез из шалаша, смотрит – ободрал все липки леший, идет назад, лыками машет и гогочет, а, высунувшись из-за сосны, смеется месяц.
Прокрался Мишка от куста к кусту до самой ели, прошмыгнул раньше хозяина в темную нору и спрятался во мху. Леший лучину зажег, принялся из сырых лык лапти плести. Ухмыляется лошадиными губами, посвистывает, а Мишка шепчет: Дерись, дерись шибко, Лыко, моя липка. Затрясся леший: – Кто тут? Вылез Мишка из угла, руки в боки и говорит:
– Ты меня только напугать можешь, а сделать ничего не сделаешь, а я вот тебе скажу: овечья морда, овечья шерсть. Заплакал леший: – Не губи меня, Миша, я все тебе сделаю.
– Хорошо, – говорит Мишка, – сделай пчел дедушкиных золотыми, а ульи хрустальными.
Пошел Мишка на пасеку и видит… Стоит Мишкин дедушка, словно его мешком из-за угла хватили…
Что за диво?.. Переливаются ульи хрустальные, летают пчелы из чистого золота и гнутся под ними цветы луговые. – Это, дедушка, леший наделал, – говорит Мишка.
– Какой леший? Ах ты, разбойник, над стариком смеяться, вот я тебя хворостиной… А леший в иные леса ушел – не понравилось.
ПОЛКАН
На весеннем солнышке греется пес Полкан. Морду положил на лапы, пошевеливает ушами – отгоняет мух. Дремлет пес Полкан, зато ночью, когда на цепь посадят, – не до сна. Ночь темна, и кажется все – крадется кто-то вдоль забора.
Кинешься, тявкнешь, – нет никого. Или хвостом по земле застукает, по-собачьи; нет никого, а стукает…
Ну, с тоски и завоешь, и подтянет вон там, за амбаром, зальется чей-то тонкий голос. Или над поветью глазом подмигивать начнет, глаз круглый и желтый. А потом запахнет под носом волчьей шерстью. Пятишься в будку, рычишь. А уж жулики – всегда за воротами стоят, всю ночь. Жулика не страшно, а досадно – зачем стоит.
Чего-чего не перевидишь ночью-то… охо, хо… Пес долго и сладко зевнул и по пути щелкнул муху. Поспать бы. Закрыл глаза, и представилась псу светлая ночь.
Над воротами стоит круглый месяц – лапой достать можно. Страшно. Ворота желтые.
И вдруг из подворотни высунулись три волчьих головы, облизнулись и спрятались. «Беда», – думает пес, хочет завыть и не может. Потом три головы над воротами поднялись, облизнулись и спрятались. «Пропаду», – думает пес. Медленно отворились ворота, и вошли три жулика с волчьими головами. Прошлись кругом по двору и начали все воровать. – Украдем телегу, – сказали жулики, схватили, украли. – И колодец украдем, – схватили, и пропал и журавль и колодец. А пес ни тявкнуть, ни бежать не может. – Ну, – говорят жулики, – теперь самое главное! «Что самое главное?» – подумал пес и в тоске упал на землю. – Вон он, вон он, – зашептали жулики. Крадутся жулики ко псу, приседают, в глаза глядят. Со всею силою собрался пес и помчался вдоль забора, кругом по двору. Два жулика за ним, а третий забежал, присел и рот разинул. Пес с налета в зубастую пасть и махнул. – Уф, аф, тяф, тяф… Проснулся пес… на боку лежит и часто, часто перебирает ногами. Вскочил, залаял, побежал к телеге, понюхал, к колодцу подбежал, понюхал – все на месте. И со стыда поджал пес Полкан хвост да боком в конуру и полез. Рычал.
ТОПОР
Пошел топор по дрова. Постукивает по горелым пням, посмеивается: – Моя воля: хочу – зарублю, хочу – мимо пройду, я здесь хозяин.
А в лесу березка росла, веселенькая, кудрявая, старым деревьям на радость. И звали ее Люлинькой. Увидал топор березку и стал куражиться: – Кудрявая, я тебе покудрявлю, начну рубить, только щепки полетят… Испугалась березка. – Не руби меня, топор, мне больно будет. – А ну-ка, поплачь! Золотыми слезками заплакала березка, веточки опустила. – Меня дождик в невесты сватал, мне жить хочется.
Захохотал железный топор, наскочил на березку, – только белые щепки полетели.
Заугрюмились деревья, и пошло шептать про злое дело по всему лесу темному, вплоть до калинового моста.
Срубил топор, повалилась березка и, как была, легла, кудрявая, в зеленую траву, в цветы голубые. Ухватил ее топор, домой поволок. А идти топору через калиновый мост. Мост ему и говорит: – Ты это зачем в лесу озорничаешь, сестер моих рубишь? – Молчи, дурак, – огрызнулся топор, – рассержусь и тебя зарублю.
Не пожалел спины, крякнул, и сломался калиновый мост. Топор шлепнулся в воду и потонул. А березка Люлинька поплыла по реке в океан-море.
ВОРОБЕЙ
На кусту сидели серые воробьи и спорили – кто из зверей страшнее.
А спорили они для того, чтобы можно было погромче кричать и суетиться. Не может воробей спокойно сидеть: одолевает его тоска.
– Нет страшнее рыжего кота, – сказал кривой воробей, которого царапнул раз кот в прошлом году лапой.
– Мальчишки много хуже, – ответила воробьиха, – постоянно яйца воруют.
– Я уж на них жаловалась, – пискнула другая, – быку Семену, обещался пободать.
– Что мальчишки, – крикнул худой воробей, – от них улетишь, а вот коршуну только попадись на язык, беда как его боюсь! – и принялся воробей чистить нос о сучок.
– А я никого не боюсь, – вдруг чирикнул совсем еще молодой воробьеныш, – ни кота, ни мальчишек. И коршуна не боюсь, я сам всех съем.
И пока он так говорил, большая птица низко пролетела над кустом и громко вскрикнула.
Воробьи, как горох, попадали, и кто улетел, а кто притулился, храбрый же воробьеныш, опустив крылья, побежал по траве. Большая птица щелкнула клювом и упала на воробьеныша, а он, вывернувшись, без памяти, нырнул в хомячью нору.
В конце норы, в пещерке, спал, свернувшись, старый пестрый хомяк. Под носом лежали у него кучка наворованного зерна и мышиные лапки, а позади висела зимняя, теплая шуба. «Попался, – подумал воробьеныш, – я погиб…»
И зная, что если не он, так его съедят, распушился и, подскочив, клюнул хомяка в нос.
– Что это щекочет? – сказал хомяк, приоткрыв один глаз, и зевнул. – А, это ты. Голодно, видно, тебе, малый, на – поклюй зернышек.
Воробьенышу стало очень стыдно, он скосил черные свои глаза и принялся жаловаться, что хочет его пожрать черный коршун.
– Гм, – сказал хомяк, – ах он, разбойник! Ну, да идем, он мне кум, вместе мышей ловить, – и полез вперед из норы, а воробьеныш, прыгая позади, думал, какой он, воробьеныш, маленький и несчастный, и не надо бы ему было совсем храбриться. – Иди-ка сюда, иди, – строго сказал хомяк, вылезая на волю.
Высунул воробьеныш вертлявую головку из норы и обмер: перед ним на двух лапах сидела черная птица, открыв рот. Воробьеныш зажмурился и упал, думая, что он уже проглочен. А черная птица весело каркнула, и все воробьи кругом нее попадали на спины от смеха – то был не коршун, а старая тетка ворона…
– Что, похвальбишка, – сказал хомяк воробьенышу, – надо бы тебя посечь, ну да ладно, поди принеси шубу да зерен побольше.
Надел хомяк шубу, сел и принялся песенки насвистывать, а воробьи да вороны плясали перед норой на полянке.
А воробьеныш ушел от них в густую траву и со стыда да досады грыз когти, по дурной привычке.
ЖАР-ПТИЦА
У царевны Марьяны была нянька Дарья.
Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно. Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает: – Нянька, а как птицу зовут? – Кенареечная. – А почему? – Потому что конопляное семя ест. – А где ее дом? – На солнышке. – А зачем она ко мне прилетела? – Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала. – А если заплачу? – Птичка хвостом тряхнет и улетит.
Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потерла и заплакала. А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела. Принялась Дарья царевне Марьяне глаза фартуком вытирать и говорит: – Не плачь, я сбегаю, великана Веньку позову, он птичку нам поймает. Пришел высокий великан Венька, о четырех глазах – два глаза видно, а два не видно. Постоял Венька и говорит: – Я есть хочу.
Принесла ему Дарья горшок каши. Великан кашу съел и горшок съел, нашел нянькины башмаки и башмаки съел – такой был голодный, – рот вытер и убежал.
Прибегает великан в Марьянин сад, а в саду на яблоне кенареечная птичка сидит и клюет красные яблоки. Великан и думает: что ему сначала схватить – яблоко или птичку? И пока думал, явился лютый медведь и говорит: – Ты зачем кенареечную птицу ловишь? Я тебя съем.
И стал медведь лапой землю скрести. Великан испугался, сел на дом и ноги поджал, а птичка шмыг в кусты и улетела за озеро.
Огорчился великан и принялся думать, как ему медведя перехитрить; придумал, – нарочно испугался и закричал: – Ой, рыжий бык бежит, ой, боюсь!
Медведь одного только рыжего быка и боялся на свете, сейчас же лег на бок и морду в кусты засунул – спрятался.
А великан с крыши слез и к озеру побежал. Озеро было длинное – не перейти, а на той стороне на ветке птичка сидит. Великан был догадливый, сейчас же лег на берег и стал озеро пить. Пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил, пил и выпил все озеро вместе с лягушками. Встал на четвереньки и побежал за птичкой пе сухому дну.
А птичка дальше в темный лес улетела. Неудобно великану по лесу идти, деревья за подмышки задевают, озеро в животе с лягушками плещется, и настает темный вечер.
По вечерам лягушки квакать привыкли, и принялись они в животе у великана громко квакать.
Великан испугался, стал аиста звать. Проснулся белый аист; стоял он на одной ноге на сухом пеньке; глаза протер, подождал, пока луна взойдет, чтобы виднее было, подлетел к великану и говорит: – Раскрой рот.
Великан раскрыл рот, аист туда голову сунул, поймал лягушонка и проглотил. Тогда кричит из живота лягушиный царь:
– Прогони белого аиста, я тебе сундучок подарю, без него птички не поймаешь. Великан знал, что лягушиный царь – честный, рот закрыл и говорит: – Уходи, белый аист, чай, уж наелся.
А лягушиный царь вылез в великанов рот, лапой подал хрустальный сундучок и объяснил:
– В сундуке туча, в туче с одного краю молния, с другого – дождик, сначала погрозись, потом открывай, птица сама поймается.
Обрадовался великан, взял сундучок и дальше побежал за кенареечной птичкой.
А птичка через темный овраг летит и через высокую гору, и великан через овраг лезет, и на гору бежит, пыхтит, до того устал – и язык высунул, и птичка язык высунула. Великан и кричит птичке:
– Царевна Марьяна приказала тебя поймать, остановись, а то сундучок открою… Не послушалась птичка великана, только ногой по ветке топнула.
Тогда великан открыл сундучок. Вылетела из сундучка сизая туча, кинулась к птичке и заворчала. Испугалась птичка, закричала жалобно и мотнулась в кусты. И туча в кусты полезла. Птичка под корень, и туча под корень. Взвилась птичка в небо, а туча еще выше, да как раскатилась громом и ударила в птичку молнией – трах!
Перевернулась птичка, посыпались с нее кенареечные перья, и вдруг выросли у птицы шесть золотых крыльев и павлиний хвост.
Пошел от птицы яркий свет по всему лесу. Зашумели деревья, проснулись птицы.
Ночные русалки с берега в воду попрыгали. И закричали звери на разные голоса: – Жар-птица, Жар-птица!!! А туча напыжилась и облила Жар-птицу мокрым дождем.
Замочил дождик золотые крылья Жар-птице и павлиний хвост, сложила она мокрые крылья и упала в густую траву.
И стало темно, ничего не видно. Великан в траве пошарил, схватил Жар-птицу, сунул за пазуху и побежал к царевне Марьяне. Царевна Марьяна привередничала, губы надула сковородником, пальцы растопырила и хныкала: – Я, нянька, без кенареечной птички спать не хочу. Вдруг прибежал великан и на окно посадил Жарптицу.
И в комнате светло, как днем. Жар-птица за пазухой у великана пообсохла, теперь крылья расправила и запела: Я медведя не боюсь, От лисы я схоронюсь, Улечу и от орла, Не догонит в два крыла, А боюсь я только слез, Ночью дождика и рос, И от них умчуся я За леса и за моря. Свету-Солнцу я сестрица, И зовут меня Жар-птица. Спела Жар-птица, потом сделала страшные глаза и говорит:
– Вот что, никогда, Марьяна, не хныкай, слушайся няньку Дарью, тогда я каждую ночь буду к тебе прилетать, петь песни, рассказывать сказки и во сне показывать раскрашенные картинки.
Затрещала крыльями Жар-птица и улетела. Кинулась Дарья опять за великаном, а великан стал в саду – одна нога в пруду, другая на крыше, и в животе лягушки квакали. Царевна же Марьяна больше плакать не стала, глазки закрыла и заснула. Знала Марьяна, что каждую ночь будет прилетать к ней Жар-птица, садиться на кровать и рассказывать сказки.
ПРОЖОРЛИВЫЙ БАШМАК
В детской за сундуком лежал медведюшка, – его туда закинули, он и жил. В столе стояли оловянные солдаты с ружьями наперевес.
В углу в ящике жили куклы, старый паровоз, пожарный с бочкой, дикая лошадь без головы, собачка резиновая да собачка, которая потерялась, – полон ящик. А под кроватью валялся старый нянькин башмак и просил каши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29