Не погубили бы Заряслава. Поспеть бы. И повернула к оврагу. И заметалась: впереди, пересекая путь, выскочили всадники, окружили, машут копьями. Чурил поднял самострел, приложил к ложу худое, свирепое, любимое лицо.
«Остановись, остановись!» – так бы и крикнула Наталья. И резкий, звериный вопль сам вылетел из груди. Запела стрела и впилась под лопатку у сердца. Олень осел на колени. Засмеялся князь. Вынул нож, лезет с седла, чтобы пороть зверя. Идет по мху. Споткнулся. Княгиня глядит на мужа глазами, полными слез. Чурил взял ее за рога, пригнул голову.
И чуда не было еще такого за всю бытность: олень, пронзенный стрелой, до самых перьев ушедшей в сердце, поднялся, разбросал рогами охотников, побежал, шатаясь, шибче, шибче, спустился в овраг, скачками поднялся на ту сторону, стал и глядит опять. Смотрит. Усмехнулись в усы старые воины. – Легка твоя стрела, князь, уйдет зверь.
Лихая досада! И опять поскакала охота. Олень тяжелым уже скоком выбежал на поляну. Повсюду дымятся костры, раскиданы кости, тряпье. И за красные сосновые стволы хоронятся какие-то людишки, удирают. – Чудь, Чудь! – закричали воины.
Здесь олень зашатался, опустил рога в мох и рухнул. Черная кровь хлынула из морды. И вылетела душа княгини, замученная второю смертью. Чурил глядит на зверя. Дико ему на душе. Подскакал старый воин.
– Князь, князь, – говорит, – не твоей ли княгини эта кика? – и поднял копьем с земли рогатую, шитую золотом кику, что сняли чудинцы с волос Натальи.
Зашатался князь в седле. Кровь кинулась в голову, помутила ум. Сорвал рог с плеча, затрубил, швырнул его далече и сам впереди, а за ним сорок дружинников кинулись в угон за обидчиками. Порубили отсталых и настигли всю бегущую кучей Чудь, окружившую полонянок и добычу.
Много Чуди желтоволосой. Большая будет битва. Стали воины ругаться с врагами, кричат:
– Выходи, белые глаза! Подтягивай, портки!.. Молись своему паршивому богу!..
Ихний колдун, став на камень, поднял на руках Заряслава, погрозился, что живым не отдаст, если княжьи начнут драку. Тогда Чурил прыгнул с коня и, прикрываясь локтем кольчужным от стрел, пошел биться. Наскочила на него Чудь. Завизжала Чудь. На выручку кинулись дружинники, пешие и конные. Запели стрелы. Начались крики. Лязгало железо. Хватались грудь о грудь. Была великая сеча.
С ножом, поворачиваясь, стряхивая наседающих, весь испоротый, исколотый, лез князь, как тур, добирался до колдуна.
Три раза отбрасывали Чурилу. Колдун, выставив бороду, бормотал, плевался, запакостился от страха. Все же князь достал его рукой и умертвил на месте. И стоял идолом каменным над сыном. Выдергивал из себя стрелы. Убивал каждого, кто совался.
До полудня шла битва. Десять дружинников легло в ней смертью, а врагов не считали, и Чудь побежала, но немногие ушли через болота.
Дружинники стали кликать, собирать полонянок. Стали узнавать, кто жену, кто сына. Качали головами, хмурились. И вернулись все – воины, женщины, дети – гурьбой, на поле сечи, где бродили кони, торчали стрелы, шлемы валялись, люди убитые.
Князь Чурил лежал мертвым, с лицом суровым и спокойным, в руке зажат меч. Около него был мальчик, Заряслав. Над ним летала малая птица. Кружилась, попискивала, садилась на ветвь, трясла перьями, разевала клюв.
Княжич, глядя на птицу, улыбался, ручкой норовил ее схватить. На ресницах Заряслава, на щеках его горели, как роса, слезы большими каплями.
Старейший из воинов взял княжича на руки и понес. Павших положили на коней, тронулись в обратный путь к Днепру, на пепелище. Впереди несли Заряслава, и птица, синяя синица, увязалась вслед. Ее не отпугивали – пусть тешится молодой князь. Шли долго.
У пепелища погребли усопших и замученных. Над водою, на высоком бугре, в дубовой, крытой шатром, домовине легли рядом князь Чурил с княгиней Натальей. Далеко под ногами их расстилался ясный, синий Днепр, широко раскинулись луга, лесистое, озерное понизовье.
Близ могил стали строить новое городище, где быть князем Заряславу. Зазывали на подмогу вольных людей да пропивших животишки варягов. Осенью бегали за золотом к хазарам в степи.
Заряславу разбили лучший шатер, покуда к заморозкам дыму не срубят. Мальчик глядел, как строили город, как пищу варили, как вечером большие люди садились над рекою, пели песни.
Женщины жалели мальчика, дружинники говорили: славный будет воин. Да что в том? Чужой лаской горечи не избудешь.
И одною утехою была Заряславу синяя синица. Совсем ручная. Ест ли мальчик, она – скок и клюнет из чашки. Играет ли, бродит ли по лугу – птица порхает около, на плечо сядет или падет перед Заряславом в траву, распушит крылья и глядит, глядит черными глазами в глаза. А то и надоест, – отмахнется от нее: ну что пристала?
И не знает Заряслав, что в малой, робкой птице, в горячем сердце птичьем – душа княгини Натальи, родной матушки.
Прошла зима, снова зазеленели бугры и пущи, разлился Днепр, поплыли по нему, надувая паруса, корабли с заморскими гостями. Затрубили рога в лесах. Зашумели грозы.
Заряслав рос, крепкий становился мальчик. Играл уже отцовским мечом и приставал к дружинникам, чтобы рассказали про битву, про охоты, про славу князя.
А когда женщины гладили его по светлой голове, жалея, что растет без матушки, – отталкивал руку. – Уйди, – говорил, – уйди, а то побью, я сам мужик.
Однажды он побился с товарищами и сидел на крыльце сердитый, измазанный. Подлетела синица, покружилась и, чтобы заметил ее мальчик, вдруг прилегла к его груди, прижалась к тельцу. – Ну, вот нашла время!
Взял Заряслав птицу и держал в кулаке и думал, как бы ему подраться еще с обидчиками, а когда разжал пальцы – в руке лежала птичка мертвая, задушенная.
Богатырская будет сила у молодого князя. Так и в третий раз умерла княгиня Наталья светлой и легкой смертью. Все было исполнено на земле.
СОРОЧЬИ СКАЗКИ
СОРОКА
За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники. Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить. Раз спрашивает сороку синичка-птичка:
– Откуда, тетенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.
– А у черта на кулижках, – отвечала сорока-белобока, обманула синичку.
– Неправду ты говоришь, тетенька, – пискнула синичка-птичка, – у черта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи – все равно выслежу.
Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, все дочиста.
И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает…
– Что с тобой, тетенька? – спрашивает синичкаптичка. – Или болит чего? – Трудилась я, – охает сорока, – истомилась, кости болят.
– Ну, то-то, а я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит. – А где Сандрит-трава растет? – взмолилась Сорока-белобока.
– А у черта на кулижках, – ответила синичкаптичка, крылышками детей закрыла и заснула.
«У черта на кулижке одни сосновые шишки, – подумала сорока, – да и те пустые», – и затосковала: очень живот болел у белобокой.
И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока – голобока. От жадности.
МЫШКА
По чистому снегу бежит мышка, за мышкой дорожка, где в снегу лапки ступали.
Мышка ничего не думает, потому что в голове у нее мозгу – меньше горошины.
Увидела мышка на снегу сосновую шишку, ухватила зубом, скребет и все черным глазом поглядывает – нет ли хоря. А злой хорь по мышиным следам полает, красным хвостом снег метет.
Рот разинул – вот-вот на мышь кинется… Вдруг мышка царапнула нос о шишку, да с перепугу – нырь в снег, только хвостом вильнула. И нет ее.
Хорь даже зубами скрипнул – вот досада. И побрел, побрел хорь по белому снегу. Злющий, голодный – лучше не попадайся.
А мышка так ничего и не подумала об этом случае, потому что в голове мышиной мозгу меньше горошины. Так-то.
КОЗЕЛ
В поле – тын, под тыном – собачья голова, в голове толстый жук сидит с одним рогом посреди лба. Шел мимо козел, увидал тын, – разбежался да как хватит в тын головой, – тын закряхтел, рог у козла отлетел.
– То-то, – жук сказал, – с одним-то рогом сподручнее, иди ко мне жить. Полез козел в собачью голову, только морду ободрал. – Ты и лазить-то не умеешь, – сказал жук, крылья раскрыл и полетел. Прыгнул козел за ним на тын, сорвался и повис на тыну.
Шли бабы мимо тына – белье полоскать, сняли козла и вальками отлупили. Пошел козел домой без рога, с драной мордой, с помятыми боками. Шел – молчал Смехота, да и только.
ЕЖ
Теленок увидал ежа и говорит: – Я тебя съем!
Еж не знал, что теленок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул: – Попробуй.
Задрав хвост, запрыгал глупый телоног, боднуть норовит, потом растопырил передние ноги и лизнул ежа. – Ой, ой, ой! – заревел теленок и псбежал к корове-матери, жалуется. – Еж меня за язык укусил.
Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать. А еж покатился в темную нору под рябиновый корень и сказал ежихе: – Я огромного зверя победил, должно быть, льва! И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за темный лес. – У нас еж – богатырь, – шепотом со страху говорили звери
ЛИСА
Под осиной спала лиса и видела воровские сны. Спит лиса, не спит ли – все равно нет от нее житья зверям.
И ополчились на лису – еж, дятел да ворона Дятел и ворона вперед полетели, а еж следом покатился. Дятел да ворона сели на осину. – Тук-тук-ту-к, – застучал дятел клювом по коре.
И лиса увидела сон – будто страшный мужик топором машет, к ней подбирается. Еж к сосне подбегает, и кричит ему ворона: – Карр еж!.. Карр еж!.. «Кур ешь, – думает ворона, – догадался проклятый мужик». А за ежом ежиха да ежата катятся, пыхтят, переваливаются… – Карр ежи! – заорала ворона.
«Караул, вяжи!» – подумала лиса, да как спросонок вскочит, а ежи ее иголками в нос… – Отрубили мой нос, смерть пришла, – ахнула лиса и – бежать.
Прыгнул на нее дятел и давай долбить лисе голову. А ворона вдогонку: «Карр». С тех пор лиса больше в лес не ходила, не воровала. Выжили душегуба.
ЗАЯЦ
Летит по снегу поземка, метет сугроб на сугроб… На кургане поскрипывает сосна: – Ох, ох, кости мои старые, ноченька-то разыгралась, ох, ох… Под сосной, насторожив уши, сидит заяц. – Что ты сидишь, – стонет сосна, – съест тебя волк. – убежал бы. – Куда мне бежать, кругом бело, все кустики замело, есть нечего… – А ты порой, поскреби. – Нечего искать, – сказал заяц и опустил уши.
– Ох, старые глаза мои, – закряхтела сосна, – бежит кто-то, должно быть, волк, – волк и есть. Заяц заметался. – Спрячь меня, бабушка… – Ох, ох, ну, прыгай в дупло, косой. Прыгнул заяц в дупло, а волк подбегает и кричит сосне: – Сказывай, старуха, где косой?
– Почем я знаю, разбойник, не стерегу я зайца, вон ветер как разгулялся, ох, ох…
Метнул волк серым хвостом, лег у корней, голову на лапы положил. А ветер свистит в сучьях, крепчает… – Не вытерплю, не вытерплю, – скрипит сосна.
Снег гуще повалил, налетел лохматый буран, подхватил белые сугробы, кинул их на сосну.
Напружилась сосна, крякнула и сломалась… Серого волка, падая, до смерти зашибла…
Замело их бураном обоих. А заяц из дупла выскочил и запрыгал куда глаза глядят.
«Сирота я, – думал заяц, – была у меня бабушкасосна, да и ту замело…» И капали в снег пустяковые заячьи слезы.
КОТ ВАСЬКА
У Васьки-кота поломались от старости зубы, а ловить мышей большой был охотник Васька-кот. Лежит целые дни на теплой печурке и думает – как бы зубы поправить… И надумал, а надумавши, пошел к старой колдунье.
– Баушка, – замурлыкал кот, – приставь мне зубы, да острые, железные, костяные-то я давно обломал.
– Ладно, – говорит колдунья, – за это отдашь мне то, что поймаешь в первый раз.
Поклялся кот, взял железные зубы, побежал домой. Не терпится ему ночью, ходит по комнате, мышей вынюхивает. Вдруг мелькнуло что-то, бросился кот, да, видно, промахнулся. Пошел – опять метнулось.
"Погоди же! – думает кот Васька, остановился, глаза скосил и поворачивается, да вдруг как прыгнет, завертелся волчком и ухватил железными зубами свой хвост. Откуда не возьмись явилась старая колдунья.
– Давай, – говорит, хвост по уговору. Заурлыкал кот, замяукал, слезами облился. Делать нечего. Отдал хвост. И стал кот – куцый. Лежит целые дни на печурке и думает: «Пропади они, железные зубы, пропадом!»
СОВА И КОТ
В дубовом дупле жила белая сова – лунь-птица, у совы было семь детенышей, семь родных сыновей. Раз ночью улетела она, – мышей половить и яиц напиться.
А мимо дуба шел дикий, лесной кот. Услыхал кот, как совята пищат, залез в дупло и поел их – всех семь. Наевшись, тут же, в теплом гнезде, свернулся и заснул.
Прилетела сова, глянула круглыми глазами, видит – кот спит. Все поняла.
– Котик лесной, – запела сова сладким голосом, – пусти переночевать, студено в лесу-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
«Остановись, остановись!» – так бы и крикнула Наталья. И резкий, звериный вопль сам вылетел из груди. Запела стрела и впилась под лопатку у сердца. Олень осел на колени. Засмеялся князь. Вынул нож, лезет с седла, чтобы пороть зверя. Идет по мху. Споткнулся. Княгиня глядит на мужа глазами, полными слез. Чурил взял ее за рога, пригнул голову.
И чуда не было еще такого за всю бытность: олень, пронзенный стрелой, до самых перьев ушедшей в сердце, поднялся, разбросал рогами охотников, побежал, шатаясь, шибче, шибче, спустился в овраг, скачками поднялся на ту сторону, стал и глядит опять. Смотрит. Усмехнулись в усы старые воины. – Легка твоя стрела, князь, уйдет зверь.
Лихая досада! И опять поскакала охота. Олень тяжелым уже скоком выбежал на поляну. Повсюду дымятся костры, раскиданы кости, тряпье. И за красные сосновые стволы хоронятся какие-то людишки, удирают. – Чудь, Чудь! – закричали воины.
Здесь олень зашатался, опустил рога в мох и рухнул. Черная кровь хлынула из морды. И вылетела душа княгини, замученная второю смертью. Чурил глядит на зверя. Дико ему на душе. Подскакал старый воин.
– Князь, князь, – говорит, – не твоей ли княгини эта кика? – и поднял копьем с земли рогатую, шитую золотом кику, что сняли чудинцы с волос Натальи.
Зашатался князь в седле. Кровь кинулась в голову, помутила ум. Сорвал рог с плеча, затрубил, швырнул его далече и сам впереди, а за ним сорок дружинников кинулись в угон за обидчиками. Порубили отсталых и настигли всю бегущую кучей Чудь, окружившую полонянок и добычу.
Много Чуди желтоволосой. Большая будет битва. Стали воины ругаться с врагами, кричат:
– Выходи, белые глаза! Подтягивай, портки!.. Молись своему паршивому богу!..
Ихний колдун, став на камень, поднял на руках Заряслава, погрозился, что живым не отдаст, если княжьи начнут драку. Тогда Чурил прыгнул с коня и, прикрываясь локтем кольчужным от стрел, пошел биться. Наскочила на него Чудь. Завизжала Чудь. На выручку кинулись дружинники, пешие и конные. Запели стрелы. Начались крики. Лязгало железо. Хватались грудь о грудь. Была великая сеча.
С ножом, поворачиваясь, стряхивая наседающих, весь испоротый, исколотый, лез князь, как тур, добирался до колдуна.
Три раза отбрасывали Чурилу. Колдун, выставив бороду, бормотал, плевался, запакостился от страха. Все же князь достал его рукой и умертвил на месте. И стоял идолом каменным над сыном. Выдергивал из себя стрелы. Убивал каждого, кто совался.
До полудня шла битва. Десять дружинников легло в ней смертью, а врагов не считали, и Чудь побежала, но немногие ушли через болота.
Дружинники стали кликать, собирать полонянок. Стали узнавать, кто жену, кто сына. Качали головами, хмурились. И вернулись все – воины, женщины, дети – гурьбой, на поле сечи, где бродили кони, торчали стрелы, шлемы валялись, люди убитые.
Князь Чурил лежал мертвым, с лицом суровым и спокойным, в руке зажат меч. Около него был мальчик, Заряслав. Над ним летала малая птица. Кружилась, попискивала, садилась на ветвь, трясла перьями, разевала клюв.
Княжич, глядя на птицу, улыбался, ручкой норовил ее схватить. На ресницах Заряслава, на щеках его горели, как роса, слезы большими каплями.
Старейший из воинов взял княжича на руки и понес. Павших положили на коней, тронулись в обратный путь к Днепру, на пепелище. Впереди несли Заряслава, и птица, синяя синица, увязалась вслед. Ее не отпугивали – пусть тешится молодой князь. Шли долго.
У пепелища погребли усопших и замученных. Над водою, на высоком бугре, в дубовой, крытой шатром, домовине легли рядом князь Чурил с княгиней Натальей. Далеко под ногами их расстилался ясный, синий Днепр, широко раскинулись луга, лесистое, озерное понизовье.
Близ могил стали строить новое городище, где быть князем Заряславу. Зазывали на подмогу вольных людей да пропивших животишки варягов. Осенью бегали за золотом к хазарам в степи.
Заряславу разбили лучший шатер, покуда к заморозкам дыму не срубят. Мальчик глядел, как строили город, как пищу варили, как вечером большие люди садились над рекою, пели песни.
Женщины жалели мальчика, дружинники говорили: славный будет воин. Да что в том? Чужой лаской горечи не избудешь.
И одною утехою была Заряславу синяя синица. Совсем ручная. Ест ли мальчик, она – скок и клюнет из чашки. Играет ли, бродит ли по лугу – птица порхает около, на плечо сядет или падет перед Заряславом в траву, распушит крылья и глядит, глядит черными глазами в глаза. А то и надоест, – отмахнется от нее: ну что пристала?
И не знает Заряслав, что в малой, робкой птице, в горячем сердце птичьем – душа княгини Натальи, родной матушки.
Прошла зима, снова зазеленели бугры и пущи, разлился Днепр, поплыли по нему, надувая паруса, корабли с заморскими гостями. Затрубили рога в лесах. Зашумели грозы.
Заряслав рос, крепкий становился мальчик. Играл уже отцовским мечом и приставал к дружинникам, чтобы рассказали про битву, про охоты, про славу князя.
А когда женщины гладили его по светлой голове, жалея, что растет без матушки, – отталкивал руку. – Уйди, – говорил, – уйди, а то побью, я сам мужик.
Однажды он побился с товарищами и сидел на крыльце сердитый, измазанный. Подлетела синица, покружилась и, чтобы заметил ее мальчик, вдруг прилегла к его груди, прижалась к тельцу. – Ну, вот нашла время!
Взял Заряслав птицу и держал в кулаке и думал, как бы ему подраться еще с обидчиками, а когда разжал пальцы – в руке лежала птичка мертвая, задушенная.
Богатырская будет сила у молодого князя. Так и в третий раз умерла княгиня Наталья светлой и легкой смертью. Все было исполнено на земле.
СОРОЧЬИ СКАЗКИ
СОРОКА
За калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорока-белобока и ела пряники. Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить. Раз спрашивает сороку синичка-птичка:
– Откуда, тетенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.
– А у черта на кулижках, – отвечала сорока-белобока, обманула синичку.
– Неправду ты говоришь, тетенька, – пискнула синичка-птичка, – у черта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи – все равно выслежу.
Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, все дочиста.
И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает…
– Что с тобой, тетенька? – спрашивает синичкаптичка. – Или болит чего? – Трудилась я, – охает сорока, – истомилась, кости болят.
– Ну, то-то, а я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит. – А где Сандрит-трава растет? – взмолилась Сорока-белобока.
– А у черта на кулижках, – ответила синичкаптичка, крылышками детей закрыла и заснула.
«У черта на кулижке одни сосновые шишки, – подумала сорока, – да и те пустые», – и затосковала: очень живот болел у белобокой.
И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока – голобока. От жадности.
МЫШКА
По чистому снегу бежит мышка, за мышкой дорожка, где в снегу лапки ступали.
Мышка ничего не думает, потому что в голове у нее мозгу – меньше горошины.
Увидела мышка на снегу сосновую шишку, ухватила зубом, скребет и все черным глазом поглядывает – нет ли хоря. А злой хорь по мышиным следам полает, красным хвостом снег метет.
Рот разинул – вот-вот на мышь кинется… Вдруг мышка царапнула нос о шишку, да с перепугу – нырь в снег, только хвостом вильнула. И нет ее.
Хорь даже зубами скрипнул – вот досада. И побрел, побрел хорь по белому снегу. Злющий, голодный – лучше не попадайся.
А мышка так ничего и не подумала об этом случае, потому что в голове мышиной мозгу меньше горошины. Так-то.
КОЗЕЛ
В поле – тын, под тыном – собачья голова, в голове толстый жук сидит с одним рогом посреди лба. Шел мимо козел, увидал тын, – разбежался да как хватит в тын головой, – тын закряхтел, рог у козла отлетел.
– То-то, – жук сказал, – с одним-то рогом сподручнее, иди ко мне жить. Полез козел в собачью голову, только морду ободрал. – Ты и лазить-то не умеешь, – сказал жук, крылья раскрыл и полетел. Прыгнул козел за ним на тын, сорвался и повис на тыну.
Шли бабы мимо тына – белье полоскать, сняли козла и вальками отлупили. Пошел козел домой без рога, с драной мордой, с помятыми боками. Шел – молчал Смехота, да и только.
ЕЖ
Теленок увидал ежа и говорит: – Я тебя съем!
Еж не знал, что теленок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул: – Попробуй.
Задрав хвост, запрыгал глупый телоног, боднуть норовит, потом растопырил передние ноги и лизнул ежа. – Ой, ой, ой! – заревел теленок и псбежал к корове-матери, жалуется. – Еж меня за язык укусил.
Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать. А еж покатился в темную нору под рябиновый корень и сказал ежихе: – Я огромного зверя победил, должно быть, льва! И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за темный лес. – У нас еж – богатырь, – шепотом со страху говорили звери
ЛИСА
Под осиной спала лиса и видела воровские сны. Спит лиса, не спит ли – все равно нет от нее житья зверям.
И ополчились на лису – еж, дятел да ворона Дятел и ворона вперед полетели, а еж следом покатился. Дятел да ворона сели на осину. – Тук-тук-ту-к, – застучал дятел клювом по коре.
И лиса увидела сон – будто страшный мужик топором машет, к ней подбирается. Еж к сосне подбегает, и кричит ему ворона: – Карр еж!.. Карр еж!.. «Кур ешь, – думает ворона, – догадался проклятый мужик». А за ежом ежиха да ежата катятся, пыхтят, переваливаются… – Карр ежи! – заорала ворона.
«Караул, вяжи!» – подумала лиса, да как спросонок вскочит, а ежи ее иголками в нос… – Отрубили мой нос, смерть пришла, – ахнула лиса и – бежать.
Прыгнул на нее дятел и давай долбить лисе голову. А ворона вдогонку: «Карр». С тех пор лиса больше в лес не ходила, не воровала. Выжили душегуба.
ЗАЯЦ
Летит по снегу поземка, метет сугроб на сугроб… На кургане поскрипывает сосна: – Ох, ох, кости мои старые, ноченька-то разыгралась, ох, ох… Под сосной, насторожив уши, сидит заяц. – Что ты сидишь, – стонет сосна, – съест тебя волк. – убежал бы. – Куда мне бежать, кругом бело, все кустики замело, есть нечего… – А ты порой, поскреби. – Нечего искать, – сказал заяц и опустил уши.
– Ох, старые глаза мои, – закряхтела сосна, – бежит кто-то, должно быть, волк, – волк и есть. Заяц заметался. – Спрячь меня, бабушка… – Ох, ох, ну, прыгай в дупло, косой. Прыгнул заяц в дупло, а волк подбегает и кричит сосне: – Сказывай, старуха, где косой?
– Почем я знаю, разбойник, не стерегу я зайца, вон ветер как разгулялся, ох, ох…
Метнул волк серым хвостом, лег у корней, голову на лапы положил. А ветер свистит в сучьях, крепчает… – Не вытерплю, не вытерплю, – скрипит сосна.
Снег гуще повалил, налетел лохматый буран, подхватил белые сугробы, кинул их на сосну.
Напружилась сосна, крякнула и сломалась… Серого волка, падая, до смерти зашибла…
Замело их бураном обоих. А заяц из дупла выскочил и запрыгал куда глаза глядят.
«Сирота я, – думал заяц, – была у меня бабушкасосна, да и ту замело…» И капали в снег пустяковые заячьи слезы.
КОТ ВАСЬКА
У Васьки-кота поломались от старости зубы, а ловить мышей большой был охотник Васька-кот. Лежит целые дни на теплой печурке и думает – как бы зубы поправить… И надумал, а надумавши, пошел к старой колдунье.
– Баушка, – замурлыкал кот, – приставь мне зубы, да острые, железные, костяные-то я давно обломал.
– Ладно, – говорит колдунья, – за это отдашь мне то, что поймаешь в первый раз.
Поклялся кот, взял железные зубы, побежал домой. Не терпится ему ночью, ходит по комнате, мышей вынюхивает. Вдруг мелькнуло что-то, бросился кот, да, видно, промахнулся. Пошел – опять метнулось.
"Погоди же! – думает кот Васька, остановился, глаза скосил и поворачивается, да вдруг как прыгнет, завертелся волчком и ухватил железными зубами свой хвост. Откуда не возьмись явилась старая колдунья.
– Давай, – говорит, хвост по уговору. Заурлыкал кот, замяукал, слезами облился. Делать нечего. Отдал хвост. И стал кот – куцый. Лежит целые дни на печурке и думает: «Пропади они, железные зубы, пропадом!»
СОВА И КОТ
В дубовом дупле жила белая сова – лунь-птица, у совы было семь детенышей, семь родных сыновей. Раз ночью улетела она, – мышей половить и яиц напиться.
А мимо дуба шел дикий, лесной кот. Услыхал кот, как совята пищат, залез в дупло и поел их – всех семь. Наевшись, тут же, в теплом гнезде, свернулся и заснул.
Прилетела сова, глянула круглыми глазами, видит – кот спит. Все поняла.
– Котик лесной, – запела сова сладким голосом, – пусти переночевать, студено в лесу-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29