Дверь стояла распахнутая, как и полагается двери таверны, но завешенная от непогоды толстым меховым пологом. Из дымохода сбоку подымался ленивый дымок, пахнущий торфом.
Мы приехали вечером, когда ворота уже закрывались. Со всех сторон, смешанные с торфяным дымом, тянулись запахи стряпни. Народу было видно мало: детвору давно зазвали по домам, взрослые сели за ужин. По улице лишь кое-где бродили голодные псы; просеменила мимо старуха, одной рукой придерживая платок на голове, а другой прижимая квохчущую курицу под мышкой; тащился по улице мужчина с упряжкой усталых волов. Неподалеку звенела наковальня кузнеца и резко пахло паленым лошадиным копытом.
Ральф с сомнением оглядел таверну.
– В октябре, в солнечный день она казалась как-то приличнее. Не слишком-то важные хоромы, а?
– Тем лучше, – ответил я. – В такой дыре никому не придет в голову искать сына короля Британии. Войди же и сыграй свою роль, а я пока подержу лошадей.
Ральф отвел полог и вошел. Я помог Бранвене спуститься на землю и усадил ее на лавке возле двери. Младенец проснулся и начал было попискивать, но в это время опять появился Ральф в сопровождении рослого грузного мужчины и мальчика. Мужчина был, по-видимому, сам Бранд, когда-то он служил в королевском войске и до сих пор имел солдатскую выправку, а на тыльной стороне правой его руки виднелся сморщенный рубец от старой раны.
Он замялся, не зная, как обратиться ко мне. Я быстро проговорил:
– Ты – хозяин заведения, добрый человек? Я Эмрис, певец, мне поручено доставить тебе племянницу твоей жены с ребенком. Вы нас ожидали, полагаю?
Он прокашлялся.
– Да, да, конечно. Добро пожаловать. Моя жена уж с неделю высматривает вас на дороге. – Он увидел, что мальчик разглядывает меня, выпучив глаза, и сердито сказал ему: – Ну, чего уставился? А ну, живо, отведи лошадей на задний двор.
Мальчик бросился выполнять приказ. А Бранд, склонив голову и вытянув руку не то в военном приветствии, не то просто приглашая, сказал:
– Входите, милости просим. Ужин скоро поспеет. Правда, – опять замялся он, – общество у нас простое, но, может быть...
– Я привык к простому обществу, – безмятежно отозвался я и шагнул через порог.
В эту пору года на дорогах проезжие редки, и в таверне было не людно. В низком помещении, освещенном слабым светом единственной сальной свечи и горящего торфа в очаге, сидело с полдюжины посетителей. При нашем появлении они оборвали разговор, все повернули головы, с любопытством разглядывая мою арфу, от одного к другому пробежал шепоток. На женщину с младенцем никто даже не взглянул. Бранд поспешно провел нас к дальней двери за очагом. Мы вошли в заднюю комнату, дверь за нами затворилась, и я увидел Моравик. Уставив руки в бока, она ждала нас.
Как бывает всегда, если не видел человека с детства, она стала словно бы меньше ростом. Я расстался с ней двенадцатилетним мальчиком, хотя и довольно рослым для своих лет. Но она тогда была много крупнее меня, грузная женщина, обладавшая властным голосом и правом непререкаемых суждений, каким была облечена со времен моего раннего детства. Теперь же она едва доставала мне головой до плеча, однако голос и стать сохранила и непререкаемость суждений, как мне вскоре пришлось убедиться, – тоже. Хоть я и вырос любимым сыном верховного короля Британии, для нее я навсегда остался маленьким шалуном, за которым нужен глаз да глаз.
Ее первые слова прозвучали забавной укоризной:
– Ишь как поздно приехал, чуть было уж ворота не заперли! Того гляди, остались бы ночевать в лесу, утром бы костей не собрали, там и волки рыщут, да и похуже кто. И промокли небось – святые милостивцы и звезды небесные, спасите нас, ты погляди, какой на тебе плащ! Снимай немедленно и подойди к огню. Скоро ужин будет готов, по твоему вкусу стряпается. Я все помню, что тебе нравилось, маленький Мерлин. Вот уж не думала увидеть тебя еще хоть раз у себя за столом после того ночного пожара; тогда утром хватились – тебя нигде нет, одни только косточки обгорелые нашли на пожарище. – Тут она вдруг бросилась ко мне и крепко обняла меня. По щекам у нее текли слезы. – Ах, маленький Мерлин, как я рада тебя видеть!
– А я тебя, Моравик. – Я обнял ее. – Клянусь, ты, видно, с каждым годом молодела с тех пор, как оставила Маридунум. И вот теперь я опять в долгу перед тобою, перед тобою и твоим добрым муженьком. Я этого никогда не забуду. И король тоже. Познакомься: вот это – Ральф, мой товарищ, а это, – я вытолкнул молоденькую кормилицу вперед, – это Бранвена с младенцем.
– Ах, ну конечно! Младенчик! Спаси нас всех богиня. От радости, что вижу тебя, Мерлин, я совсем о нем позабыла! Подойди ближе к огню, милая, не стой там на сквозняке. Ближе, ближе, где свет, дай-ка я взгляну на него... Ах ты агнец мой, ах ты душенька!..
Бранд с улыбкой тронул меня за рукав.
– Ну, теперь, раз уж она его увидала, сударь, то забудет обо всем на свете. Хорошо еще, что успела поставить для вас ужин на плиту. Садитесь вот здесь, я сам буду вам прислуживать.
Моравик приготовила жирную баранью похлебку, горячую и сытную. Баранина солончаковых пустошей Бретани не хуже, чем наша уэльская. В похлебке плавали клецки, и прямо с пылу на стол Бранд вывалил свежий, ароматный хлеб. Еще он принес кувшин красного вина, много лучше того, что делают у нас на родине. Бранд прислуживал за столом, а Моравик тем временем хлопотала вокруг Бранвены и младенца, который издавал оглушительные вопли, пока его не поднесли к груди кормилицы. Огонь в очаге пылал и потрескивал, было тепло, пахло ароматной пищей и добрым вином, отсветы пламени играли на щеке Бранвены и на головке младенца. Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, и, обернувшись, встретился глазами с Ральфом. Он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но в это время в соседнем помещении послышался шум, и хозяин, извинившись, поставил кувшин на стол и поспешил вон. Дверь за собой он закрыл неплотно, и мне слышны были громкие голоса – какой-то разговор или спор. Бранд отвечал тихо, но шум не унимался.
Наконец он вернулся ко мне, плотно затворив за собой дверь, и с озабоченным видом сказал:
– Господин, они видели, как ты входил и с собой у тебя была арфа. Ну и понятное дело, они требуют песню. Я пытался уверить их, что ты устал, что ты с дороги, но они не слушают. Говорят, что купят тебе на круг ужин, если песня придется им по вкусу.
– Ну что ж, – сказал я. – Пусть покупают.
У Бранда отвисла челюсть.
– Как? Ты? И будешь петь перед ними?
– Разве у вас в Бретани ничего не знают? Я ведь и в самом деле певец. И мне не впервой зарабатывать пением себе ужин.
Моравик, сидевшая с Бранвеной у очага, удивленно подняла голову.
– Это что-то новое! Про снадобья и всякие зелья я знала, ты перенял это искусство у отшельника, что жил за мельницей. И про чары тоже... – Она осенила себя крестом. – Но музыка? Кто тебя научил?
– Ноты преподала мне королева Ольвена, – ответил я и пояснил для Бранда: – Это жена моего деда, урожденная валлийка, она пела, как жаворонок. Позже, в Бретани, когда я жил здесь с Амброзием, у меня был учитель. Вы, может быть, даже знаете его: слепой старец, он путешествовал по всему свету и всюду пел свои песни.
Бранд кивнул, верно понял, о ком я говорю, а Моравик только поглядела с сомнением, поцокала языком и покачала головой. Должно быть, тот, кто рос у тебя на руках с младенчества и до отроческих лет, а потом потерялся из виду, навсегда останется в твоих глазах несмышленышем. Я засмеялся.
– Да вот недавно еще, на пути сюда, я играл перед королем Хоэлем в Керреке. Его, правда, трудно счесть знатоком, но и Ральф тоже меня слышал. Спросите у него, если не верите, что я способен заработать себе на ужин.
Бранд покачал головой.
– Но петь перед эдакой публикой?
– Почему же нет? Бродячий менестрель поет тем, кто ему за это платит. А я, покуда нахожусь в Малой Британии, всего лишь менестрель, не больше. – Я поднялся с кресла. – Ральф, подай мою арфу. Допей вино сам и ложись спать. Меня не жди.
И я вышел в общую залу. Народу здесь поприбавилось, в теплом полусвете набралось теперь, наверное, человек двадцать. При моем появлении раздались возгласы: «Певец! Певец! Песню нам! Спой песню!»
– В таком случае подвиньтесь, добрые люди, – сказал я.
Мне освободили скамью у очага, кто-то протянул кубок с вином. Я сел и стал настраивать струны. Все молчали и смотрели на меня.
Это были простые люди, а простые люди любят слушать про чудеса. Я спросил, какую песню им спеть, они стали называть кто одну, кто другую – разные легенды о богах, битвах и волшебстве, покуда наконец я сам не остановил свой выбор – помня о младенце, спящем в соседней комнате, – на истории «Сон Максена». Это настоящая волшебная сказка, не хуже прочих, хотя герой ее – римский полководец Магнус Максимус, реальное лицо. Кельты зовут его Максен Вледиг, и легенда о сне Максена родилась в певучих долинах Уэльса, где каждый считает принца Максена своим родичем; рассказы о нем передавались из уст в уста, так что в конце концов, явись даже сам Максим, чтобы поведать, как все было в действительности, ему все равно бы никто не поверил. «Сон Максена» – длинная песня, каждый певец исполняет ее на свой лад. Вот как спел ее в тот вечер я:
"Максен, римский император, отправился на охоту, но, утомленный дневным зноем, прилег поспать на берегу большой реки, что катит свои воды к Риму, и привиделся ему сон.
Снилось ему, что пробирается он вверх по реке к ее истокам, и вот перед ним – высочайшая гора мира, а из нее истекает другая полноводная река, и по ней поплыл он через широкие поля и густые леса, покуда не достиг устья, а там на берегу тихой гавани стоит город со стенами и башнями. Посреди гавани – корабль златой и серебряный, на палубе не видно матросов, но паруса подняты и трепещут, надутые ветром с востока. Перешел он на корабль по сходням из белой китовой кости, ступил на палубу, и корабль отплыл.
Дважды вставало и садилось солнце, и вот завидел он перед собой прекраснейший в свете остров и, оставив корабль, прошел весь остров от моря до моря. Выйдя на западный берег, увидел он через узкий пролив другой остров. А подле себя на берегу – прекрасный замок с распахнутыми воротами. Вошел Максен в замок, видит – просторная зала с золотыми колоннами, стены переливаются златом-серебром и драгоценными каменьями. В углу сидят два юноши, играют в шахматы на серебряной доске, а рядом старец в кресле из слоновой кости, он режет для них фигурки из горного хрусталя. Но не этим блеском пленен взор Максена, ослепительнее злата-серебра и драгоценных каменьев, прекраснее слоновой кости была красавица, что сидела недвижно в златом кресле, величавая, как королева. С первого взгляда император полюбил ее всей душой, поднял он ее с кресла, поцеловал и просил быть его женой. Но в самый этот миг поцелуя пробудился Максен ото сна, и оказалось, что лежит он в долине близ Рима, а вокруг стоят его товарищи.
Вскочил Максен на ноги и поведал товарищам свой сон. Разослал и гонцов во все концы света отыскать остров, что прошел он из конца в конец, и замок с красавицей девицей. Много месяцев спустя, долго проплавав по морю, один человек нашел этот остров и вернулся поведать об этом своему господину. Тот остров, прекраснейший в мире, был Британия, а замок на западном берегу – Каэр Сэйнт, близ Сегонтиума, остров же через пролив был Мона, остров друидов. Максен отправился в Британию, и там оказалось все в точности так, как ему приснилось, и он попросил себе в жены ту красавицу у отца ее и братьев, и стала она его императрицей. Имя ее было Елена, и она родила ему двух сыновей и дочь, а он в ее честь возвел три замка: в Сегонтиуме, Каэрлеоне и Маридунуме, который назывался Каэр Мирддин в честь божества возвышенных мест.
Но тем временем, пока Максен жил в Британии, позабыв о Риме, там возвели в императоры другого, и тот поднял свой штандарт на стенах римских, а Максена объявил низвергнутым. Тогда Максен собрал войско и с Еленой и ее братьями двинулся на Рим. Он завоевал Рим и навсегда остался там, и Британия его больше не видела. Но два брата Елены увели британское войско обратно на родину, и семя Максена Вледига по сей день царствует в Британии".
Когда я кончил и последняя струна смолкла в дымной тишине, что тут поднялось! Слушатели мои кричали восторженно и колотили кружками по столам, требуя грубыми голосами еще песен и еще вина. Мне снова поднесли кубок, и, пока я пил и отдыхал перед новой песней, в таверне опять завязались разговоры, но говорили вполголоса, дабы не спугнуть мысли певца.
И хорошо, что эти мысли были от них сокрыты. Я думал о том, как бы поступили эти люди, узнай они, что последний, самый юный, отпрыск Максимова древа лежит сейчас и спит тут же, за стеной. Ибо эта часть легенды была, во всяком случае, достоверна: род моего отца действительно произошел от брака императора Максима с валлийской царевной Еленой. Остальное же, подобно всем легендам, было своего рода мечтательным искажением – словно художник, восстанавливая древнюю разбитую мозаику, сложил свою собственную, новую и красочную, картину, а в ней здесь и там оказались использованы старые, настоящие куски правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Мы приехали вечером, когда ворота уже закрывались. Со всех сторон, смешанные с торфяным дымом, тянулись запахи стряпни. Народу было видно мало: детвору давно зазвали по домам, взрослые сели за ужин. По улице лишь кое-где бродили голодные псы; просеменила мимо старуха, одной рукой придерживая платок на голове, а другой прижимая квохчущую курицу под мышкой; тащился по улице мужчина с упряжкой усталых волов. Неподалеку звенела наковальня кузнеца и резко пахло паленым лошадиным копытом.
Ральф с сомнением оглядел таверну.
– В октябре, в солнечный день она казалась как-то приличнее. Не слишком-то важные хоромы, а?
– Тем лучше, – ответил я. – В такой дыре никому не придет в голову искать сына короля Британии. Войди же и сыграй свою роль, а я пока подержу лошадей.
Ральф отвел полог и вошел. Я помог Бранвене спуститься на землю и усадил ее на лавке возле двери. Младенец проснулся и начал было попискивать, но в это время опять появился Ральф в сопровождении рослого грузного мужчины и мальчика. Мужчина был, по-видимому, сам Бранд, когда-то он служил в королевском войске и до сих пор имел солдатскую выправку, а на тыльной стороне правой его руки виднелся сморщенный рубец от старой раны.
Он замялся, не зная, как обратиться ко мне. Я быстро проговорил:
– Ты – хозяин заведения, добрый человек? Я Эмрис, певец, мне поручено доставить тебе племянницу твоей жены с ребенком. Вы нас ожидали, полагаю?
Он прокашлялся.
– Да, да, конечно. Добро пожаловать. Моя жена уж с неделю высматривает вас на дороге. – Он увидел, что мальчик разглядывает меня, выпучив глаза, и сердито сказал ему: – Ну, чего уставился? А ну, живо, отведи лошадей на задний двор.
Мальчик бросился выполнять приказ. А Бранд, склонив голову и вытянув руку не то в военном приветствии, не то просто приглашая, сказал:
– Входите, милости просим. Ужин скоро поспеет. Правда, – опять замялся он, – общество у нас простое, но, может быть...
– Я привык к простому обществу, – безмятежно отозвался я и шагнул через порог.
В эту пору года на дорогах проезжие редки, и в таверне было не людно. В низком помещении, освещенном слабым светом единственной сальной свечи и горящего торфа в очаге, сидело с полдюжины посетителей. При нашем появлении они оборвали разговор, все повернули головы, с любопытством разглядывая мою арфу, от одного к другому пробежал шепоток. На женщину с младенцем никто даже не взглянул. Бранд поспешно провел нас к дальней двери за очагом. Мы вошли в заднюю комнату, дверь за нами затворилась, и я увидел Моравик. Уставив руки в бока, она ждала нас.
Как бывает всегда, если не видел человека с детства, она стала словно бы меньше ростом. Я расстался с ней двенадцатилетним мальчиком, хотя и довольно рослым для своих лет. Но она тогда была много крупнее меня, грузная женщина, обладавшая властным голосом и правом непререкаемых суждений, каким была облечена со времен моего раннего детства. Теперь же она едва доставала мне головой до плеча, однако голос и стать сохранила и непререкаемость суждений, как мне вскоре пришлось убедиться, – тоже. Хоть я и вырос любимым сыном верховного короля Британии, для нее я навсегда остался маленьким шалуном, за которым нужен глаз да глаз.
Ее первые слова прозвучали забавной укоризной:
– Ишь как поздно приехал, чуть было уж ворота не заперли! Того гляди, остались бы ночевать в лесу, утром бы костей не собрали, там и волки рыщут, да и похуже кто. И промокли небось – святые милостивцы и звезды небесные, спасите нас, ты погляди, какой на тебе плащ! Снимай немедленно и подойди к огню. Скоро ужин будет готов, по твоему вкусу стряпается. Я все помню, что тебе нравилось, маленький Мерлин. Вот уж не думала увидеть тебя еще хоть раз у себя за столом после того ночного пожара; тогда утром хватились – тебя нигде нет, одни только косточки обгорелые нашли на пожарище. – Тут она вдруг бросилась ко мне и крепко обняла меня. По щекам у нее текли слезы. – Ах, маленький Мерлин, как я рада тебя видеть!
– А я тебя, Моравик. – Я обнял ее. – Клянусь, ты, видно, с каждым годом молодела с тех пор, как оставила Маридунум. И вот теперь я опять в долгу перед тобою, перед тобою и твоим добрым муженьком. Я этого никогда не забуду. И король тоже. Познакомься: вот это – Ральф, мой товарищ, а это, – я вытолкнул молоденькую кормилицу вперед, – это Бранвена с младенцем.
– Ах, ну конечно! Младенчик! Спаси нас всех богиня. От радости, что вижу тебя, Мерлин, я совсем о нем позабыла! Подойди ближе к огню, милая, не стой там на сквозняке. Ближе, ближе, где свет, дай-ка я взгляну на него... Ах ты агнец мой, ах ты душенька!..
Бранд с улыбкой тронул меня за рукав.
– Ну, теперь, раз уж она его увидала, сударь, то забудет обо всем на свете. Хорошо еще, что успела поставить для вас ужин на плиту. Садитесь вот здесь, я сам буду вам прислуживать.
Моравик приготовила жирную баранью похлебку, горячую и сытную. Баранина солончаковых пустошей Бретани не хуже, чем наша уэльская. В похлебке плавали клецки, и прямо с пылу на стол Бранд вывалил свежий, ароматный хлеб. Еще он принес кувшин красного вина, много лучше того, что делают у нас на родине. Бранд прислуживал за столом, а Моравик тем временем хлопотала вокруг Бранвены и младенца, который издавал оглушительные вопли, пока его не поднесли к груди кормилицы. Огонь в очаге пылал и потрескивал, было тепло, пахло ароматной пищей и добрым вином, отсветы пламени играли на щеке Бранвены и на головке младенца. Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, и, обернувшись, встретился глазами с Ральфом. Он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но в это время в соседнем помещении послышался шум, и хозяин, извинившись, поставил кувшин на стол и поспешил вон. Дверь за собой он закрыл неплотно, и мне слышны были громкие голоса – какой-то разговор или спор. Бранд отвечал тихо, но шум не унимался.
Наконец он вернулся ко мне, плотно затворив за собой дверь, и с озабоченным видом сказал:
– Господин, они видели, как ты входил и с собой у тебя была арфа. Ну и понятное дело, они требуют песню. Я пытался уверить их, что ты устал, что ты с дороги, но они не слушают. Говорят, что купят тебе на круг ужин, если песня придется им по вкусу.
– Ну что ж, – сказал я. – Пусть покупают.
У Бранда отвисла челюсть.
– Как? Ты? И будешь петь перед ними?
– Разве у вас в Бретани ничего не знают? Я ведь и в самом деле певец. И мне не впервой зарабатывать пением себе ужин.
Моравик, сидевшая с Бранвеной у очага, удивленно подняла голову.
– Это что-то новое! Про снадобья и всякие зелья я знала, ты перенял это искусство у отшельника, что жил за мельницей. И про чары тоже... – Она осенила себя крестом. – Но музыка? Кто тебя научил?
– Ноты преподала мне королева Ольвена, – ответил я и пояснил для Бранда: – Это жена моего деда, урожденная валлийка, она пела, как жаворонок. Позже, в Бретани, когда я жил здесь с Амброзием, у меня был учитель. Вы, может быть, даже знаете его: слепой старец, он путешествовал по всему свету и всюду пел свои песни.
Бранд кивнул, верно понял, о ком я говорю, а Моравик только поглядела с сомнением, поцокала языком и покачала головой. Должно быть, тот, кто рос у тебя на руках с младенчества и до отроческих лет, а потом потерялся из виду, навсегда останется в твоих глазах несмышленышем. Я засмеялся.
– Да вот недавно еще, на пути сюда, я играл перед королем Хоэлем в Керреке. Его, правда, трудно счесть знатоком, но и Ральф тоже меня слышал. Спросите у него, если не верите, что я способен заработать себе на ужин.
Бранд покачал головой.
– Но петь перед эдакой публикой?
– Почему же нет? Бродячий менестрель поет тем, кто ему за это платит. А я, покуда нахожусь в Малой Британии, всего лишь менестрель, не больше. – Я поднялся с кресла. – Ральф, подай мою арфу. Допей вино сам и ложись спать. Меня не жди.
И я вышел в общую залу. Народу здесь поприбавилось, в теплом полусвете набралось теперь, наверное, человек двадцать. При моем появлении раздались возгласы: «Певец! Певец! Песню нам! Спой песню!»
– В таком случае подвиньтесь, добрые люди, – сказал я.
Мне освободили скамью у очага, кто-то протянул кубок с вином. Я сел и стал настраивать струны. Все молчали и смотрели на меня.
Это были простые люди, а простые люди любят слушать про чудеса. Я спросил, какую песню им спеть, они стали называть кто одну, кто другую – разные легенды о богах, битвах и волшебстве, покуда наконец я сам не остановил свой выбор – помня о младенце, спящем в соседней комнате, – на истории «Сон Максена». Это настоящая волшебная сказка, не хуже прочих, хотя герой ее – римский полководец Магнус Максимус, реальное лицо. Кельты зовут его Максен Вледиг, и легенда о сне Максена родилась в певучих долинах Уэльса, где каждый считает принца Максена своим родичем; рассказы о нем передавались из уст в уста, так что в конце концов, явись даже сам Максим, чтобы поведать, как все было в действительности, ему все равно бы никто не поверил. «Сон Максена» – длинная песня, каждый певец исполняет ее на свой лад. Вот как спел ее в тот вечер я:
"Максен, римский император, отправился на охоту, но, утомленный дневным зноем, прилег поспать на берегу большой реки, что катит свои воды к Риму, и привиделся ему сон.
Снилось ему, что пробирается он вверх по реке к ее истокам, и вот перед ним – высочайшая гора мира, а из нее истекает другая полноводная река, и по ней поплыл он через широкие поля и густые леса, покуда не достиг устья, а там на берегу тихой гавани стоит город со стенами и башнями. Посреди гавани – корабль златой и серебряный, на палубе не видно матросов, но паруса подняты и трепещут, надутые ветром с востока. Перешел он на корабль по сходням из белой китовой кости, ступил на палубу, и корабль отплыл.
Дважды вставало и садилось солнце, и вот завидел он перед собой прекраснейший в свете остров и, оставив корабль, прошел весь остров от моря до моря. Выйдя на западный берег, увидел он через узкий пролив другой остров. А подле себя на берегу – прекрасный замок с распахнутыми воротами. Вошел Максен в замок, видит – просторная зала с золотыми колоннами, стены переливаются златом-серебром и драгоценными каменьями. В углу сидят два юноши, играют в шахматы на серебряной доске, а рядом старец в кресле из слоновой кости, он режет для них фигурки из горного хрусталя. Но не этим блеском пленен взор Максена, ослепительнее злата-серебра и драгоценных каменьев, прекраснее слоновой кости была красавица, что сидела недвижно в златом кресле, величавая, как королева. С первого взгляда император полюбил ее всей душой, поднял он ее с кресла, поцеловал и просил быть его женой. Но в самый этот миг поцелуя пробудился Максен ото сна, и оказалось, что лежит он в долине близ Рима, а вокруг стоят его товарищи.
Вскочил Максен на ноги и поведал товарищам свой сон. Разослал и гонцов во все концы света отыскать остров, что прошел он из конца в конец, и замок с красавицей девицей. Много месяцев спустя, долго проплавав по морю, один человек нашел этот остров и вернулся поведать об этом своему господину. Тот остров, прекраснейший в мире, был Британия, а замок на западном берегу – Каэр Сэйнт, близ Сегонтиума, остров же через пролив был Мона, остров друидов. Максен отправился в Британию, и там оказалось все в точности так, как ему приснилось, и он попросил себе в жены ту красавицу у отца ее и братьев, и стала она его императрицей. Имя ее было Елена, и она родила ему двух сыновей и дочь, а он в ее честь возвел три замка: в Сегонтиуме, Каэрлеоне и Маридунуме, который назывался Каэр Мирддин в честь божества возвышенных мест.
Но тем временем, пока Максен жил в Британии, позабыв о Риме, там возвели в императоры другого, и тот поднял свой штандарт на стенах римских, а Максена объявил низвергнутым. Тогда Максен собрал войско и с Еленой и ее братьями двинулся на Рим. Он завоевал Рим и навсегда остался там, и Британия его больше не видела. Но два брата Елены увели британское войско обратно на родину, и семя Максена Вледига по сей день царствует в Британии".
Когда я кончил и последняя струна смолкла в дымной тишине, что тут поднялось! Слушатели мои кричали восторженно и колотили кружками по столам, требуя грубыми голосами еще песен и еще вина. Мне снова поднесли кубок, и, пока я пил и отдыхал перед новой песней, в таверне опять завязались разговоры, но говорили вполголоса, дабы не спугнуть мысли певца.
И хорошо, что эти мысли были от них сокрыты. Я думал о том, как бы поступили эти люди, узнай они, что последний, самый юный, отпрыск Максимова древа лежит сейчас и спит тут же, за стеной. Ибо эта часть легенды была, во всяком случае, достоверна: род моего отца действительно произошел от брака императора Максима с валлийской царевной Еленой. Остальное же, подобно всем легендам, было своего рода мечтательным искажением – словно художник, восстанавливая древнюю разбитую мозаику, сложил свою собственную, новую и красочную, картину, а в ней здесь и там оказались использованы старые, настоящие куски правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65