Салли, моя сестра, всегда была как живой огонь. И по этому дому бродил мой отец, худющий, точно телеграфный столб, совсем поседевший. Он слонялся по этому проклятому пустому дому, как сухой лист в продуваемом всеми ветрами сарае. Совсем не спал, разумеется, и беспрерывно пил. – Макс неуютно пошевелился на стуле. – Что там он сказал про дом, который как королевская кухня без огня?
– Это из пьесы Турнера «Трагедия мстителя». «Ад похож на огромную королевскую кухню, где не горит огонь».
– Ад? – переспросил он. – Да, понимаю.
– Это было совершенно не к месту, – торопливо сказала я. – Это просто пришло ему в голову, как такой образ...
– Пустоты? – Макс внезапно улыбнулся. – Очень мило с твоей стороны, но не волнуйся, все уже позади.
Он снова ненадолго умолк.
– С того и началось. Потом, конечно, стало чуть лучше, первое потрясение схлынуло, да и я вернулся домой, и он пил уже не так много, а только от случая к случаю, когда перенапрягался, или уставал, или просто во время очередного приступа этой чертовой полнейшей депрессии, к которой он вообще очень склонен, – это такая же реальная вещь, как сыпь, да ты и сама это знаешь. Но все равно рано или поздно срывался и «в виде исключения» напивался вдрызг. К несчастью, сделать тут было практически ничего невозможно. Ну, если помнишь, пьеса продержалась на сцене долго, и он играл в ней восемнадцать месяцев. За все это время я сумел увезти его только недели на три, а потом он каждый раз возвращался в Лондон, и пустой дом очень быстро вновь одерживал над ним верх – и «в виде исключения» он снова напивался.
– А ты не мог уговорить его продать дом и переехать?
– Нет. Там родились и он сам, и его отец. Он об этом даже подумать не мог. Словом, пара лет такой жизни – и он окончательно покатился вниз по склону. Потом начались срывы, поначалу, спасибо его друзьям, преподносимые широкой общественности как результаты перенапряжения и чрезмерной работы. Ему хватило здравого смысла, чтобы понять, что происходит, а также гордости и честолюбия, чтобы уйти, пока он еще мог сделать это, не разрушив легенды. Он пошел на все, даже лег в лечебницу. Потом я забрал его и увез сюда, чтобы окончательно убедиться, что с ним все в порядке, и дать ему отдохнуть. Теперь он умирает от желания вернуться, но я-то знаю, что он ни за что не станет возвращаться, пока есть хоть малейшая опасность, что все начнется заново. – Макс вздохнул. – Я думал, все уже в прошлом, но теперь даже не знаю. Понимаешь, дело тут не только в силе воли. Не презирай его.
– Я понимаю. И как я могу его презирать? Я его люблю.
– Отличительная особенность Люси Уоринг. Любить вопреки всему и без всяких причин. Нет-нет, я не смеюсь над тобой, боже сохрани... А ты мне скажешь кое-что?
– Что?
– Там, на пляже, ты имела в виду именно то, что сказала?
Этот внезапный, почти небрежный вопрос застал меня врасплох.
– На пляже? Когда? Что я сказала?
– Я прекрасно понимаю, что твои слова не предназначались для моих ушей. Мы как раз начали подниматься по лестнице наверх.
Наступила тишина. В камине с тихим треском упало и рассыпалось черными светящимися угольками полено.
– А не слишком ли о многом ты спрашиваешь? – с трудом выдавила я, наконец.
– Прости, ужасно глупо с моей стороны. Забудь. Боже, ты права, вечно я выбираю самый неподходящий момент.
Он наклонился к огню, взял кочергу и принялся сгребать дрова в кучку. Я глядела на его профиль, и меня охватил приступ смущения и вместе с тем досады на Макса, на его бестолковость. Ну зачем ему понадобилось спрашивать? Сейчас я не могла бы сказать ни слова, даже если бы попыталась.
Из груды разворошенных кочергой углей вспрыгнул вдруг язычок пламени. Огонь мгновенно перекинулся на соседнее полено и осветил лицо Макса, на миг выхватив из полумрака следы ночных тревог, боли и напряжения, нахмуренный лоб, так похожий на лоб его отца, твердые, выразительные скулы, решительный рот. И та же короткая вспышка озарила для меня кое-что другое. Это я вела себя глупо, а не он. Если человек задает какой-то вопрос, то, значит, ему очень надо знать ответ. И с какой стати он должен ждать и выдумывать какие-то новые слова, чтобы снова задать этот вопрос в «момент», который покажется мне более «подходящим»?
И я сказала – просто и без прикрас:
– Знаешь, спроси ты меня об этом три часа назад, наверное, я бы ответила, что ты мне даже и не нравишься вовсе, и... наверное, я сама в это верила... по-моему... А теперь ты сидишь тут напротив и смотришь на меня, всего лишь смотришь – вот так, – и у меня все кости плавятся, и это нечестно, такого со мной раньше никогда не случалось, и я для тебя пойду на что угодно, и ты это знаешь, иначе не стал бы... Нет, послушай, я... я не то имела в виду... ты сам меня спросил...
На этот раз поцелуй вышел лучше – ничуть не менее захватывающий дух, зато, по крайней мере, мы находились на суше, в тепле и знали друг друга на целых два часа дольше...
Откуда-то из тени раздался резкий щелчок и какое-то жужжание. В одно мгновение мы очутились в ярде друг от друга.
– Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, – проворковал тихий, певучий голосок, и снова наступило молчание.
– Чертовы часы! – взорвался Макс, но потом расхохотался. – Вечно пугают меня до полусмерти. Звук у них, как будто кто-то подкрадывается с винтовкой в руке. Прости, я тебя не слишком резко уронил?
– Чуть не на пол, – дрожащим голосом отозвалась я. – Уже четыре часа, мне пора идти.
– А не можешь еще чуть-чуть подождать? Нет, послушай, есть еще кое-что, что тебе следует знать. Постараюсь уложиться покороче. Может, снова присядешь рядом со мной? Не обращай внимания на эти часы, они вечно спешат. – Он приподнял бровь. – Почему ты на меня так смотришь?
– Для начала, – сказала я, – люди обычно не подпрыгивают до потолка, услышав звук, похожий на щелканье затвора автомата. Разве что ожидают, что этот самый автомат на них наведен. А ты ожидал?
– Все может быть, – весело согласился он.
– Боже праведный! Тогда я уж точно остаюсь – хочу услышать все до конца! – И я села, скромно оправляя вокруг себя складки шелка. – Продолжай.
– Минутку, только дров подкину. Тебе тепло?
– Да, спасибо.
– Не куришь? И никогда не курила? Благоразумная девочка. Ну...
Макс уперся локтями в колени и снова уставился в огонь.
– Не знаю толком, с чего начать, но постараюсь говорить покороче. Подробности узнаешь позже. Расскажу только о том, что произошло сегодня ночью, а особенно, что произойдет завтра – то есть уже сегодня, – потому что, если ты не против, я хочу, чтобы ты мне помогла. Но чтобы все было ясно, придется вернуться к самому началу этой истории. Полагаю, ты можешь сказать, что все началось с Янни Зоуласа, – во всяком случае, я начну с него.
– Так значит, это правда? Он был контрабандистом?
– Да, правда. Янни регулярно возил товар – всякая контрабанда называется «товаром» – к албанскому побережью. Ты совершенно верно догадалась насчет сообщника – у него и в самом деле имелся сообщник на другой стороне, некий человек по имени Мило, а над ним стояли еще люди, которые привозили товар и платили ему: но не я. Тут ты ошиблась. Ну а теперь, что тебе известно про Албанию?
– Да практически ничего. Я хотела почитать о ней перед тем, как поехать сюда, но почти ничего не смогла найти. Знаю, конечно, что это коммунистическая страна и на ножах с соседями: с одной стороны – с Югославией Тито, а с другой – с Грецией. Я так поняла, что страна довольно бедная, обрабатываемых земель мало, а промышленности почти нет, одни деревушки, влачащие полуголодное существование, как иные греческие. Не знаю там никаких других городов, кроме Дурреса на побережье и Тираны, столицы, но, насколько я поняла, к концу войны они жили еще в каменном веке, а потом очень много работали и искали помощи. Тогда-то туда и вошел СССР, верно?
– Да. Он стал снабжать Албанию разными инструментами, тракторами, семенами и так далее – всем, что было нужно, чтобы восстановить сельское хозяйство после войны. Однако тут не все так просто. Не стану сейчас вдаваться в подробности – собственно говоря, я и сам-то в них не очень разбираюсь, – но через несколько лет Албания рассорилась с Россией и порвала с Коминтерном, а поскольку все еще отчаянно нуждалась в помощи (и поддержке против России), то обратилась к коммунистическому Китаю, а тот, и сам находясь в ссоре с Россией, с восторгом принялся, как недавно Советы, разыгрывать перед Албанией добрую фею-крестную – вероятней всего, для того, чтобы хотя бы одной ногой утвердиться у задней двери в Европу. Ситуация и по сей день остается примерно такой же, и теперь Албания накрепко закрыла границы для всех, кроме Китая. Ты не можешь туда ни войти, ни тем более выйти.
– Как отец Спиро?
– Полагаю, он и не хотел. Но он как бы подводит нас к следующему пункту истории, а именно к Спиро. Наверное, ты уже слышала про нашу связь с Марией и ее семьей?
– Отчасти. Адони мне рассказывал.
– Во время войны мой отец был тут, на Корфу, и некоторое время работал вместе с отцом Спиро – насколько я понимаю, довольно диким типом, но очень самобытным и трогательным. Во всяком случае, он затрагивал романтическую жилку моего отца. – Макс усмехнулся. – Надо понимать, они неплохо ладили. Когда родились близнецы, отец стал им крестным. Ты, наверное, не знаешь, но тут к отношениям такого рода относятся весьма серьезно. Крестный отец и в самом деле возлагает на себя большую ответственность – в будущем ребенка он значит примерно столько же, сколько родной отец, а иногда и больше.
– Я так и поняла со слов Адони. По крайней мере, очевидно, что твой отец имел решающее слово в выборе имен для детей!
Макс засмеялся.
– Это точно. Остров Корфу уже и в те дни не вылезал у него из головы. Слава богу, что я родился в Лондоне, не то, боюсь, ничто не спасло бы меня от имени Фердинанд. Ты была бы сильно против?
– Сильней некуда. Фердинанд всегда приводит мне на ум какого-то особенно противного быка. А как, кстати, твое полное имя? Максимилиан?
– Хвала небесам, нет. Максвелл. Это мама меня так назвала.
– Надо понимать, тебе достался крестный отец без осложнений?
Он усмехнулся.
– Совершенно верно. В лучшей английской манере подарил мне серебряную ложечку и исчез из моей жизни. Но на Корфу этот номер не пройдет. Когда отец Спиро исчез, папа в буквальном смысле слова остался с его семьей на руках.
– Значит, когда это произошло, он был еще здесь?
– Да. Он ненадолго задержался после войны и все это время чувствовал себя в той или иной степени ответственным за семью Марии, как если бы и правда был греком. У нее ведь нет никакой родни, так что после исчезновения мужа они с детишками были бедны как церковные мыши. Отец стал заботиться о них и, даже вернувшись на родину, каждый месяц посылал им деньги.
– Боже праведный! Но ведь имея на руках родных детей...
– Он как-то умудрялся справляться. – Голос Макса внезапно помрачнел. – Видит бог, мы были не богаты, а жизнь актера и в лучшем-то случае чертовски непостоянна, но знаешь, иногда даже пугает, как мало требуется греческой семье, чтобы совсем неплохо сводить концы с концами. Отец полностью содержал их, пока Мария не вышла на работу, и даже потом еще как-то поддерживал, пока близнецы понемногу не начали зарабатывать. – Он вытянул ногу и концом ботинка запихнул полено глубже в слой пылающих углей. – Мы почти каждый год приезжали сюда на каникулы, так я и выучил греческий, а близнецы – английский. Мы чудесно проводили время, и отец очень любил бывать здесь. Я признателен судьбе, что в трудный час смог отвезти его в такое место, как это... Все равно что иметь про запас еще одну семью. Это помогло ему гораздо больше всего остального – чувствовать, что ты кому-то нужен.
– Силы небесные, да он нужен тысячам людей! Но я понимаю, это другое дело. Так значит, он вернулся сюда в поисках покоя и отдыха для души, а тут как раз погиб Спиро. Должно быть, для него это было тяжелым потрясением.
– Самое худшее состояло в том, что Мария никак не могла поверить, что ее сын мертв. Она не переставала умолять отца выяснить, что с ним произошло на самом деле, и привезти его назад. Судя по всему, она вознесла святому Спиридиону особую молитву и просто не могла поверить, что Спиро утонул. Вбила себе в голову мысль, будто он последовал за своим отцом и его можно вернуть домой.
Второй окурок полетел вслед за первым, ударился о железную решетку и отскочил обратно на пол перед очагом. Макс поднялся, подобрал окурок, сунул его в огонь и остался стоять, прислонившись плечом к высокой каминной полке.
– Конечно, с ее стороны это было совершенно безосновательно и безрассудно, особенно после рассказа Мэннинга, но ведь матеря не всегда слушают доводы разума, и потом, оставался еще крошечный шанс, что бедняге и в самом деле удалось выплыть. Мой отец был не в состоянии сам заняться этим, и я знал – ни он, ни Мария не обретут душевного спокойствия, пока не будут твердо знать, что сталось с телом Спиро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46