Поваренок, которого ради меня вытащили из теплой постели, даже не взглянул на меня. Разложив еду по блюдам, он поспешно вычистил очаг, еще быстрее выскреб сковородки и, бросив вопросительный взгляд на Кадала, зевая, пошел досыпать. Кадал лично обслуживал меня. Он даже достал из пекарни хлеб последней выпечки. Суп был приготовлен из каких-то моллюсков – самой распространенной пищи в Малой Британии. Он источал изумительный аромат. Никогда не ел ничего подобного, думал я, пока не принялся за хрустящего цыпленка, зажаренного в масле, и приготовленные над огнем сосиски с совершенно непередаваемым вкусом приправ и лука. Я насухо вытер тарелку куском свежего хлеба и с аппетитом доел его. От блюда с сушеными финиками, сыром и пирогами с медом пришлось просто отказаться.
– Нет, благодарю.
– Достаточно?
– Да. – Я отодвинул тарелку. – Не ел в своей жизни ничего вкуснее. Спасибо.
– Да, уж. Говорят, что голод – лучшая приправа. Надо сказать, что и пища здесь хорошая. – Он принес холодной воды и полотенце. Пока я споласкивал и вытирал руки, он ждал.
– Теперь я, пожалуй, поверю твоему рассказу.
– Что ты имеешь в виду?
– Таким манерам на кухне не научишься. Готов? Пошли. Белено прийти в любое время.
Когда мы зашли, граф сидел в большом кресле, слегка отодвинувшись. Он глядел на огонь в камине, наполнявшем комнату теплом и слабым ароматом яблони. Его стол – здоровенная мраморная плита из Италии – был завален свитками, картами и рукописями. Амброзиус даже не поднял головы при появлении Кадала. Охранник звоном оружия показал, что можно войти.
– Мальчик, сэр, – со мной Кадал разговаривал совсем другим голосом.
– Спасибо, можешь идти спать, Кадал.
– Да, сэр.
Он ушел. Кожаные занавески сомкнулись за ним. Амброзиус повернулся ко мне. В течение нескольких минут он молча осматривал меня. Затем указал на стул.
– Садись.
Я повиновался.
– Вижу, тебе нашли одежду. Накормили?
– Да. Спасибо, сэр.
– Теперь согрелся? Поставь стул поближе к огню, если хочешь.
Он сидел, слегка откинувшись назад. Его руки лежали на подлокотниках, вырезанных в форме львиных голов. На столе между нами стояла лампа, и в ее свете полностью растаяло сходство между Графом Амброзиусом и приснившимся мне странным человеком. Теперь, когда прошло столько времени, трудно вспомнить мое первое впечатление от Амброзиуса. Тогда ему было не больше тридцати, но с позиции моих двенадцати лет он выглядел человеком почтенного возраста. Выглядел он старше своих лет. Видимо, это явилось результатом образа жизни и тяжелого бремени ответственности, которое он нес с ранних лет. Вокруг глаз лучились морщинки, а между бровями пролегли две глубокие вертикальные морщины, свидетельствовавшие о его крутом нраве. Выражение лица было твердое, даже суровое. Брови, как и волосы, были темного цвета, они бросали на глаза большую тень. От левого уха до скулы тянулся едва заметный белый шрам. Нос выступающий, римский, с высокой горбинкой. Кожа, однако, отличалась скорее смуглостью, нежели матовым оттенком, а в черных глазах проскальзывало что-то кельтское, а не римское. На его лице отражалось смешение мрачности, отчаяния и злости. Это было лицо человека, которому можно доверять. Но с первого взгляда такие люди редко нравятся. Их либо ненавидят, либо боготворят. За ними идут, но с ними и сражаются. Одно, как говорится, из двух. Рядом с ним нельзя было ждать спокойной жизни.
Все это я узнал позже. От первой встречи у меня остались самые слабые воспоминания. Но я хорошо запомнил каждое сказанное им слово.
Амброзиус оглядел меня с головы до ног.
– Мирдин, сын Нинианы, дочери короля Южного Уэльса, посвященный, как мне сказали, в секреты маридунумского дворца.
– Я... разве я так говорил? Я только сказал им, что живу там и слушал иногда кое-что.
– Мои люди переправили тебя через Узкое море, потому что ты сказал им, что знаешь тайны, которые могли бы мне пригодиться. Разве не так?
– Сэр, – сказал я, уже слегка отчаявшись, – не знаю, что вам могло бы пригодиться. Спасая свою жизнь, я старался говорить на понятном им языке. Они хотели убить меня...
– Понятно. Здесь ты в безопасности. Почему ты убежал из дома?
– После того как умер мой дед, мне стало небезопасно там находиться. Моя мать собиралась уйти в монастырь, а мой дядя Камлак попытался убить меня. Его слуги убили моего друга.
– Твоего друга?
– Моего слугу. Его звали Сердик. Он был рабом.
– Ах да. Мне рассказывали об этом. В отместку ты поджег дворец. Не чересчур ли?
– По-моему, да. Но ему надо было оказать последние почести. Он принадлежал мне.
Его брови поползли вверх.
– Это что, причина или обязательство?
– Что, сэр? – озадачился я, но потом медленно сказал: – Я думаю, и то, и другое.
Он поглядел на свои руки. С подлокотников они, сцепленные, переместились на стол.
– Твоя мать – принцесса, – проговорил он медленно и задумчиво. – Они тоже причиняли ей зло?
– Конечно, нет!
Он вопросительно поднял на меня глаза.
– Извините, мой господин, – быстро объяснил я, – если бы они собирались причинить ей зло, то как я мог покинуть ее? Нет, Камлак никогда не отважился бы на это. Она годами вела разговоры о том, чтобы уйти в монастырь Святого Петра. Я не помню, чтобы она пропустила визит в Маридунум какого-нибудь христианского священника или епископа. Когда он приезжал из Карлеона, останавливался во дворце. Дед никогда не позволил бы ей уйти. Они с епископом частенько ругались из-за нее и... из-за меня. Епископ желал, чтобы меня крестили, но дед даже не желал об этом и слышать. Он хотел, чтобы она сказала ему, кто был мой отец, или согласилась выйти замуж за выбранного им человека. Поэтому разрешение на мои крестины держал в качестве уступки, как бы в обмен. Но она и не думала ни признаваться, ни соглашаться.
Я поглядел на него, думая про себя, не много ли наговорил, но он внимательно и спокойно следил за моим рассказом.
– Мой дед поклялся, что он никогда не отпустит ее в монастырь. Но после его смерти она обратилась к Камлаку, и он разрешил ей уйти. Он заточил бы меня вместе с ней. Но я бежал.
Амброзиус кивнул.
– Куда ты думал направиться?
– Не знаю. Маррик верно сказал, когда мы плыли в лодке, что я должен был к кому-нибудь обратиться. Мне лишь двенадцать лет, и я не могу быть себе хозяином, поэтому должен найти его себе. Я не хотел выбирать Вортигерна или Вортимера, но не знаю, к кому еще податься.
– Поэтому ты убедил Ханно и Маррика сохранить тебе жизнь и переправить ко мне?
– Не совсем, – честно признался я. – Вначале я не знал, куда они держат путь, говорил что угодно, лишь бы спасти себе жизнь. Я отдал себя в руки бога, и он направил меня к ним на корабль, потом уж я вынудил их переправить меня...
– Ко мне?
Я кивнул. В камине мерцал огонь, и по комнате играли тени. Одна тень шевельнулась на его щеке, и мне показалось, что он улыбается.
– Тогда почему ты не дождался, пока они приведут тебя ко мне? Зачем ты убежал с корабля?
– Я испугался, что они не довезут меня к вам. К тому же мне показалось, что они не поверили моему рассказу.
– И ты в одиночку глубокой зимней ночью спустился на берег незнакомой страны, где бог привел тебя прямо к моим ногам. Вместе со своим богом ты обладаешь большим могуществом, Мерлин. По-моему, у меня нет выбора.
– Что, мой господин?
– Возможно, ты прав и сможешь оказаться мне полезным. – Он снова поглядел на стол, взял карандаш и изучающе повертел его в руках. – Скажи мне для начала, почему тебя назвали Мирдином? Ты утверждаешь, что мать никогда не говорила тебе, кто твои отец? Даже не намекала? Может быть, она назвала тебя в его честь?
– Если бы назвала, то не Мирдином. Мирдин – это один из древних богов. Его святилище находится недалеко от ворот монастыря. Он – бог холма, расположенного неподалеку, и говорят, покровительствовал некоторым областям Южного Уэльса. Но у меня и другое имя есть. Я никогда и никому не говорил об этом, но уверен, что это имя моего отца.
– Какое?
– Эмрис. Однажды ночью мать обращалась к нему. Это было очень давно, я был еще маленький, но не могу об этом забыть. Ее голос звучал тогда по-особенному.
Карандаш замер у Амброзиуса в руках. Он поглядел на меня из-под нависших бровей.
– Обращалась к нему? Во дворец кто-то приезжал?
– Нет, не так. Это происходило не на самом деле.
– Опять сон, видение? Как и сегодня с быком?
– Нет, сэр. Не сон. Это было в действительности, но как-то иначе. Иногда и я испытываю подобное. Но когда услышал мою мать... Под нашим дворцом находилась давно не используемая система отопительных ходов, которую потом засыпали. Тогда я, маленький, прячась от людей, заползал туда, хранил там вещи. Дети всегда собирают вещи, которые взрослые, если находят у них, отнимают и выбрасывают.
– Да, я знаю. Продолжай.
– Вы знаете? Однажды ночью я заполз под комнату матери и услышал, как она разговаривала вслух сама с собой, иногда так люди молятся. Она произнесла имя «Эмрис». Не помню, о чем она говорила. – Я поглядел на него. – Подумал, она молится за меня, но голос звучал совсем иначе... К тому же она никогда меня так не называла. Поэтому, когда повзрослел, понял, что «Эмрис» могло быть именем моего отца. Меня же мама звала Мерлин.
– Почему?
– В честь сокола. Так называется коруолч.
– Тогда я тоже буду тебя называть Мерлином. Ты достаточно храбр и имеешь острый глаз. В один прекрасный день мне могут понадобиться твои глаза. Но сегодня вечером давай начнем с вещей попроще. Расскажи о своем доме. Опиши его.
– Если я буду служить вам... да, конечно, расскажу все, что мне известно... Но... – я заколебался, и он договорил за меня.
– Но я должен обещать, что, когда вторгнусь в Британию, не трону твою мать? Обещаю. Ей не будет ничего грозить. Как и любому человеку, за которого ты попросишь.
Я глядел на него во все глаза.
– Вы... вы очень великодушны.
– Если захвачу Британию, то смогу позволить себе быть великодушным. Хотя... – он улыбнулся, – возможно, я сочту трудным исполнить твою просьбу о помиловании Камлака.
– В том не будет необходимости, – ответил я. – К тому времени, когда вы завоюете Британию, он будет мертв.
Установилась тишина. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, передумал.
– Я сказал, что однажды мне могут пригодиться твои глаза. Обещаю тебе это. Давай теперь поговорим. Не обращай внимания, что я буду расспрашивать о разных пустяках. Позволь мне судить, что важно, а что – нет.
Итак, я начал свой рассказ. Тогда меня не удивило, что он разговаривал со мною на равных и был готов потратить на это всю ночь, тем более, что на многие вопросы могли ответить его лазутчики. По меньшей мере дважды за время нашего разговора заходил раб и разжигал заново огонь. Один раз я услышал звон оружия и шум смены караула за дверью. Амброзиус спрашивал, уточнял, слушал и иногда кое-что записывал на табличку для письма. Временами он подпирал рукой подбородок и смотрел на меня неотрывным задумчивым взором. Когда язык мой заплетался от усталости и я начинал сбиваться, он осторожно наводящими вопросами подводил меня к своей цели.
– Та крепость на реке Сэйнт, где твой дед встречался с Вортигерном, как далеко она находится от Карлеона? По какой дороге к ней добираться? Расскажи мне о дороге туда. Как попасть в крепость с моря?
Или:
– Башня, в которой остановился Верховный король, башня Максимуса, или Максена, как вы ее называете. Расскажи о ней. Сколько людей в ней помещается? Какая дорога от нее ведет в гавань?
И:
– Ты говорил, что свита короля задержалась в долине к югу, недалеко от Снежного холма. Там короли уединились. Твой слуга Сердик сказал, что они направились в старую крепость на скале. Опиши то место. Как высока та скала? Насколько далеко с нее видно на север, на юг, на восток?
– Представь себе окружение своего деда. Сколько людей останутся верными Камлаку? Как их зовут? А из союзников? Сколько у них сил и людей?
И потом такой неожиданный вопрос:
– А теперь скажи мне, откуда ты узнал, что Камлак собирается примкнуть к Вортимеру?
– Он так сказал моей матери, – ответил я, – находясь у гроба деда. Я слышал его слова. Об этом ходили слухи, лично я знаю, что он ссорился по этому поводу с дедом, но никто ничего точно не знал. Даже мать могла лишь подозревать. Но после смерти короля он открылся ей.
– Прямо так и сказал? Но почему об этом ничего неизвестно Маррику и Ханно, до которых дошли лишь слухи о разладе?
Усталость и бесконечные вопросы притупили мою осторожность.
– Он не объявлял об этом. Он сказал только ей, находясь с ней наедине, – не подумав, заявил я.
– Не считая тебя? – его тон изменился, и я, как пронзенный стрелой, подпрыгнул на своем стуле. Он поглядел на меня, нахмурившись. – По-моему, ты сказал, что к тому времени подвалы засыпали?
Я сидел и молча глядел на него. Мне нечего было сказать.
– Не странно ли, – размеренно спросил он, – что он при тебе говорит об этом, зная, что ты его враг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58