Опасность мало принимается во внимание. Но люди гораздо острее воспринимают неудобства, а атолл — неудобное жилище. На кое-каких, видимо, самых древних, образовалась глубокая почва, и там превосходно растут ценные фруктовые деревья. На одном из них я ходил, охваченный в равной мере изумлением и восхищением, по лесу громадных хлебных деревьев, банановых пальм и на ходу спотыкался о плоды таро. Это было на атолле Наморик в Маршалловом архипелаге, и больше я ничего подобного не видел. Чтобы привести противоположную крайность, которая все же ближе к средней, я опишу почву и плоды Факаравы. Поверхность этой узкой полоски большей частью представляет собой неровный коралловый известняк, похожий на застывшую вулканическую лаву, и босой ногой на нее больно ступать; думаю, на некоторых атоллах при ударе она издает чистый металлический звон. Там и сям натыкаешься на заносы песка, очень мелкого и белого, и эти места наименее плодородны. Растения (уж какие есть) любят разрушенный коралл, где растут с той чудесной зеленью, благодаря которой атолл так красив с моря. Кокосовые пальмы, особенно буйно растущие в этой суровой solum, пробиваются корнями до солоноватой, просачивающейся воды и держат зеленые головы на ветру со всеми признаками здоровья и довольства. И тем не менее даже кокосовым пальмам необходимо помогать в раннем возрасте каким-то дополнительным питанием, и на многих островах этого низменного архипелага с каждым кокосовым орехом при посадке закапывают кусок судового бисквита и ржавый гвоздь. Панданус является вторым по значению, поскольку дерево это тоже плодовое и тоже растет превосходно. Зеленый куст, называемый муки, растет повсюду; иногда на глаза попадается пурао, и есть несколько бесполезных сорняков. По данным мистера Казента, общее количество видов растений на таких островах, как Факарава, едва превышает двадцать, а то и не доходит до двадцати. Не появляется ни лепестка травы, ни частички гумуса, за исключением мешка-другого, завезенного, чтобы устроить подобие сада; такие сады цветут в больших городах на подоконниках. Насекомых иногда слишком много; туча москитов и, что значительно хуже, сонмище мух, сплошь покрывающих тарелку, иногда выживали нас из-за стола на Апемане, и даже на Факараве москиты были сущим бичом. Иногда можно было увидеть сухопутного краба, поспешно бегущего к своей норе, и по ночам крыс, осаждающих дома и искусственные сады. Краб представляет собой хорошую пищу, крыса, возможно, тоже, я не пробовал. На островах Гилберта из плодов пандануса делают неплохой десерт, в таком можно ковыряться под конец долгого обеда, утолить голод им невозможно. Остальные продукты питания на таком бедном атолле, как Факарава, можно подытожить излюбленной на этом архипелаге шуткой: бифштекс из кокосового ореха. Зеленый кокосовый орех, зрелый кокосовый орех, проросший кокосовый орех, кокосовый орех для еды и кокосовый орех для питья, кокосовый орех сырой и вареный, горячий и холодный — вот такое меню. И некоторые из этих блюд очень вкусны. Из сваренного в скорлупе проросшего ореха получается хороший пудинг, кокосовое молоко — выжатый из зрелого ореха сок, а не водичка зеленого — хорош с кофе и служит ценной приправой в кулинарии по всем Южным морям, а салат из кокосовых орехов, если вы миллионер и можете позволить себе истратить на десерт стоимость пшеничного поля, — блюдо, которое будете вспоминать с нежностью. Но когда все испробовано, начинаете чувствовать однообразие, и сыны израилевы низменных островов ропщут на свою манну.
Читатель может подумать, что я забыл о море. Конечно, возле обоих берегов кипит жизнь, и они удивительно отличаются друг от друга. В лагуне глубина уменьшается медленно, дно покрыто мелким илистым песком, испещрено кустами растущих кораллов. Затем появляется полоска, о которую плещется зыбь. В коралловых кустах много съедобных моллюсков (Tridacna), чуть поглубже лежат банки жемчужниц и плавают великолепные рыбы, которые очаровали нас при входе в лагуну, все они более-менее ярко окрашены. Но иные моллюски белы, как известь, или едва заметно отливают розовым, к тому же многие из них мертвы и сильно обкатаны. На океанской стороне, на курганах крутого пляжа, во всю ширину рифа до места, где разбивается прибой, в каждой щели, под каждым обломком коралла невероятное множество морских существ демонстрирует чудесное разнообразие и красоту оттенков. Сам риф не меняет цвета, но некоторые раковины мимикрируют под его окраску. Пурпурный и красный, белый, зеленый и желтый цвета — пестрые, полосатые, пятнистые живые раковины носят во всех сочетаниях ливрею мертвого рифа — если риф мертв, поэтому коллекционер постоянно ошибается. Я принимал раковины за камни не реже, чем камни за раковины. В большинстве своем кораллы испещрены маленькими красными точками, и поразительно, сколько всевозможных раковин маскируется таким образом. Раковину, которую я находил на Маркизах, нашел здесь точно такой же, если не считать красных точек. Шустрый маленький краб тоже покрыт ими. Панцирь краба-отшельника выглядит более убедительно, так как является результатом сознательного выбора. Этот противный маленький мародер, мусорщик и скваттер, понял ценность пятнистого дома, он выбирает самый маленький обломок раковины, забивается в угол и полуголым путешествует по свету, но я ни разу не видел его в этом несовершенном панцире без красных точек.
Примерно в двухстах ярдах от океанского находится пляж лагуны. Соберите раковины с обоих, положите рядом и вы сочтете, что они из разных полушарий, одни очень бледные, другие очень яркие, одни преимущественно белые, другие пестрят более чем двадцатью цветами и покрыты точками, будто сыпью. Это кажется тем более странным, поскольку крабы-отшельники перебираются с одного края острова на другой, я встречал их возле колодца резиденции, откуда в обе стороны примерно равное расстояние. Несомненно, многие раковины в лагуне мертвы. Но почему? Несомненно, у живых раковин совершенно иные способности к мимикрии. Но почему они столь различны? Пока что мы стоим только на пороге этой тайны.
Как я сказал, оба пляжа полнятся жизнью. На океанской стороне и на некоторых атоллах это изобилие жизни потрясает: камень под ногами насыщен ею. Я откалывал — в частности на Фунафути и Арораи — большие куски древней, выветрившейся скалы, звеневшей под моими ударами, как железо, и на разломе оказалось полно свисавших червей длиной с кисть моей руки и толщиной с детский палец, белых с очень легким розовым отливом, расположенных по три, по четыре на каждый квадратный дюйм. Даже в лагуне, где некоторые моллюски казались больными, другие (это общеизвестно) весьма процветают и создают богатство этих островов. Рыбы тоже много; лагуна представляет собой закрытый рыбный садок, способный тешить воображение аббата; акулы там кишат главным образом у выходов из лагуны, чтобы пировать этим изобилием, и можно предположить, что человеку нужно только забрасывать удочку. Увы! Это не так. Среди красивых рыб, что плавали стаями при входе «Каско» в пролив атолла, у одних ядовитые шипы, у других ядовитое мясо. Чужеземцу следует воздерживаться от рыбной ловли, либо идти на риск получить мучительную, опасную болезнь. Туземец на своем острове надежный советчик, перевезите его на соседний, и он будет так же беспомощен, как вы. Потому что тут проблема и времени, и места. Рыба, пойманная в лагуне, может оказаться смертельно ядовитой, та же самая рыба, пойманная в море в тот же день всего в нескольких стах ярдах от входа в пролив, будет вполне съедобной. На соседнем острове дело может обстоять совершенно наоборот; и возможно, две недели спустя этих рыб, как из моря, так и из лагуны, можно будет есть. По словам туземцев, эти ошеломляющие перемены создаются движением небесных тел. Красивая планета Венера играет очень большую роль во всех островных рассказах и обычаях, и среди прочих своих функций, некоторые из них более впечатляющи, она регулирует сезоны съедобности рыб. В одной фазе Венеры рыба в лагуне ядовита, в другой — совершенно безвредна и является ценным продуктом. Белые объясняют эти перемены фазами коралла.
Это добавляет последний штрих ужаса к мысли об опасном кольцевом острове в море, он представляет собой даже не скалу, а органику, частью живую, частью сгнившую; вокруг него даже чистое море и красивая рыба ядовиты, самый крепкий камень на нем изрыт червями, и мельчайшая пыль так же опасна, как лекарство аптекаря.
Глава третья
АРЕНДА ДОМА НА НИЗМЕННОМ ОСТРОВЕ
Остров малонаселен, однако только благодаря непредвиденному стечению обстоятельств я нашел его настолько безлюдным, что никакие звуки человеческой жизни не разнообразили часов дня; мы ходили по этому городу, напоминающему ухоженный общественный сад, среди закрытых домов, без единого объявления в окне о сдаче жилья; и когда мы посетили правительственное бунгало, мистер Донат, исполнявший обязанности вице-резидента, самолично приветствовал нас и угощал кокосовым пуншем в зале заседаний и судебного присутствия этого обширного архипелага, наши стаканы стояли среди судебных повесток и опросных листов переписи. Непопулярность последнего вице-резидента вызвала массовый исход туземцев, служащие отказывались от должностей и уходили на свои крохотные кокосовые плантации в отдаленных районах острова. В довершение всего губернатор в Папеэте издал приказ: все земли на островах Паумоту должны быть определены и зарегистрированы к определенной дате. А население архипелага полукочевое; о человеке вряд ли можно сказать, что он житель конкретного атолла; он с нескольких, возможно, у него есть жилье и родственники на десятке атоллов; и в частности, жители Ротоавы, мужчины, женщины, дети, от жандарма до проповедника-мормона и школьного учителя владели — чуть было не сказал землей — владели по крайней мере домом из коралловых блоков и кокосовыми пальмами на каком-нибудь близлежащем островке. Туда — от жандарма до младенца, пастор со своей паствой, учитель с учениками, ученики с книгами и грифельными досками — отплыли на судне за два дня до нашего появления, и теперь все спорили о границах. Воображение рисует мне, как их горластый спор смешивается с шумом прибоя и криками морских птиц. Они так дружно бежали, напоминая птичью стаю, улетающую в теплые края; остались только пустые дома, словно старые гнезда, которые вновь будут заселены весной; и даже безобидный школьный учитель отправился в эту миграцию вместе с ними. Покинули остров, как мне сказали, пятьдесят с лишним человек, остались только семеро. Но когда я устроил пир на борту «Каско», моих гостей оказалось не семь, а почти семью семь. Откуда они появились, как были созваны, куда исчезли, когда все было съедено, не имею понятия. В свете рассказов о низменных островах и той жуткой частоты, с которой люди избегают океанского берега атоллов, два десятка тех, кто сидел за столом с нами, могли вернуться ради этого случая из царства мертвых.
Безлюдье и навело нас на мысль снять дом и стать на время жителями острова — потом я всегда поступал так, когда представлялась возможность. Мистер Донат отдал нас с этой целью на попечение некоего Таниеры Махинуи, в котором сочетались несовместимые статусы каторжника и священника. Возможно, читатель улыбнется, но я утверждаю, что он вполне соответствовал обеим ролям. Прежде всего роли каторжника, так как совершил преступление, которое во всех странах карается цепями и тюрьмой. Таниера был человеком знатного происхождения — недавно он был вождем, о чем любил рассказывать, вождем района на острове Анаа, где проживали восемьсот душ. Властям в Папеэте в недобрый час пришло на ум возложить на вождей сбор налогов. Много ли было собрано, это вопрос; что ничего не было отправлено, это факт. И Таниера, отличавшийся визитами в Папеэте и кутежами в ресторанах, был избран в козлы отпущения. Читатель должен понять, что вина лежала прежде всего не на Таниере, а на властях. Задача была непосильной. Я ни разу не слышал о полинезийце, способном вынести такое бремя; честные и справедливые гавайцы — в особенности один, которым даже белые восхищались как непреклонным судьей, — спотыкались на этой узкой дорожке. И Таниера, когда его арестовали, с презрением отказался назвать сообщников; добычу делили с ним и другие, однако наказание понес он один. Его осудили на пять лет. Этот срок, когда я имел удовольствие быть его другом, еще не кончился; он по-прежнему получал тюремный паек, единственное и желанное напоминание о своей неволе, и, полагаю, ждал дня своего освобождения не без тревоги. Своего положения Таниера не стыдился, ни на что, кроме шаткого стола в месте своего изгнания, не жаловался, не жалел ни о чем, кроме птицы, яиц и рыбы своего острова. Что до его прихожан, они нисколько не стали думать о нем хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44