А уж к девяти я и сам
постараюсь быть. Договорились?
- Да, - решил Смирнов.
- Тогда я пойду, - генерал с облегчением поднялся. - Мне бы за эту
пару часов Ферапонтова успеть растрепать...
- Ты поспокойнее с ним, Сережа, - посоветовал Смирнов. - Не дави. Что
надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь - замолчит,
это тебе не урка рваная.
- Знаю, Саня, все знаю, - быстро заверил его Ларионов и двинул из
кухни. И уже из коридора: - Будьте здоровы!
Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в
дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.
- Господи, опять Ярославка! - зарыдал-таки Казарян.
- На Осташковское свернем, - успокоил его Алик.
Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст
пяток: и сюрприз - окружила всепроникающая вонь образцового
свинохозяйства.
Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное
семейство антенн на растяжках - хозяйство радиоглушителей, дары карьеров,
заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу.
Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом
поля, деревня, опять поля, и вновь деревня...
Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:
- Кто из вас товарищ Смирнов?
- Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.
- Проезжайте.
Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как
по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием
человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь
ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.
Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали
под козырек.
- А зачем мы все-таки к нему едем? - запоздало спохватился Казарян. -
Злорадствовать?
- По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу
знать: ради чего? - ответил Смирнов.
- Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я
сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он,
кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская
взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я -
тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая
скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить,
- сказал Алик.
- И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.
В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла,
окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой
изгородью - туя, что ли?
- Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные
террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, -
распахнута на обе створки.
Господи Иисусе, чудно под Москвой,
В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,
- ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.
А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое
поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно
блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела
птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в
промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все
вокруг. Чудно под Москвой.
Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к
входу и выходу.
В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом
стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос,
небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани
расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее
ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся
на столе, были неотрывной частью тела их владельца.
Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.
- О, явились! - почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не
меняя позы. - Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо
надеялся. Выпить хотите?
И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.
- Не суетись, - сказал Алик. - Пить с тобой мы не будем.
- Зато я буду, - ответил Греков.
- Ради чего ты, скот, меня убивал? - подал наконец голос Смирнов.
- Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? - Греков
отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. - Да вы
что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.
Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на
пуфики.
- Красуешься, подонок, - сказал Казарян. - Перед собой красуешься!
- А что мне остается делать? - Греков отхлебнул еще раз и поставил
стакан на стол. - На колени перед вами валиться, прощения просить? Не
буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я
на колени ни перед кем не встану.
- А не за так встал бы? - спросил Алик.
- Обязательно и с удовольствием. Ба! - Греков энергично растер
опухшие веки. - Как все хорошо было совсем недавно!
- Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их
бетоном? - тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как
дитя:
- Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и
партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.
- Слабинка-то твоя в чем? - тактично допрашивал Смирнов.
- Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.
- Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть
можешь! - ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно
сказал Смирнов. - Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.
Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять
полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и
признался:
- И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на
твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда
понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!
- Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог
вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь
жизнью?
- И еще как! - с тоской по недостижимому признался Греков.
- Какая же ты гнусь! - сказал Алик и встал с пуфика.
- Ну да, гнусь! - Греков тоже поднялся. - Жила-была гнусь. Она
родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности,
вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так,
что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко,
чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но
такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него
добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его
хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство
любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже
не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось.
Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это
расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили,
очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я
все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно:
откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!
- Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский
монолог Смирнов.
Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял
стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и,
движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него
не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:
- Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое
обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым
возможностям.
- Ты ж меня знал, - с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на
пуфик. - Знал, что я кое-чего могу.
- Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый
и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией
руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и
кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю,
Саня?
Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани
затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно
смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:
- Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть,
когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь,
самоубийство, наверное - кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не
давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души - свалка, помойка, сортир.
И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского
характера. Мы даем тебе этот шанс.
- Спасибо за внимание, - поблагодарил Греков, застегиваясь и
заправляя рубаху в штаны. - Но не стоит беспокоиться.
- Надеешься, скот, - окончательно понял Смирнов. - А зря. Команда-то
тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" - чудовищный и
непрофессиональный риск.
- Так надо было. И не мне одному. - Греков наконец удобно устроился в
кресле, что ему доставило удовольствие - видно было по лицу. - Ну, а
насчет команды... Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так
важно рассуждаешь, снизу, а еще есть - команда сверху. Команда, которая
дает команду.
- На веревочки уповаешь? - полюбопытствовал Смирнов.
- Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же
охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?
Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной,
рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:
- Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули - все
это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой
гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он
идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая
снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!
- Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка! - уже азартно кричал
Греков. - Простительная неразборчивость страстного любителя живописи,
который понадеялся на порядочность посредника-продавца.
- Посредник - команда? - тоже в азарте спросил Казарян. - Твоя
команда?
- Молчать! - рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил
спокойно: - Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к
стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень
скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.
Смирнов встал с пуфика. Трое стояли, а четвертый безмятежно валялся в
кресле. Из кресла и разрешил:
- Пускай себе являются.
- Мы даем тебе шанс, - напомнил Алик.
Греков, мешкая по причине захмеления, выпростал себя из кресла,
выпрямился во весь рост и заявил, ликуя:
- Ребятки, вы что-то путаете. Это я даю вам шанс. Пока.
- Пошли, - приказал Смирнов Алику и Казаряну. Втроем они направились
к выходу. Уже на террасе до них донеслось - на прощание - грековское:
- Все впереди, пацаны! Все впереди! И не забывайте: в конечном счете
вы всегда проигрываете.
Казарян довез всех до Алькиного дома, а сам поехал к себе отсыпаться,
Смирнов с Аликом, кое-как раздевшись, тоже завалились спать. Дело было
сделано.
Но долго и по-настоящему давануть соньку не удалось: издевательским
громом прозвучал телефонный звонок.
- Да, - откликнулся в трубку первым добравшийся до телефона Алик.
Послушал самую малость и с облегчением доложил: - Санька, это тебя
Ларионов.
И кинулся в спальню продолжать страстно желаемый сон. С трудом
ориентируясь в пространстве квартиры, Смирнов добрался до аппарата и взял
трубку.
- Саня, я жду тебя внизу. Спускайся.
Слегка путаясь в рубашке и портках, Смирнов оделся, прошел в ванную и
подставил затылок под струю холодной воды. Вода стекала по волосам,
забегала в глаза и в углы рта. Потерпев такое недолго, Смирнов зарычал и
стал вытираться полотенцем. Потом причесался.
У подъезда стояла черная машина. Шофера в ней не было. Гулял,
наверное. Смирнов открыл заднюю дверцу, плюхнулся на сиденье рядом с
Ларионовым и вопросил раздраженно со сна:
- Ну?
- Он застрелился, Саня, - мягко сообщил последнюю новость Ларионов.
- Веселые дела... - заметил Смирнов, окончательно выходя из сонной
одури. - Вот и получилось так, как ты хотел...
- А что я хотел? - спросил Ларионов.
- Ты хотел кусок по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
постараюсь быть. Договорились?
- Да, - решил Смирнов.
- Тогда я пойду, - генерал с облегчением поднялся. - Мне бы за эту
пару часов Ферапонтова успеть растрепать...
- Ты поспокойнее с ним, Сережа, - посоветовал Смирнов. - Не дави. Что
надо, он и сам тебе скажет, деваться ему некуда. А разозлишь - замолчит,
это тебе не урка рваная.
- Знаю, Саня, все знаю, - быстро заверил его Ларионов и двинул из
кухни. И уже из коридора: - Будьте здоровы!
Помылись, побрились, переоделись и ровно в шесть отправились в
дорогу. Заправились по соседству, через бульвары выехали на Сретенку.
- Господи, опять Ярославка! - зарыдал-таки Казарян.
- На Осташковское свернем, - успокоил его Алик.
Свернули на Осташковское, пронырнули под Кольцевой, проехали верст
пяток: и сюрприз - окружила всепроникающая вонь образцового
свинохозяйства.
Мелькнуло страшное, как лес после атомной бомбардировки, бесчисленное
семейство антенн на растяжках - хозяйство радиоглушителей, дары карьеров,
заполненных водой, появилось и водохранилище с пансионатом на том берегу.
Попрыгали на железнодорожных путях и въехали наконец-то в лесок. Потом
поля, деревня, опять поля, и вновь деревня...
Человек в форме у шлагбаума вежливо поинтересовался:
- Кто из вас товарищ Смирнов?
- Я, - отозвался Смирнов и протянул паспорт.
- Проезжайте.
Вот здесь уже было по-настоящему лесное существование. Холмистая, как
по волнам, дорога шла сквозь райские кущи, не измученные присутствием
человека. Проехали по плотине, сдерживающей чистейшую воду, вновь
ввинтились в ровно посаженный лес, и опять плотина.
Люди на плотинах, получив соответствующую информацию, понимающе брали
под козырек.
- А зачем мы все-таки к нему едем? - запоздало спохватился Казарян. -
Злорадствовать?
- По его приказу убивали. По его приказу пытались убить меня. Я хочу
знать: ради чего? - ответил Смирнов.
- Сорок лет я знаю его. Я сидел с ним за одной партой в школе, я
сдавал за него экзамен на приемных в институте, я помогал ему, и он,
кстати, помогал мне. Я думал, что это - честная товарищеская
взаимовыручка, а оказалось, что я втянут в скверную игру "ты - мне, я -
тебе". Я всю жизнь не мог ему ни в чем отказать, как ни старался, ощущая
скрытую неправедность наших отношений. Сегодня я откажу ему в праве жить,
- сказал Алик.
- И вознесся меч карающий, - резюмировал Казарян.
В начале крутого спуска к неохватной воде хранилища стояла вилла,
окруженная низким кирпичным бордюром и высокой, хорошо постриженной живой
изгородью - туя, что ли?
- Все, как у больших: плоская крыша в двух уровнях, солярий, вольные
террасы... Калитка была открыта, и дверь на террасе, ведущая в дом, -
распахнута на обе створки.
Господи Иисусе, чудно под Москвой,
В Рузе и Тарусе, в дреме луговой,
- ни с того ни с сего прошептал напамять Алик.
А все же он прав, наверное. Сбегало к редким кущам у воды покатое
поле (вилла была здесь единственной), по утреннему безветрию ртутно
блестела неподвижная, почти твердая на вид, обширная вода, вертляво висела
птичка в вышине, через одинаковые промежутки издавая мирные визги, а в
промежутках тихонько звенел насекомый люд, наполняя этим звоном все
вокруг. Чудно под Москвой.
Постояли недолго и пошли вдоль розовых кустов к террасе, к дверям, к
входу и выходу.
В громадном холле-гостиной с камином и обшитыми темным деревом
стенами, в мягком и глубоком кресле сидел Владлен Греков. Был он бос,
небрит и пьян, но, как всегда, элегантен: свежайшая рубашка от Тиффани
расстегнута с той мерой небрежности, которая определяет привычность ее
ношения, а белейшие брюки, частично, вместе с босыми ногами, покоившиеся
на столе, были неотрывной частью тела их владельца.
Нет, он не был пьян, он просто очень много выпил.
- О, явились! - почти радостно приветствовал их хозяин виллы, не
меняя позы. - Значит, опередил ты меня, Саня; а я здесь сидел, на чудо
надеялся. Выпить хотите?
И неудобно потянулся за бутылкой коньяка.
- Не суетись, - сказал Алик. - Пить с тобой мы не будем.
- Зато я буду, - ответил Греков.
- Ради чего ты, скот, меня убивал? - подал наконец голос Смирнов.
- Ради того, чтобы жить самому, чего ж тут непонятного? - Греков
отхлебнул из стакана порядочно и только тут заметил несообразное. - Да вы
что стоите? Садитесь, в ногах правды нет.
Делать нечего, сели. Смирнов - в кресло, а Казарян с Аликом - на
пуфики.
- Красуешься, подонок, - сказал Казарян. - Перед собой красуешься!
- А что мне остается делать? - Греков отхлебнул еще раз и поставил
стакан на стол. - На колени перед вами валиться, прощения просить? Не
буду. Даже, если бы вы захотели, вы ничем не можете мне помочь. А за так я
на колени ни перед кем не встану.
- А не за так встал бы? - спросил Алик.
- Обязательно и с удовольствием. Ба! - Греков энергично растер
опухшие веки. - Как все хорошо было совсем недавно!
- Даже тогда, когда ты приказал свалить трупы в яму и залить их
бетоном? - тотчас спросил Смирнов. Этому вопросу Греков обрадовался, как
дитя:
- Тогда было совсем хорошо! Концы в воду, и я чист перед народом и
партией! Но одна ошибка, слабинка одна, и все к чертовой бабушке.
- Слабинка-то твоя в чем? - тактично допрашивал Смирнов.
- Глебушку Ферапонтова пожалел, - признался Греков.
- Глеба пожалел? Ты не Глеба пожалел, кого ты вообще-то жалеть
можешь! - ты канал основных своих поступлений пожалел, - презрительно
сказал Смирнов. - Как говаривали мои клиенты, жадность фрайера сгубила.
Греков допил то, что было в стакане, и снова наполнил его, опять
полюбовался цветом, полюбовался, полюбовался, поставил на стол и
признался:
- И, конечно же, фатальная невезуха. Я ведь это местечко, Алька, на
твоем новоселье с балкона присмотрел, так, на всякий случай. А когда
понадобилось, вспомнил. Кто знал, что Смирнов к тебе в гости приедет!
- Послушай, Влад, - начал Алик, - если бы тебе все сошло, ты бы мог
вот так спокойно, комфортно существовать, радуясь жизни, наслаждаясь
жизнью?
- И еще как! - с тоской по недостижимому признался Греков.
- Какая же ты гнусь! - сказал Алик и встал с пуфика.
- Ну да, гнусь! - Греков тоже поднялся. - Жила-была гнусь. Она
родилась в стерильной колбочке, развилась там до полной гнусности,
вылетела в прекрасную чистую жизнь и стала творить свои гнусные дела. Так,
что ли? Нет, дорогие мои сограждане. Чего я хотел в этой жизни? Местечко,
чтобы жить безбедно и для собственного удовольствия слегка командовать. Но
такое местечко всегда находится далеко и высоко, и, чтобы до него
добраться, приходилось кое-что предпринимать. Начальство любит, чтобы его
хорошо встречали, начальство любит, чтобы его хорошо принимали, начальство
любит, чтобы его хорошо провожали. Я встречал, принимал, провожал их даже
не как начальников, а как глав государств, и это им чрезвычайно нравилось.
Наивные, как бы не от мира сего, они просто не знали, что на все это
расходуются большие деньги. Да, ко всему прочему, они и подарки любили,
очень любили, я им и подарки делал, дорогие. Они принимали, и поэтому я
все ближе и ближе подходил к заветному местечку. Остается неясным одно:
откуда я брал большие деньги? Догадайтесь!
- Ерничаешь. Шуткуешь. Надеешься еще, значит, - оценил грековский
монолог Смирнов.
Стояли все четверо. Греков постоял, постоял, сел на место, взял
стакан со стола, предварительно еще раз полюбовавшись цветом, выпил и,
движением кадыка прогнав напиток вниз насильно - больше просто так в него
не входило, ответил не на заданный вопрос, а на другой, который мучил:
- Я тебя, старичок, недооценил. Старичок в данном случае не ласковое
обращение, а формальное, оценка тебя по возрасту и ошибочно предполагаемым
возможностям.
- Ты ж меня знал, - с кривой усмешкой откликнулся Смирнов и сел на
пуфик. - Знал, что я кое-чего могу.
- Когда ты мог! Лет двадцать-тридцать тому назад. А сейчас ты старый
и хромой. Так думал я. И ошибся. Что стоило мне лично операцией
руководить! Вызвал бы тебя на свидание, подставил ребяткам, те бы и
кокнули суетливого старичка. Всего и делов-то. Правильно я рассуждаю,
Саня?
Алик рванулся к Грекову, за грудки поднял его. Рубашка от Тиффани
затрещала. Греков, не сопротивляясь, висел на Алькиных руках и беззвучно
смеялся. Алик уронил его на прежнее место и сказал:
- Когда в человеке еще болит душа, когда его еще мучает совесть,
когда он с презрением и ненавистью оглядывается на свою прошедшую жизнь,
самоубийство, наверное - кризисное малодушие, тогда, вероятно, надо не
давать, спасать, выручать. А у тебя вместо души - свалка, помойка, сортир.
И самоубийство есть последняя возможность проявить остатки мужского
характера. Мы даем тебе этот шанс.
- Спасибо за внимание, - поблагодарил Греков, застегиваясь и
заправляя рубаху в штаны. - Но не стоит беспокоиться.
- Надеешься, скот, - окончательно понял Смирнов. - А зря. Команда-то
тебя с потрохами заложит. Да и все дело с "привалом" - чудовищный и
непрофессиональный риск.
- Так надо было. И не мне одному. - Греков наконец удобно устроился в
кресле, что ему доставило удовольствие - видно было по лицу. - Ну, а
насчет команды... Ты старый, Саня, но глупый. Команда, о которой ты так
важно рассуждаешь, снизу, а еще есть - команда сверху. Команда, которая
дает команду.
- На веревочки уповаешь? - полюбопытствовал Смирнов.
- Не веревочки, Саня, а канаты, даже тросы скорее. Вытянут. Кому же
охота пропадать вместе с незадачливым Грековым?
Казарян, который, вроде бы не слушая, ходил вдоль стен гостиной,
рассматривая картины, вдруг обернулся и сказал:
- Усадебка Жуковского, эскиз Судейкина, весенний пейзаж Бирули - все
это из коллекции зверски убитого и ограбленного Кулакова, дорогой ты мой
гражданин Греков. Миня Мосин подтвердит, что эти картинки он
идентифицировал в чудном домике, где обреталась твоя команда. Та, которая
снизу. А теперь вот они, картиночки, у тебя на стенке!
- Мелочовка, Рома, сам знаешь, что мелочовка! - уже азартно кричал
Греков. - Простительная неразборчивость страстного любителя живописи,
который понадеялся на порядочность посредника-продавца.
- Посредник - команда? - тоже в азарте спросил Казарян. - Твоя
команда?
- Молчать! - рявкнул Смирнов, и все замолкли. Тогда он добавил
спокойно: - Тебя сдадут, Владлен. И выбора у тебя нет. Если даже и к
стенке не поставят, то уголовники в лагере удавят. Готовься. Скоро, очень
скоро сюда явится Ларионов с ордером на арест.
Смирнов встал с пуфика. Трое стояли, а четвертый безмятежно валялся в
кресле. Из кресла и разрешил:
- Пускай себе являются.
- Мы даем тебе шанс, - напомнил Алик.
Греков, мешкая по причине захмеления, выпростал себя из кресла,
выпрямился во весь рост и заявил, ликуя:
- Ребятки, вы что-то путаете. Это я даю вам шанс. Пока.
- Пошли, - приказал Смирнов Алику и Казаряну. Втроем они направились
к выходу. Уже на террасе до них донеслось - на прощание - грековское:
- Все впереди, пацаны! Все впереди! И не забывайте: в конечном счете
вы всегда проигрываете.
Казарян довез всех до Алькиного дома, а сам поехал к себе отсыпаться,
Смирнов с Аликом, кое-как раздевшись, тоже завалились спать. Дело было
сделано.
Но долго и по-настоящему давануть соньку не удалось: издевательским
громом прозвучал телефонный звонок.
- Да, - откликнулся в трубку первым добравшийся до телефона Алик.
Послушал самую малость и с облегчением доложил: - Санька, это тебя
Ларионов.
И кинулся в спальню продолжать страстно желаемый сон. С трудом
ориентируясь в пространстве квартиры, Смирнов добрался до аппарата и взял
трубку.
- Саня, я жду тебя внизу. Спускайся.
Слегка путаясь в рубашке и портках, Смирнов оделся, прошел в ванную и
подставил затылок под струю холодной воды. Вода стекала по волосам,
забегала в глаза и в углы рта. Потерпев такое недолго, Смирнов зарычал и
стал вытираться полотенцем. Потом причесался.
У подъезда стояла черная машина. Шофера в ней не было. Гулял,
наверное. Смирнов открыл заднюю дверцу, плюхнулся на сиденье рядом с
Ларионовым и вопросил раздраженно со сна:
- Ну?
- Он застрелился, Саня, - мягко сообщил последнюю новость Ларионов.
- Веселые дела... - заметил Смирнов, окончательно выходя из сонной
одури. - Вот и получилось так, как ты хотел...
- А что я хотел? - спросил Ларионов.
- Ты хотел кусок по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25