до отвратительного пиршества осталось три дня. Эти
дни я наполнил знакомством с планетой и рудными промыслами. На участке
горных разработок грохотали механизмы - не только машиноненавистники нибы,
но и любой человек на Земле счел бы соседство с ним непереносимым. Дома
сложная технология разработки недр ослабляет шум, предотвращает пыль,
исключает взрывы. Но на внесолнечных планетах далеко до полного внедрения
земных технологий. На Ниобее господствовал период взрывов, пыли и грохота.
И, вдумываясь в будущее планеты, я все более утверждался, что надо это
безобразие прекратить, до привоза сюда комплекта самых совершенных машин
отказаться и от разведки руд, и от их добычи.
Мальгрема в эти дни я почти не видел - он сортировал добытое
богатство. Ирина ликовала. Исполнялись ее заветные желания, она вслух
мечтала о своей будущей монографии под названием: "Нибоведение. Краткий
очерк истории и быта загадочного общества". Особенно восхитило ее пещерное
жилище нибов, она еще раз проникла туда вместе с Мальгремом и даже
побеседовала с обитателями - швед снабдил ее портативным дешифратором,
настроенным на язык нибов.
Вечером перед церемонией каннибализма Мальгрем пришел ко мне и
неожиданно попросил запретить Ирине посещение пиршества. Дескать, такие
зрелища не для нее. Пойдем мы вдвоем, если это так важно для науки. Ирина
пусть остается на станции.
- Почему вы делаете для нее исключение?
- Мы с вами мужчины, Штилике, а она женщина. По-моему, этим все
сказано.
- Этим еще ничего не сказано. Она исследователь, как вы и я. Принято
не замечать в дальних рейсах, кто мужчина, а кто женщина. Все пользуются
одинаковыми правами, выполняют одни обязанности.
Мальгрем вспылил:
- Плевал я на дурацкое равноправие! Мы с ней не равны и никогда не
будем равны. И я знаю, что она легче меня может попасть в беду, и знаю
также, что моя первая обязанность - всегда и везде защищать таких, как
она. Я плюнул бы на свое отражение в зеркале, если бы хоть на миг
отказался от своего права и обязанности быть сильней.
Он стоял передо мной, разозленный, гневно сжимал кулаки, как если бы
уже готовился к драке за нее.
Я холодно сказал:
- Почему бы вам не информировать ее саму о своих мужских правах и
обязанностях?
Швед мигом остыл.
- Она так посмотрит... Кто я ей, в конце концов? А вы -
уполномоченный Земли, нам велено выполнять ваши распоряжения. Она к тому
же ваш работник. Вы можете не просить, а приказать.
- Я поговорю с ней. Приказывать не буду, уговорить попытаюсь.
Ирина Миядзимо вошла, готовая к спору. Она ни секунды не сомневалась,
что я передумал, и твердо решила не дать мне использовать свои права. Я
это понял сразу же, как увидел ее раскрасневшееся лицо, ее блестящие
глаза. Ирина хорошела, когда сердилась. Она знала это о себе. Это было ее
силой, неоднократно проверенной в спорах, но и ее слабостью, о чем она еще
не подозревала. И я думал превратить ее силу в слабость. Однако и она
заранее оценивала, какие доводы я могу ей привести, и собиралась пробить в
них брешь именно там, где я был послабей.
- Мне не нравится, как вы ведете себя, Ирина,сказал я. - Простите за
откровенность, но вы порождаете среди сотрудников станции нежелательные
чувства.
Она не ожидала такого начала и смутилась.
- Я бы простила вас за откровенность, Василий-Альберт, но пока не
услышала ничего откровенного. Нельзя ли расшифровать намек?
- Сейчас расшифрую. Сознательно вы, конечно, не стремитесь
стимулировать у нас... у некоторых работников... чувства... В общем,
ненужные и вредные. Но ваше объективное поведение...
- Уж не хотите ли вы сказать, что я заигрываю с сотрудниками станции?
- Ирина, я не давал вам повода считать меня глупцом. Намеренно вы ни
с кем не заигрываете. Но ведете себя так, что у сотрудников невольно
возникает стремление опекать вас. Знаете единственный способ заставить
соседей забыть о том, что вы женщина? Помнить самой всегда, что вы
женщина.
- Вы считаете парадокс объяснением?
- Никакого парадокса! Вам непосильно многое, что могут только
мужчины. Значит, следует сознательно избегать всего слишком трудного для
женской натуры. И тогда никому не придет на ум, что он должен спешить вам
на помощь. Он будет чувствовать себя лишь вашим сослуживцем, а не
представителем сильного пола.
- Этот разговор имеет отношение к завтрашней церемонии?
- Самое прямое. Мальгрем побаивается пускать вас на сборище нибов. Он
убежден, что женщине не место на их пиршестве. Женщине, Ирина, а не
косморазведчику, космоэтнологу, моему секретарю, наконец. При мысли о
грозящей вам опасности он вспомнил, что как мужчина обязан уберечь вас от
беды.
- Он сказал, какая беда грозит мне, если я пойду?
- Не сказал. Возможно, и сам толком не знает. Но он тревожится. За
меня или за себя он и не думает опасаться.
- Вы берете назад свое разрешение?
- Просто прошу вас отказаться от завтрашнего выхода. Мальгрем передал
мне свое беспокойство, я разделю все его чувства.
- Все его чувства? - Ирина подошла поближе, раздраженная и
решительная. Она стояла прямо передо мной в своем комбинезоне
косморазведчика, с вызовом откинув голову, волосы рассыпались по плечам...
- Но что значит - разделяете все его чувства? А если он влюблен в меня?
Стало быть, и вы влюбились?
Она издевалась и дразнила меня. Она вызывала меня на резкость. Я
сделал усилие, чтобы сохранить невозмутимость.
- Нет, Ирина, я не влюблен в вас. Я не из тех, кто нарушает правила
поведения в коллективе. И не строю себе иллюзий.
Она так сморщилась, словно проглотила что-то невкусное.
- Понятно: рыцарь служебной добропорядочности. Я это поняла еще на
Платее. Очень скучно, но добродетельно. А как понять утверждение насчет
иллюзий?
- В самом прямом смысле, Ирина. - Я старался говорить спокойно,
только такой тон сейчас годился. - Отлично понимаю, кто я и кто вы. С меня
этого достаточно, чтобы ни здесь, ни на Земле не влюбиться в вас.
- Вы совершенный образец косморазведчика, это уже установлено!
Я хотел запротестовать, она не дала.
- Я буду осторожна, - сказала она умоляюще,Очень, очень осторожна! И,
учитывая наши объективные различия, ну, просто чтобы польстить
хвастающемуся своими преимуществами Мальгрему, буду всюду рядом с ним и с
вами и охотно приму вашу помощь, если понадобится. Теперь вам остается
доказать, что у вас нет ко мне никакой... в общем, особого чувства.
- Вы чертовка, Ирина! - сказал я, засмеявшись. - Разве что в
доказательство, что у меня нет к вам особых чувств...
Она смеялась вместе со мной. Она была очень хороша в ту минуту. И
была уверена, что я вру о своем равнодушии, а на деле влюблен по уши.

7

Этот день, отмеченный черной краской в календаре моей жизни, начался
отличной погодой. На безоблачном небе Гармодий с Аристогитоном светили
ярко и весело, одно солнце сияло красноватым, другое желто-зеленым,
причудливые краски ложились на холмы и горы, они менялись непрерывно,
зеленое как бы бежало за красным, краснота опережала желтизну. Я любовался
величавым шествием солнц и причудливой сумятицей красок и все больше
понимал, что народ, населяющий эту планету, не может не быть наделен даром
к живописи. Иначе надо обвинить природу в эстетической расточительности -
порождает красоту ни для кого, ни для чего. Вот какие мысли вызвало во мне
прекрасное утро. Возможно, влияло и то, что вулканы в этот день устроили
себе выходной, ни пыли не плавало в воздухе, ни серой не разило. Я сказал
Ирине:
- Такие дни природой предназначены для великих дел. А мы идем
лицезреть низменное пиршество, которое ничего, кроме отвращения, вызвать
не может.
- У нас, не у них, - возразила она. - Ваше рассуждение человеческое,
слишком человеческое, как выразился один древний философ. Понятия
низменного и высокого у разных народов различны, говорю вам как
специалистэтнолог. Вспомните живопись нибов: с какой истовостью и
воодушевлением, с какой гордостью за свою участь шествуют обреченные на
съедение. Здесь человеческого отношения к жизни и в помине нет.
Я не нашел лучшего аргумента, кроме стандартного:
- В таком случае будем сравнивать разные формы чистоты и
справедливости, если они у других народов не похожи на наши. И тогда я
докажу, что наша человеческая, даже слишком человеческая, чистота - чище,
наша справедливость - справедливей.
- Другого от вас и не ожидала! Вы ведь образец морального
совершенства. Но я не верю в абсолютные критерии морали.
Ирина спорила, улыбаясь. Она умела улыбкой смягчить любой ответ. Ее
улыбка говорила: я насмехаюсь над вашими мыслями, но не над вами, я не
могу насмехаться над вами, вы мне по душе. Если улыбка ее мужа, холодная и
высокомерная, отталкивала, как невежливый толчок в грудь, то ее улыбка
была подобна дружелюбно протянутой руке. Она была поступком, а не миной на
лице.
Мы снова поднимались к заброшенному городу. Вскоре мы увидели нибов.
Они неслышно появлялись из кустов, неслышно исчезали. Некоторые невнятно
гудели. Я спросил, о чем их гуд. Мальгрем ответил, что они радуются
присутствию людей на торжестве.
Я забыл упомянуть, что перед дворцом простиралась площадь и на ней
были разбросаны плоские камни разной высоты. Посередине площади они
образовывали правильный треугольник - стенки горна. На остальных восседали
нибы. Нибов все прибывало, они уже не просто сидели, а теснились на
каменных пьедесталах. Нам троим отвели камень неподалеку от горна. С
десяток нибов чистили горн - убирали листья, углубляли дно. А потом при
общем вопле сборища из леса вымчалась группка нибов, они несли на плечах
большую плиту с раскаленными камнями. Носильщики проворно ссыпали свою
ношу в горн, и вся внутренность его запылала белокалильным жаром.
- Раскаленные камни приносят из ближайшего вулкана, -
прокомментировал Мальгрем. - Подбираются к кратеру и длинными черпаками
вытаскивают самые горячие камни. Посмотришь - дух захватывает. Нужна
чрезвычайная ловкость. Иногда гибнут. Обычай тверд - никакой иной жар,
кроме как из вулкана, не подходит для ритуала.
Еще десяток носильщиков примчали новую партию камней, следом - третий
отряд. Горн заполнился доверху. Сборище разразилось ликующим гудом. Из
дворца появились три ниба в ярких одеждах, за ними - группка нибов,
одетых, как и все остальные, в некое подобие штанов из гибких ветвей, в
таких же курточках и с каменными палицами в руках.
- Обреченные, - хмуро сказал о троих разряженных Мальгрем. - Один за
другим будут демонстрировать свою радость.
Двое были старики, третий выглядел молодым. Первый старик выступил
вперед и у самого горна пронзительно загудел. Гуд показался мне унылым, но
лицо старика выражало воодушевление. Вообще лица нибов, чем-то
напоминающие человеческие, а чем-то собачьи, очень выразительно передают
их чувства. Старик воздевал вверх руки, длинные пальцы извивались, как
змейки, он гудел все пронзительней и медленно обходил раскаленный горн.
Завершив круг, он остановился, простер руки в стороны, гуд превратился в
визг. И тогда к нему подошли нибы сопровождения, почтительно взяли под
руки и торжественно повели во дворец.
- В зале его прикончат, разделают, разложат на каменной жаровне, -
продолжал свой комментарий Мальгрем. - То же проделают и с остальными
двумя, а когда жаровня наполнится доверху, ее вынесут и водрузят на горн.
И начнутся пляски и визг вокруг горна. Будет очень красочно и очень
мерзко, можете мне поверить.
- Какой ужас! - прошептала Ирина. Она побледнела.
Вперед выступил второй старик. И все повторилось: он гудел и пел,
вздымал и простирал руки, обходил по кругу горн, демонстрируя на все
стороны душевное удовлетворение почетной судьбой.
- Посмотрите на молодого, Штилике, - потрясение прошептала Ирина, -
Посмотрите на молодого!
Молодой трясся, лицо перекосило от страха, он затравленно
оглядывался, будто отыскивал, куда скрыться. Его поведение ничем не
напоминало то, что мы видели на картинах во дворце и уже здесь на площади.
И, похоже, это не было очень уж необычным: стража следила за молодым
нибом, словно ожидая сопротивления.
- Он глядит на нас, он умоляет о спасении! - горячо шептала Ирина, -
Боже мой, надо что-то сделать! Роберт, вы здесь все знаете, сделайте
что-нибудь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19