Он лежал в своей спальне на широкой постели, иссиня-бледный и до того
исхудавший, что набухшие вены на руках и жилы на шее казались жгутами,
приставленными снаружи, а не выступающими из-под кожи. Возле кровати
возвышались аппараты для кровообращения и дыхания, собственные органы
Раздорина давно перестали служить исправно. В открытое окно врывались
запахи деревьев и распускающихся цветов, на дворе творилась очередная
яркая и многошумная весна. Я потом часто думал: хорошо умирать весной,
ощущая тепло солнца и дыхание возрождающейся травы. Именно так, по-своему
радостно и красиво, совершалось это скорбное событие - уход моего учителя
в небытие. Для себя я желаю такой же смерти.
Обессиленный телесно, сознание Раздорин сохранял до последнего часа.
И хоть голос его, прежде громкий и категоричный, звучал уже не так сильно,
но был по-прежнему ясен и решителен. Старик с трудом шевелился на своей
необъятной кровати - он любил такие, как сам он посмеивался, "стадиончики
для спанья", - но разговаривал без большого усилия, и это, видимо,
скрашивало ему тяготы хвори: он всегда охотно говорил и у него всегда было
о чем говорить.
Раздорин глазами показал на стул рядом с кроватью и сказал:
- Садись. Знаю. Вижу. Перестрадал. Возродился.
- Десять лет все-таки, - сказал я. - Даже самого горького горя на
десять лет не хватит. Все стирается.
- Не клевещи на себя. Ты не из забывчивых. Знаю твою любовь к Анне.
Годы не сотрут такого несчастья. Да и не было у тебя десяти лет на горе.
Даже года не было.
Я лучше, чем кто-либо - все же любимый его ученик, - знал, как он
любит поражать парадоксами. В древности из него вышел бы незаурядный
софист. Но этого парадокса я не понял. Он усмехнулся.
- А ведь просто, Василий. Тебя спас твой труд. Та великая цель, какую
ты себе наметил. Не то что года, даже месяца на уход в несчастье ты не
имел. Раньше о пророках говорили: он смертью смерть попрал. Ты попрал
смерть жизнью. Эринния теперь никому не грозит таинственной гибелью. Это
подвиг, Василий.
- Это работа, - сказал я. - И не только моя. Всех нас, и гораздо
больше биологов и медиков, а не социологов. Я организовывал их труд,
только всего.
- Твоя, - повторил он и нахмурился. Слова давались ему легче, чем
даже легкое движение бровями или рукой. А он, как и встарь, отстаивал
любое свое утверждение - не затыкал рта инакомыслящим, но требовал, чтобы
против него подыскивали только солидные возражения. - Ты не вносил
предложения о переименовании планетки? Эринния, богиня мщения, теперь ей
не к лицу.
- Не вносил и не внесу. Пусть остается Эриннией. Название звучное. И
лицо у планетки все еще мрачноватое.
- Тебя не переспорить, ты всегда был упрямый,сказал он с
удовлетворением. Ему нравилось, когда его убедительно опровергали. В моем
упрямстве он ощущал обоснованность - во всяком случае, я старался, чтобы
было так. Помолчав, он спросил: - А теперь куда?
- Никуда. Отдыхаю.
- И долго намерен?
- Весь положенный по закону отпуск. Не меньше года.
- Осатанеешь от безделья. Буду тебя спасать. Бери командировку на
Ниобею. Я походатайствую. Туда не всякого пошлют, а тебе разрешат.
И раньше встречи с Раздориным не проходили гладко. Он поражал не
только оригинальными суждениями, но еще больше экстравагантными
поступками. И, отправляясь к нему, больному, я говорил себе, что если
свидание будет с неожиданностями - словесными и деловыми, - то болезнь не
так уж и грозна, выкарабкается. Болезнь была, из какой не выкарабкиваются,
а в неожиданности он ввергал по-прежнему. Я встал на дыбы, с хладнокровием
и вежливостью, конечно.
- А какого мне шута в Ниобее, учитель?
- На Ниобее не до шутовства, ты прав. Очень серьезное местечко.
Завтра поехать не сумеешь, а через недельку лети.
- Ни завтра, ни через недельку, ни вообще...
- Никаких вообще! А в частности и в особенности - ты! Никто другой -
это в частности, и лучше всех - в особенности. Я правильно истолковал
тебя?
Я расхохотался. Вероятно, это было не очень корректно - хохотать у
кровати умирающего. Корректность не принадлежала к числу достоинств,
чтимых Раздориным. Он улыбался одними глазами. Он был уверен, что
переубедит меня. И почему-то ему было нужно, чтобы на Ниобею летел я, а не
другой.
- Такое впечатление, учитель, что Ниобея вас задевает больше всех
ныне осваиваемых...
Он прервал меня:
- Больше! Интересуешься, почему? Подтверждает мою теорию затухания.
Так подтверждает, что лучших доказательств и не желать. Ты помнишь эту
теорию?
Еще бы не помнить ее! В свое время она породила много шума. Именно
шума, а не споров. О ней не дискутировали, о ней только говорили - кто с
улыбкой, кто с раздражением. Один из уважаемых социологов, Иван Домрачев -
да, тот самый, что математически рассчитал пределы прогресса у популяций,
живущих одним инстинктом, и безграничность совершенствования обществ,
использующих потенции разума, - поставил своему личному компьютеру,
названному человеческим именем "Сеня Малый", задачу найти теорию развития,
во всех отношениях и со всех сторон максимально удаленную от канонов
науки. И "Сеня Малый", рассчитав ее самостоятельно, выдал точную концепцию
Раздорина. Оба были страшно довольны: социолог и академик Иван Домрачев -
что доказал полную ненаучность теории Раздорина; а астросоциолог и
астроадминистратор Теодор Раздорин - что ему удалось создать такую во всех
отношениях ненаучную науку.
Что до меня, то я никогда не считал теорию затухания столь уж
несовместимой с наукой. В ней было много здравых идей - во всяком случае,
там, где Раздорин не стремился блеснуть оригинальностью. Суть ее, в общем,
сводилась к тому, что организованное общество чаще всего гибнет от
благосостояния. Жирок душит тело и иссушает душу - явление, замеченное уже
давно. Чрезмерное довольство порождает склероз, склероз поражает
инфарктами - эту узкую медицинскую истину Раздорин распространил на любое
общество и объявил социально-космическим законом. И до него совершались
попытки отождествить процессы, происходящие в организме, с общественными
процессами, особенной оригинальности он, по-моему, здесь не
продемонстрировал. Правда, Раздорин добавлял, что величина губительного
жирка у разных обществ различна - одних отравляет и малое благосостояние,
другие выдерживают и роскошь.
Расширив свою горестную философию на человеческое общество, Раздорин
с азартом доказывал, что развитие техники привело к такому благосостоянию,
что люди разленились. Кое-где создали строй, названный "обществом
потребления", а потребление сверх реальной нужды вызвало накопление не
только телесной, но и интеллектуальной вялости, потерю динамизма,
притупление духовных интересов. Общество потребления ожидала неизбежная
деградация. И лишь выход в безграничный космос спас людей от
предсказываемого для них Раздориным печального финала. Пока вся Галактика
не освоена человечеством, вещал Раздорин, и динамизма хватит, и
совершенствование будет все совершенствоваться - он именно так косноязычно
и высказывался. Галактика, говорил он, область для приложения сил
достаточно просторная, на миллион лет хватит, а дальше не будем
загадывать.
Вот такая была у него любопытная теория. И надо сказать, что в своей
практической деятельности астроадминистратора он блестяще осуществлял этот
провозглашенный им космический динамизм. История освоения внесолнечных
планет немыслима без частого упоминания имени Теодора-Михаила Раздорина.
Все эти мысли возникали и толклись в моей голове, когда я, сидя у
постели, слушал его рассказ о Ниобее. Я плохо знал эту планетку в системе
Гармодия и Аристогитона, двух светил из породы красных гигантов.
Разумеется, я видел ее стереографии - красивая, но своеобразной красотой:
чудовищные вулканы, фонтаны пламени и камней, непрерывно исторгаемых
недрами, и роскошная растительность. Ниобейским цветам и деревьям могли бы
позавидовать самые прекрасные парки Земли; зверей и рыб практически нет;
птицы редки. В общем, содружество ада с раем - так охарактеризовал Ниобею
сам Раздорин после первого посещения. И в отличие от его социологических
концепций, эту оценку никто не опровергал.
А населяют Ниобею нибы - немногочисленное сообщество гуманоидов, до
того похожих на людей, что их можно было бы счесть за одно из первобытных
человеческих племен. О машинах нибы понятия не имеют, орудия используют
самые примитивные, жалкое существование наполнено единственной заботой -
выжить. Первооткрыватели обнаружили у этого примитивного народа и страшный
обычай каннибализма - нибы поедают один другого. Вместе с тем на Ниобее
найдены и поразительные памятники древней цивилизации - роскошные дворцы,
величественные скульптуры, яркие картины. Изучение памятников
продолжается, но уже ясно, что нынешние нибы так же далеки от того
древнего искусства, как питекантропы от творцов Парфенона. Естественный
вывод: на Ниобее некогда существовала развитая цивилизация, ее
представители вымерли или переселились на другие планеты, а свою прародину
оставили современным пещерным нибам.
Таковы были мои знания о планете, куда меня задумал командировать
Раздорин. А он все тем же ясным голосом, столь странным у тяжелобольного,
пункт за пунктом, факт за фактом опровергал мои нетвердые знания.
- Вздор, Василий, - переселились на другие планеты! Во-первых, на
какие? В окрестностях Гармодия с Аристогитоном и следов такого переселения
не найти. Во-вторых, как? И намека на машинную цивилизацию на Ниобее не
было. Откуда же взять звездолеты? Те древние поселенцы, творцы дворцов и
картин, и современные дикари - один народ, но на разной стадии развития.
- На разной стадии деградации, стало быть?
- Развития, Василий! Нет, до чего в ваши головы вбита идея
автоматического прогресса! Вот же живучее заблуждение! А ведь и появилось
недавно, два-три века назад. А до того понимали, что развитие может вести
вверх, но может и вниз. Его может и вовсе не быть. Слышал об Экклезиасте?
Умный был человек, хотя его, возможно, вовсе и не было. Так он твердил со
скорбью: "Нет ничего нового под солнцем, и вечно возвращается ветер на
круги своя".
- Экклезиаста читал и сдавал в курсе истории...
- Вот-вот, сдавал и все сдал, ничего себе не оставив. Теперь
припоминать... Долго крутился ветер на ниобейских своих кругах и ослабел.
Уверен, хороший поиск показал бы не только прежнюю роскошь и современную
нищету, но и закономерное падение от роскоши до нищеты. Деградация как
естественный процесс. Только никто этим не занимался. И тебе поставлю
другое задание.
- Повернуть общество нибов к прежнему благоденствию? Превратить
деградацию в прогресс?
- Напрасно смеешься! Нет, я не о прогрессе, это тебе не под силу.
Остановить падение. Они на краю. Вот-вот сверзятся в пропасть.
- На Ниобее, я слышал, работают геологи, промышленные партии.
Соседство с могущественной цивилизацией благотворно для отсталых народов.
- Когда благотворно, а когда губительно. Примеров в истории Земли
хватает. Беда Ниобеи в чем? Сказочно богата! Руды стабильных сверхтяжелых
элементов! На Земле их синтезируют микрограммами, а на Ниобее - миллионы
тонн. Освоение ниобейских недр вызовет чуть ли не переворот в земной
технологии, общее мнение. Короче, не до аборигенов. А ты разберись,
Василий. Полети и разберись. Другим бы такого дела не доверил. Тебе могу.
На какую-то минуту я отвлекся и перестал слушать. Все во мне
протестовало против новой командировки. Мне надо было отойти от космоса. Я
был по горло сыт Эриннией, вряд ли Ниобея лучше. Но я сдержал рвущийся из
груди отказ, не хотелось резким отпором огорчать старика. Я промолчал и
снова стал прислушиваться. Раздорин уже не уговаривал, а давал деловые
наставления:
- ...значит, Барнхауз. Этого бойся. Знаю, знаю, ты не из трусливых.
Но все же бойся, не трусливо, а разумно, квалифицированно опасайся.
Запомни: он из рода бизнесменов. Дед - основатель компании "Унион-Космос",
отец в первых разведчиках на Ниобее, сын пошел в отца, но стремится
превзойти всех предков. Рост и фигура - средней руки медведь, столь же
лохмат и сто лошадиных сил в каждой руке! О деде говорили: пьет с друзьями
и тут же ими закусывает. Внук чем или кем закусывает, не знаю, но допускаю
наследственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19