Доказательство! Пусть в треугольнике АВС (он начертил) АВ = с, ВС = а, СА = в. Докажем, например... — И пошел щелкать словами и цифрами, у Невейзера аж в глазах зарябило, и через пару минут торжественно скороговоркой закончил: — По формуле расстояния между двумя точками получаем бэ цэ квадрат равно, скобку открываем, бэ косинус а минус цэ, скобку закрываем, квадрат плюс бэ квадрат синус квадрат равно бэ квадрат косинус квадрат плюс бэ квадрат синус квадрат а минус два бэ цэ косинус а плюс цэ квадрат равно бэ квадрат плюс цэ квадрат минус два бэ цэ косинус а! Теорема доказана!
И тут же Антон сделал изумленные глаза и женским голосом поразился:
— Ай да Прохарченко! Не ожидала! Не ожидала! Пять с плюсом, Антон. А теперь запишите задание на дом.
Антон бросился к парте, стал записывать, диктуя себе женским голосом: параграф 99, 100, задачи 1020 и 1021.
И поднял руку.
— Чего тебе, Прохарченко?
— Тут еще задачи до 1033. Можно их все решить?
— Ну что ж... Утешил ты меня, Антошенька... Спасибо...
В женском голосе послышались рыдания. Антон и сам всхлипнул, но сдержался.
— Следующий урок биология. Кто ответит? Опять Прохарченко?
И вскочил, и оттарабанил назубок биологию, сунув Невейзеру учебник для проверки. После этого объявил:
— Физкультура!
Подошел к железной трубе и стал подтягиваться. И много раз, нужно заметить, подтянулся, никак не меньше сорока, а то и пятидесяти. Он просто худой, сказал себе Невейзер, глядя на него с забытой мальчишеской ревностью.
Коротко передохнув, Антон, воровато оглядываясь, зашел за доску, и оттуда потянуло дымком: курил. Выглянул — и вдруг испугался, торопливо затушил, выскочил, сделал неправдоподобно невинное лицо, какое бывает только у провинившегося человека:
— А я ничё, Марь Петровн! Эт я балвался просто, я ничё! Эт батя приходил, то есть курил рядом, меня провонял, а я и не курил, Марь Петровн!
Антон изображал сам себя с искусством, Невейзер зааплодировал. Антон смутился и рассказал о себе.
Вернувшись из армии с ранением, он долго не знал, чем заняться. Ему нашли место при метеорологе Иешине, но это было лишь место, а не работа. И вот однажды залез на чердак и в ящике обнаружил груду старых школьных учебников, тетрадей и т.п. И так затосковал, так затосковал вдруг по школе, так захотел опять учиться, что решил заново пройти весь школьный курс, но уж не по обязанности, а с удовольствием, с одними только отличными отметками. За два года он добрался до восьмого класса. Конечно, он не корчит из себя гордого отличника, может иногда и похулиганить, и покурить тайком, и девчонок подергать за косы, и с соседом по парте устроить шутливую драку, за что его наказывают двойной порцией домашних заданий, чему он только рад. Учительницу он изображает одну и ту же, которую не любил, не смея показать своих чувств, за то, что она не уважала детей.
— Хорошо, — сказал Невейзер. — Выучишься ты дальше. А потом?
Антон промолчал. Похоже, он сам об этом не думал.
— К тому же, — добавил Невейзер, — женишься вот. Не до учебы будет.
— Почему? — встревожился Антон.
— Иль ты не знаешь, как жены-то наши к книжкам относятся? Всё порвет и выкинет!
— Катя не такая.
— Все они до свадьбы не такие.
— Я жениться не хочу, — сказал Антон. — Я учиться хочу.
— А женишься.
— Ничего я не женюсь.
— Как то есть? Женишься!
— А вот спрячусь — и пусть меня найдут. У меня на Ельдигче в камышах шалаш есть! — весело сказал Антон. — Его только по тайной карте можно найти, а карта у меня! — радовался он своей хитрости. И достал карту и стал показывать Невейзеру, где шалаш, объясняя, какие значки что обозначают, потому что у него была своя система топографических изображений, которую никто, кроме него, не понимал.
Невейзер, невнимательно глядя на карту, размышлял, что же заставило Катю выбрать именно Антона Прохарченко. И вдруг догадался: именно то, что Антон из всех женихов самый к ней равнодушный. Ему не будет ее жаль, если она погибнет. Значит, она уверена в своей гибели. Вроде бы смешно всерьез думать о таких вещах, но отчего же это нешуточное чувство опасности? Кстати, бабушка Шульц сказала, что все-таки можно избежать смертной участи, в том числе и ему, Невейзеру, советуя уехать со свадьбы. Но можно и по-другому: свадьбы не будет, вот и все!
— Знаешь что, — сказал он Антону. — Ты лучше вот что сделай. Езжай-ка ты в город. Собирайся прямо сейчас и езжай. И нет тебя. И ты свободен. И учись хоть круглые сутки.
— А жить где? — спросил Антон.
— Дам адрес, это моя квартира, у меня там место есть. В коммуналке две комнаты, в одной можно и парту, и доску поставить.
— Правда?
— Говорят тебе! Вот ключи от квартиры. Ну?
— Из конюшни лошадь возьму и до станции, а там на первый попавшийся, — уже деловито строил планы Антон, собирая учебники, тетради и прочие школьные принадлежности.
— Постой, — сказал Невейзер.
— Чего?
Невейзер сел за парту. Это была обычная школьная парта, Невейзеру было тесновато.
— Спроси меня что-нибудь.
Антон отнесся серьезно:
— По программе какого класса?
— А ты сейчас в каком?
— В восьмом.
— Давай по восьмому. По географии, например.
Антон полистал учебник, бормоча:
— Что бы нам попроще... Ага! Будьте любезны: образование почв!
Странное дело: Невейзер даже почувствовал легкое сердцебиение — волнуясь.
— Почвы, — сказал он. — Ну, почвы образуются за счет... ну, трава перегнивает, листья — вот и почва. То есть...
— То есть! — передразнил Антон. — Листья перегнивают, трава! В мозгу-то полторы извилины, листья, трава! — Антон изобразил и смех учительницы, и угодливый смех класса над незадачливым учеником. — Нам бы все по улице гонять на лисапеде ! А трава, листья, они откуда? Они не на почве растут?
— Вы не обзывайтесь! — сказал Невейзер. — Я сейчас вспомню.
И вспомнил! Он вспомнил дословно первую фразу, которая вдруг сейчас поразила его своим богатым смыслом. И произнес уверенно, но задумчиво:
— Образование почв начинается с выветривания. Потом горные породы размельчаются, ветер разносит частицы, где влажно и тепло, там заводятся микроорганизмы: грибки, бактерии... Мхи! Помню, точно, мхи! Ну, вкратце все.
— Еле-еле на троечку.
— Это почему же?
— Про животных почв не рассказал, про почвенные горизонты.
Невейзер сидел притихший.
Взял учебник.
Вот они, в самом деле, рисунки и подписи: горизонт перегноя, горизонт вымывания, горизонт вмывания, материнская горная порода... Какие слова, Господи ты Боже мой! Какое время было! Какая душа была...
Антон меж тем набил школьным имуществом большой рюкзак.
Невейзер дал ему ключ, сказал адрес.
— Послезавтра или, нет, завтра я вернусь. Жди. Если же не вернусь...
— Почему?
— Предчувствия у меня, брат.
— Это метафизика.
— А ты — материалист?
Антон подумал.
— Да! — сказал он, это было словно клятва.
— А может, мы с тобой что-нибудь не то делаем? — сказал Невейзер.
— То! — уверенно ответил Антон. — Спасибо вам.
И исчез.
11
А Невейзер пошел за камерой.
Мимо проехал колесный трактор «Беларусь», подпрыгивая на ухабах. В кабине был знакомый шофер, Виталий, тезка, который привез их сюда. «Привет!» — крикнул он с неожиданным радушием, подняв руку. «Привет!» — ответил Невейзер, вяло улыбнувшись и тоже вяло подняв руку.
Больше никто не прошел и не проехал, пуста была улица. Но у Невейзера возникло вдруг ощущение, что он попал совсем в другой мир, в другое государство, где все ему чуждо и непонятно. Вот проехал Виталий и приветливо поздоровался. Земляк Виталия, соотечественник его, ответил бы на приветливое приветствие не задумываясь, и пусть он даже не знает, куда едет Виталий, ему понятно: вот едет Виталий на тракторе «Беларусь» . Невейзер видит то же самое: Виталий едет на тракторе «Беларусь» — и не понимает , для него почему-то дико и странно, что Виталий едет на большой скорости на тракторе «Беларусь», почему-то видится ему загадка в этой торопливости, и в приветливости Виталия тоже загадка: не хочет ли он обмануть его своей приветливостью, не держит ли чего тайного на уме, не насмехается ли над ним, вкладывая в свое приветствие вовсе не приветливый, как показалось, а иронический смысл?
Входя в дом Гнатенкова, он столкнулся с молодым, худым, черноволосым на висках и лысым в середине головы человеком. Человек был энергично-зол. В руках у него была папка ярко-красного цвета.
— Я ей предложил больше, чем все! — сказал он Невейзеру. — А она... Не понимаю! Зачем ей этот хромоногий? Кто мне объяснит? Вы ее родственник из города?
— Телеоператор, — сказал Невейзер. — Свадьбу приехал снимать.
— Ясно! Люмпен-интеллигент, поздравляю! — сказал человек. — Университет заканчивали?
— Да, — для краткости разговора сказал Невейзер.
— Я тоже. Не помню вас. Ведь вы тоже филолог?
— Нет. Я... мехмат.
— Все равно. Литературу любите?
— Да.
— Разбираетесь?
— Не очень.
— Спасибо за честность. Вот послушайте. Вы пойдемте, пойдемте, чего тут без толку стоять?
И пошел, уверенный, что Невейзеру тоже надо идти.
По пути он представился.
Это и был метеоролог Иешин (метеорологию он изучал самостоятельно, когда собирался попасть для глухого литературного уединения на полярную станцию в Антарктиду, но его не взяли по здоровью), автор будущего романа-тетралогии «Вон что-то красное чернеется вблизи». Вместо людей и характеров героями у него были слова. Как характеры случайно попадают в книгу, будучи объединены призрачным единством так называемого замысла, так и Иешин взял двенадцать слов, в двенадцати местах наугад открыв словарь Даля и ткнув пальцем. У него получилось: вдыхать, добро, звезда, клипер, насквозь, ослаблять, перестать, поминистерски (такова орфография у Даля), пушинка, развязывать, сошествие, шквыра (метель, вьюга. — Местн.).
Подчиняясь силам лингвомедитации, автор предоставил этим персонажам полную свободу, и они начали куролесить кто во что горазд. ВДЫХАТЬ оказался юношей и женился на ДОБРО не потому, что ее отцом был ПОМИНИСТЕРСКИ, а потому, что просто полюбил. Они поженились. Но вдруг ДОБРО со школьной подружкой ПУШИНКОЙ, воспользовавшись отсутствием ВДЫХАТЬ, который с другом ШКВЫРОЙ уехал на рыбалку, залишились к безобразникам РАЗВЯЗЫВАТЬ и НАСКВОЗЬ, устроили групповой отдых, ДОБРО после этого долго вздыхала, наполняясь запоздалым стыдом, как квашня, ПУШИНКА же все разболтала сослуживице, синему чулку ПЕРЕСТАТЬ, и т. д.
Описывалось это следующим образом: «...Тогда ВДЫХАТЬ своим тяжелым Ы соприялось к Р ДОБРО, почти уже аннигилируя и чувствуя контрастность слияния, но О и еще О отдаляли, издевательски вклинивались, будто монограмма на двери общественного туалета, такие вроде милые на вид, а ТЬ щелкунчиком плясал на балясинах солнечных лучей в ноябре, в марте, какая разница...» — и т.п.
Второй же том из мелодрамы должен превратиться в фарс, ПОМИНИСТЕРСКИ вдруг оказывается дворником, ПУШИНКА вообще не человек, а нечто вроде парламента, все меняет свои места, в финале ночная мотоциклистка РАЗВЯЗЫВАТЬ мчит, пьяная от слез обиды, по ночной дороге и врезается в ночного же мотоциклиста ПЕРЕСТАТЬ. Истекающие кровью, лежат они на обочине и вдруг понимают, что для того, чтобы выжить, им необходимо соитие. Мучительно, едва двигая переломанными костями, они сплетаются и умирают в самом пике блаженства, оставаясь живы, поскольку под жизнью Иешин понимает не то, что понимают другие.
И вот он пришел к Кате, рассказал ей про свой труд, попросил ее любви, готовый взамен хоть сейчас сжечь первую часть и отказаться от самого замысла тетралогии. «Жгите, мне-то что...» — со скукой ответила Катя.
— И все? — спросил Невейзер с тайным удовлетворением.
— И все. Ладно! Хорошо!
— А что это вы? — придержал Невейзер за локоть Иешина, который, считая разговор исчерпанным, собирался свернуть.
— Что?
— Что это у вас тон такой странный? Угрожающий какой-то?
— Вам показалось, — сухо ответил Иешин.
— Мне не показалось! Я, поверьте мне, хорошо разбираюсь в интонациях людей. Учтите, я не сведу с вас глаз!
— Что за чушь? С какой стати?
Невейзер, не отвечая, повернулся и пошел к дому Гнатенкова.
— Эй! Постойте! Что вы имели в виду? — кричал Иешин.
Спрашивает, а не догоняет, думал Невейзер. Боится выдать себя — излишней заинтересованностью, выражением глаз. Творец! В каждом творце — убийца, поскольку всякий художник хоть раз, да умертвил хотя бы одного из своих персонажей. Всю дорогу до дома Гнатенкова Невейзер вспоминал, был ли, есть ли писатель, который обошелся без гибели персонажей в своих книгах. Ни одного не припомнил. То-то и оно-то. И он порадовался, что не писатель.
12
В дом ему, кажется, попасть было не суждено: оттуда вылетел Рогожин, схватил его и потащил вниз, через сад, к реке. Там он плюхнулся на прибрежную траву, предлагая то же самое сделать Невейзеру.
Что ж, Невейзер присел рядом.
— Anguis in herba! Frontis nulla fides! Certum quia impossibile est! Abyssus abyssum invocat! — сыпал Рогожин в ожесточении латинскими выражениями, которых знал ровно тысячу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
И тут же Антон сделал изумленные глаза и женским голосом поразился:
— Ай да Прохарченко! Не ожидала! Не ожидала! Пять с плюсом, Антон. А теперь запишите задание на дом.
Антон бросился к парте, стал записывать, диктуя себе женским голосом: параграф 99, 100, задачи 1020 и 1021.
И поднял руку.
— Чего тебе, Прохарченко?
— Тут еще задачи до 1033. Можно их все решить?
— Ну что ж... Утешил ты меня, Антошенька... Спасибо...
В женском голосе послышались рыдания. Антон и сам всхлипнул, но сдержался.
— Следующий урок биология. Кто ответит? Опять Прохарченко?
И вскочил, и оттарабанил назубок биологию, сунув Невейзеру учебник для проверки. После этого объявил:
— Физкультура!
Подошел к железной трубе и стал подтягиваться. И много раз, нужно заметить, подтянулся, никак не меньше сорока, а то и пятидесяти. Он просто худой, сказал себе Невейзер, глядя на него с забытой мальчишеской ревностью.
Коротко передохнув, Антон, воровато оглядываясь, зашел за доску, и оттуда потянуло дымком: курил. Выглянул — и вдруг испугался, торопливо затушил, выскочил, сделал неправдоподобно невинное лицо, какое бывает только у провинившегося человека:
— А я ничё, Марь Петровн! Эт я балвался просто, я ничё! Эт батя приходил, то есть курил рядом, меня провонял, а я и не курил, Марь Петровн!
Антон изображал сам себя с искусством, Невейзер зааплодировал. Антон смутился и рассказал о себе.
Вернувшись из армии с ранением, он долго не знал, чем заняться. Ему нашли место при метеорологе Иешине, но это было лишь место, а не работа. И вот однажды залез на чердак и в ящике обнаружил груду старых школьных учебников, тетрадей и т.п. И так затосковал, так затосковал вдруг по школе, так захотел опять учиться, что решил заново пройти весь школьный курс, но уж не по обязанности, а с удовольствием, с одними только отличными отметками. За два года он добрался до восьмого класса. Конечно, он не корчит из себя гордого отличника, может иногда и похулиганить, и покурить тайком, и девчонок подергать за косы, и с соседом по парте устроить шутливую драку, за что его наказывают двойной порцией домашних заданий, чему он только рад. Учительницу он изображает одну и ту же, которую не любил, не смея показать своих чувств, за то, что она не уважала детей.
— Хорошо, — сказал Невейзер. — Выучишься ты дальше. А потом?
Антон промолчал. Похоже, он сам об этом не думал.
— К тому же, — добавил Невейзер, — женишься вот. Не до учебы будет.
— Почему? — встревожился Антон.
— Иль ты не знаешь, как жены-то наши к книжкам относятся? Всё порвет и выкинет!
— Катя не такая.
— Все они до свадьбы не такие.
— Я жениться не хочу, — сказал Антон. — Я учиться хочу.
— А женишься.
— Ничего я не женюсь.
— Как то есть? Женишься!
— А вот спрячусь — и пусть меня найдут. У меня на Ельдигче в камышах шалаш есть! — весело сказал Антон. — Его только по тайной карте можно найти, а карта у меня! — радовался он своей хитрости. И достал карту и стал показывать Невейзеру, где шалаш, объясняя, какие значки что обозначают, потому что у него была своя система топографических изображений, которую никто, кроме него, не понимал.
Невейзер, невнимательно глядя на карту, размышлял, что же заставило Катю выбрать именно Антона Прохарченко. И вдруг догадался: именно то, что Антон из всех женихов самый к ней равнодушный. Ему не будет ее жаль, если она погибнет. Значит, она уверена в своей гибели. Вроде бы смешно всерьез думать о таких вещах, но отчего же это нешуточное чувство опасности? Кстати, бабушка Шульц сказала, что все-таки можно избежать смертной участи, в том числе и ему, Невейзеру, советуя уехать со свадьбы. Но можно и по-другому: свадьбы не будет, вот и все!
— Знаешь что, — сказал он Антону. — Ты лучше вот что сделай. Езжай-ка ты в город. Собирайся прямо сейчас и езжай. И нет тебя. И ты свободен. И учись хоть круглые сутки.
— А жить где? — спросил Антон.
— Дам адрес, это моя квартира, у меня там место есть. В коммуналке две комнаты, в одной можно и парту, и доску поставить.
— Правда?
— Говорят тебе! Вот ключи от квартиры. Ну?
— Из конюшни лошадь возьму и до станции, а там на первый попавшийся, — уже деловито строил планы Антон, собирая учебники, тетради и прочие школьные принадлежности.
— Постой, — сказал Невейзер.
— Чего?
Невейзер сел за парту. Это была обычная школьная парта, Невейзеру было тесновато.
— Спроси меня что-нибудь.
Антон отнесся серьезно:
— По программе какого класса?
— А ты сейчас в каком?
— В восьмом.
— Давай по восьмому. По географии, например.
Антон полистал учебник, бормоча:
— Что бы нам попроще... Ага! Будьте любезны: образование почв!
Странное дело: Невейзер даже почувствовал легкое сердцебиение — волнуясь.
— Почвы, — сказал он. — Ну, почвы образуются за счет... ну, трава перегнивает, листья — вот и почва. То есть...
— То есть! — передразнил Антон. — Листья перегнивают, трава! В мозгу-то полторы извилины, листья, трава! — Антон изобразил и смех учительницы, и угодливый смех класса над незадачливым учеником. — Нам бы все по улице гонять на лисапеде ! А трава, листья, они откуда? Они не на почве растут?
— Вы не обзывайтесь! — сказал Невейзер. — Я сейчас вспомню.
И вспомнил! Он вспомнил дословно первую фразу, которая вдруг сейчас поразила его своим богатым смыслом. И произнес уверенно, но задумчиво:
— Образование почв начинается с выветривания. Потом горные породы размельчаются, ветер разносит частицы, где влажно и тепло, там заводятся микроорганизмы: грибки, бактерии... Мхи! Помню, точно, мхи! Ну, вкратце все.
— Еле-еле на троечку.
— Это почему же?
— Про животных почв не рассказал, про почвенные горизонты.
Невейзер сидел притихший.
Взял учебник.
Вот они, в самом деле, рисунки и подписи: горизонт перегноя, горизонт вымывания, горизонт вмывания, материнская горная порода... Какие слова, Господи ты Боже мой! Какое время было! Какая душа была...
Антон меж тем набил школьным имуществом большой рюкзак.
Невейзер дал ему ключ, сказал адрес.
— Послезавтра или, нет, завтра я вернусь. Жди. Если же не вернусь...
— Почему?
— Предчувствия у меня, брат.
— Это метафизика.
— А ты — материалист?
Антон подумал.
— Да! — сказал он, это было словно клятва.
— А может, мы с тобой что-нибудь не то делаем? — сказал Невейзер.
— То! — уверенно ответил Антон. — Спасибо вам.
И исчез.
11
А Невейзер пошел за камерой.
Мимо проехал колесный трактор «Беларусь», подпрыгивая на ухабах. В кабине был знакомый шофер, Виталий, тезка, который привез их сюда. «Привет!» — крикнул он с неожиданным радушием, подняв руку. «Привет!» — ответил Невейзер, вяло улыбнувшись и тоже вяло подняв руку.
Больше никто не прошел и не проехал, пуста была улица. Но у Невейзера возникло вдруг ощущение, что он попал совсем в другой мир, в другое государство, где все ему чуждо и непонятно. Вот проехал Виталий и приветливо поздоровался. Земляк Виталия, соотечественник его, ответил бы на приветливое приветствие не задумываясь, и пусть он даже не знает, куда едет Виталий, ему понятно: вот едет Виталий на тракторе «Беларусь» . Невейзер видит то же самое: Виталий едет на тракторе «Беларусь» — и не понимает , для него почему-то дико и странно, что Виталий едет на большой скорости на тракторе «Беларусь», почему-то видится ему загадка в этой торопливости, и в приветливости Виталия тоже загадка: не хочет ли он обмануть его своей приветливостью, не держит ли чего тайного на уме, не насмехается ли над ним, вкладывая в свое приветствие вовсе не приветливый, как показалось, а иронический смысл?
Входя в дом Гнатенкова, он столкнулся с молодым, худым, черноволосым на висках и лысым в середине головы человеком. Человек был энергично-зол. В руках у него была папка ярко-красного цвета.
— Я ей предложил больше, чем все! — сказал он Невейзеру. — А она... Не понимаю! Зачем ей этот хромоногий? Кто мне объяснит? Вы ее родственник из города?
— Телеоператор, — сказал Невейзер. — Свадьбу приехал снимать.
— Ясно! Люмпен-интеллигент, поздравляю! — сказал человек. — Университет заканчивали?
— Да, — для краткости разговора сказал Невейзер.
— Я тоже. Не помню вас. Ведь вы тоже филолог?
— Нет. Я... мехмат.
— Все равно. Литературу любите?
— Да.
— Разбираетесь?
— Не очень.
— Спасибо за честность. Вот послушайте. Вы пойдемте, пойдемте, чего тут без толку стоять?
И пошел, уверенный, что Невейзеру тоже надо идти.
По пути он представился.
Это и был метеоролог Иешин (метеорологию он изучал самостоятельно, когда собирался попасть для глухого литературного уединения на полярную станцию в Антарктиду, но его не взяли по здоровью), автор будущего романа-тетралогии «Вон что-то красное чернеется вблизи». Вместо людей и характеров героями у него были слова. Как характеры случайно попадают в книгу, будучи объединены призрачным единством так называемого замысла, так и Иешин взял двенадцать слов, в двенадцати местах наугад открыв словарь Даля и ткнув пальцем. У него получилось: вдыхать, добро, звезда, клипер, насквозь, ослаблять, перестать, поминистерски (такова орфография у Даля), пушинка, развязывать, сошествие, шквыра (метель, вьюга. — Местн.).
Подчиняясь силам лингвомедитации, автор предоставил этим персонажам полную свободу, и они начали куролесить кто во что горазд. ВДЫХАТЬ оказался юношей и женился на ДОБРО не потому, что ее отцом был ПОМИНИСТЕРСКИ, а потому, что просто полюбил. Они поженились. Но вдруг ДОБРО со школьной подружкой ПУШИНКОЙ, воспользовавшись отсутствием ВДЫХАТЬ, который с другом ШКВЫРОЙ уехал на рыбалку, залишились к безобразникам РАЗВЯЗЫВАТЬ и НАСКВОЗЬ, устроили групповой отдых, ДОБРО после этого долго вздыхала, наполняясь запоздалым стыдом, как квашня, ПУШИНКА же все разболтала сослуживице, синему чулку ПЕРЕСТАТЬ, и т. д.
Описывалось это следующим образом: «...Тогда ВДЫХАТЬ своим тяжелым Ы соприялось к Р ДОБРО, почти уже аннигилируя и чувствуя контрастность слияния, но О и еще О отдаляли, издевательски вклинивались, будто монограмма на двери общественного туалета, такие вроде милые на вид, а ТЬ щелкунчиком плясал на балясинах солнечных лучей в ноябре, в марте, какая разница...» — и т.п.
Второй же том из мелодрамы должен превратиться в фарс, ПОМИНИСТЕРСКИ вдруг оказывается дворником, ПУШИНКА вообще не человек, а нечто вроде парламента, все меняет свои места, в финале ночная мотоциклистка РАЗВЯЗЫВАТЬ мчит, пьяная от слез обиды, по ночной дороге и врезается в ночного же мотоциклиста ПЕРЕСТАТЬ. Истекающие кровью, лежат они на обочине и вдруг понимают, что для того, чтобы выжить, им необходимо соитие. Мучительно, едва двигая переломанными костями, они сплетаются и умирают в самом пике блаженства, оставаясь живы, поскольку под жизнью Иешин понимает не то, что понимают другие.
И вот он пришел к Кате, рассказал ей про свой труд, попросил ее любви, готовый взамен хоть сейчас сжечь первую часть и отказаться от самого замысла тетралогии. «Жгите, мне-то что...» — со скукой ответила Катя.
— И все? — спросил Невейзер с тайным удовлетворением.
— И все. Ладно! Хорошо!
— А что это вы? — придержал Невейзер за локоть Иешина, который, считая разговор исчерпанным, собирался свернуть.
— Что?
— Что это у вас тон такой странный? Угрожающий какой-то?
— Вам показалось, — сухо ответил Иешин.
— Мне не показалось! Я, поверьте мне, хорошо разбираюсь в интонациях людей. Учтите, я не сведу с вас глаз!
— Что за чушь? С какой стати?
Невейзер, не отвечая, повернулся и пошел к дому Гнатенкова.
— Эй! Постойте! Что вы имели в виду? — кричал Иешин.
Спрашивает, а не догоняет, думал Невейзер. Боится выдать себя — излишней заинтересованностью, выражением глаз. Творец! В каждом творце — убийца, поскольку всякий художник хоть раз, да умертвил хотя бы одного из своих персонажей. Всю дорогу до дома Гнатенкова Невейзер вспоминал, был ли, есть ли писатель, который обошелся без гибели персонажей в своих книгах. Ни одного не припомнил. То-то и оно-то. И он порадовался, что не писатель.
12
В дом ему, кажется, попасть было не суждено: оттуда вылетел Рогожин, схватил его и потащил вниз, через сад, к реке. Там он плюхнулся на прибрежную траву, предлагая то же самое сделать Невейзеру.
Что ж, Невейзер присел рядом.
— Anguis in herba! Frontis nulla fides! Certum quia impossibile est! Abyssus abyssum invocat! — сыпал Рогожин в ожесточении латинскими выражениями, которых знал ровно тысячу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17