Он не
мог оторваться. Море чувств связывало его с этой женщиной, с
этой комнатой гораздо более крепкой пуповиной, чем та, что
соединяет ребенка с матерью.
- Не плачь. Береги себя,- сказал пастух.
- Конечно,- торопливо ответила Гиртеада.- Ты, главное,
не думай обо мне. Все будет хорошо. Ты только будь осторожен. И
возвращайся.
- Вернусь,- Калхас хотел сказать что-нибудь веселое, но
разум наполняла тоскливая пустота.
У дверей раздалось сразу несколько недовольных голосов.
- Ну... держись! - аркадянин отодвинул от себя
Гиртеаду, еще раз посмотрел на ее заплаканное лицо и быстро, не
оборачиваясь, вышел из дома.
* * *
Солнце медленно поднималось из-за восточных гор. Стала видна
сухая, выцветшая трава словно солью покрытая инеем. Вдоль дороги
стояли бледные окоченелые деревья, потерявшие половину листвы, и
пожухлые кусты. Везде были следы ночного заморозка. Копыта
нескольких сотен лошадей с хрустом вонзались в холодную землю и
выворачивали ее, оставляя после себя бурый, влажный, чуть
дымящийся след. Поверх варварских штанов, мехом наружу, и
кожаной латной куртки, Калхас завернулся в шерстяной гиматий, но
резкий встречный воздух не давал ему согреться.
Холод царил в душе. Расставание - всегда боль, но расставание в
канун родов было втройне тяжело. Как она там? О чем думает? Что
делают эти местные колдуньи-повитухи? Кто защитит ее? Мысли об
Антигоне даже не вызывала ярости - так измучен был Калхас
воспоминанием о бледной, заплаканной жене.
Не меньшей заботой был Гермес. Непонятные слова, непонятное
прощание. Пастух ощупывал шарик - тот никуда не делся, висел на
груди, но будет ли он теперь помогать? Калхаса мучило опасение,
что Бог был им обижен. Однако чем? Непониманием? Аркадянин корил
себя за скудоумие, однако запоздалые попытки разобраться в
словах Гермеса были бесплодны.
Когда солнце встало над горами, всадники остановились на краткий
отдых. Люди Эвмена пустили по рукам несколько бурдюков с
крепким, настоявшимся вином. Сделал глоток и Калхас, но легче от
этого не стало. Вино было ледяным, от него ныли зубы и хотелось
чихать. Только ближе к полудню солнце начало немного греть
спины. Однако Калхас болезненно передергивал
плечами - сочетание холодного воздуха, бьющего в грудь, и
томящего тепла, давящего на спину, было неприятным.
Между тем прогревалась и земля. Над ней стал подниматься пар,
размывавший очертания окрестных гор. Звуки от ударов копыт стали
более глухими и влажными. Калхас привык уже проводить в седле
целые дни, поэтому особенной усталости не чувствовал. Но им
овладела сонливость. Сквозь слипающиеся веки он наблюдал, как
слуги поддерживают тяжко нагруженных вином сатрапов, и думал о
том, что и ему не помешала бы такая помощь. Тело стало
безвольным как мешок; то и дело проваливаясь в липкую темноту
сна, Калхас с трудом удерживал себя от падения. Укутанные
туманной пеленой мимо проносились деревни, небольшие лагеря
отрядов Амфимаха, ровные посадки вдоль дороги.
К вечеру они повернули с нее направо. Поплутав между зарослями
колючего кустарника, всадники оказались около самого подножия
гор и направились прямо к солончаковой пустыне. Горы
заворачивали к северу, снижались и все меньше растительности
оказывалось на их пути. Земледельцы здесь уже не жили, лишь
однажды им попались кострища давно уже покинутой стоянки
кочевников. Редко пробивались на поверхность ручьи, и вода в них
была холоднее ночного мороза.
День прошел в тоскливой дремоте. Закусывали на ходу, но еда
вкупе с тяжелым солнцем только добавляла одури. А когда светило
стало клониться к хмурому западу, с гор опять повеяло прохладой.
Вечером они достигли солончаков. Горизонт неожиданно
Вечером они достигли солончаков. Горизонт неожиданно
распахнулся, и всадники увидели перед собой пустое, ровное,
словно стол, пространство. Молчаливые и мертвые земли умирающее
солнце наполнило багряно-серыми разводами. Просоленная почва
вспыхивала изумрудными, голубыми огоньками - эти вспышки резали
глаза, и Калхас, устало зажмурившись, повернул лицо в сторону
гор. Некоторое время он давал глазам отдыхать, а когда открыл,
увидел, что к ним приближается большой отряд конных и пеших
воинов.
- Дотим! - раздался голос Филиппа.
Телохранители сатрапа, с лязгом вытащившие мечи из ножен, стали
прятать оружие.
Наемник осунулся. Варварские одежды, намотанные на него, делали
облик Дотима страшным. Он мрачно посмотрел на сатрапов и
приветствовал только автократора.
- Я оставил на Царской дороге заставу, а всех остальных
перебросил сюда,- сообщил аркадянин стратегу.- Только какой
прок? Нас сметут, как слон паутину.
Сатрапы зашушукались.
- Не печалься, Дотим. Я думаю, Антигон долго не рискнет
напасть на нас.
Эвмен неторопливо поведал о своем плане, и впервые за этот
день Калхас почувствовал толику облегчения. На лицах сатрапов и
военачальников была написана надежда, смешанная с сомнением.
Дотим расхохотался и в одно мгновение стал озорным.
- Это мне нравится! Если Фригиец попадется на нашу удочку,
память о его глупости переживет нас всех!
- Попадется. Я уверен,- твердо сказал Эвмен.
Они направились к широкому склону горы, хорошо видной с
солончаков. Телохранители Эвмена достали из седельных мешков
размеченные узлами мерные веревки. Разъзжая по склону, люди
Тиридата принялись обозначать место для лагеря на тридцать тысяч
человек. В это время остальные, рассыпавшись вокруг них,
собирали хворост и складывали костры на расстоянии двадцати
локтей один от другого.
После дня, проведенного в седле, Калхас с трудом передвигал
ноги, и все же он старался не отставать от Дотима. Оживившийся,
повеселевший вождь наемников энергично врубался в заросли
кустарника. Пастух скручивал из срубленных ветвей какое-то
подобие вязанок, и аркадяне уносили их в сторону лагеря. Иглы
больно впивались в руки, но Калхас только шипел, не прекращая
работы. Солнце уходило за горизонт. Когда наступит темнота,
разведчики Антигона - если они уже рядом - должны увидеть огни
большого лагеря. Дозоры, отправленные в глубь пустыни Дотимом,
не подпустят их слишком близко, так что Фригийцу придется долго
подумать, прежде чем бросать свою утомленную переходом по
солончакам армию против огромного воинского лагеря. В морозную,
ясную ночь свет от костров будет заметен издалека.
Лишь когда на темнеющем склоне вспыхнуло множество огней, Дотим
позволил себе передышку.
- Как Гиртеада? - спросил он.
Сердце Калхаса опять сжала боль.
- Ждет.
- По-моему, это должно произойти вот-вот,- беззаботно
сказал наемник.
- Да,- закусил губу пастух.- Может быть, уже сейчас.
- Здорово! Обещаю тебе, что после победы я просто до
безобразия напьюсь за ваше здоровье.
- Хороший ты человек,- пробормотал Калхас.- Давай не
будем загадывать.
- А что тут загадывать? - Дотим принялся поносить
Антигона. Он отказывал соперникам Эвмена не только в уме и
полководческих способностях, но даже в человеческом облике.
Можно было подумать, что автократору противостояла некая помесь
змеи и лягушки, трусливая и отвратительная. Наемника не
интересовало противоречие его представлений с
реальностью, он просто отмахивался от него и продолжал делить
мир по критерию преданности Эвмену. Само собой, вслед за
Фригийцем очернению поверглись сатрапы. Калхас подлил в огонь
масла, рассказав о той панике, которая охватила их при известии
о приближении Антигона.
- Вот и все! Наглости как не бывало! - донельзя
развеселившийся Дотим оглушительно хлопал себя по
ляжкам.- Нет, победив Антигона, Эвмен должен взять в руки кнут
и хорошенько пройтись по их спинам. Пусть учатся смирению!
Нет - почтению!
Солдаты, которые носили хворост, сообщили, что набрано его уже
достаточно. Дотим тем не менее разворошил еще один куст и только
после этого направился к ложному лагерю.
От обилия костров мнилось, что на горном склоне занялся пожар. С
шипением и треском взмывали россыпи ярких искр. Огонь постоянно
менял цвет, форму: то он прижимался к земле, то стремительно
рвался вверх, к непроницаемо-черному небу.
Когда Дотим и Калхас подошли ближе, стали заметны темные,
немногочисленные фигуры людей, снующие между кострами и
подбрасывающие в них хворост. Вождь наемников опять помрачнел:
- Если мои заставы пропустят сюда разведчиков Фригийца, я
самолично сдеру с их командиров шкуры. Что говорят боги, Калхас?
Они понимают, от какой случайности зависит наша судьба?
- Не знаю. Пока они молчат.- Пастух дотронулся до
шарика. Тот был равнодушно-прохладен и невесом - словно простая
стеклянная безделушка, а не талисман, подаренный Гермесом.- Я
больше надеюсь на твои заставы, чем на богов.
- Посмотрим. Я многие месяцы муштровал и аркадян, и
варваров. Чему-то научил. Но я был бы спокоен только в случае,
если сам мог бы присутствовать на каждой заставе.- Дотим
хихикнул.- Может быть, помолиться твоему Гермесу, чтобы он
разделил меня на десять частей?
Они нашли Эвмена на середине склона. Он сидел около одного из
костров в окружении сатрапов и что-то им объяснял.
- О! Дотим! Калхас! Подходите поближе! - пригласил
стратег.- Может быть объясните нашим друзьям, почему после
второй стражи нужно перестать подбрасывать хворост?
При слове "друзья" лицо Дотима приняло вполне
определенное выражение.
- В первую стражу солдат готовит ужин, во
вторую - ужинает и ложится спать. Что непонятного? Если жечь
костры всю ночь, утром Антигон будет здесь. Он догадается, что
лагерь - большая обманка.
- Все это так,- возвысил голос Антиген.- Но не слишком
ли сложно? На войне безошибочно действуют только простые
хитрости.
- Стратег, мне некогда спорить с... с
"друзьями",- нетерпеливо сказал Дотим.- Выдели им
несколько костров. И пусть их люди палят огонь всю ночь,- с
этими словами Дотим поклонился едва заметно улыбающемуся Эвмену
и вышел из освещенного круга.
Откланялся и Калхас, последовавший за наемником. Мысль
провести еще одну ночь в обществе сатрапов не прельщала его.
- Эти ублюдки будут спорить только для того, чтобы
- Эти ублюдки будут спорить только для того, чтобы
спорить! - шепеляво бушевал Дотим.- Будь моя воля - я
побросал бы их в огонь вместо хвороста.
Они спустились ниже по склону. Дотим увидел своих воинов и
показал, около какого костра искать его в случае, если дозоры
пришлют вестников.
- За что боги наказывают нас? - спросил у небес вождь
наемников, когда они перестали жевать жесткие ячменные лепешки,
заменившие ужин.- Страшнее глупости друзей может быть только
их неверность. А у нас и первое, и второе.
- Ты красиво сказал,- устало ответил Калхас.- Может
это хорошо, что неверность сопровождается глупостью?
- Ничего подобного,- покачал головой Дотим.- Действия
умного еще можно предсказать, а глупца - нет.- Тем более, что
глупцов у нас много...
Мысли о сатрапах сделали наемника неразговорчивым. Тихонько
покачиваясь взад-вперед он сидел перед огнем и отдавался не
очень радостным раздумьям. Иногда что-то настораживало Дотима,
он поднимался и терпеливо всматривался в ту сторону темноты, где
лежала солончаковая пустыня. К счастью чутье пока подводило
его - каждый раз наемник с явным облегчением возвращался в
прежнюю позу.
Калхас не представлял, что там можно разглядеть. Особенно из
ярко освещенного солнцем круга света, в котором они сидели.
Однако и он чувствовал неясную угрозу, таившуюся за северным
горизонтом. Она не позволяла успокоиться: склон казался слишком
голым, открытым, костер - ярким. Хотелось разбросать головни,
затоптать угли и замереть, завернувшись в плащ, слившись с
землей. К концу второй стражи Калхас ощутил, что находится на
грани паники: в каждом из воинов, что проходил мимо них с
охапками хвороста, ему мерещился неприятель, а из темноты он
ежемгновенно ждал стрел, дротиков и воинственного клича
Антигоновых воинств.
"Я устал. Просто очень устал",- старался взять себя в
руки Калхас, но тело трепетало и не слушалось. К счастью, вторая
стража кончилась, и Дотим решил устраиваться ко сну. Аркадяне
перестали подбрасывать в огонь хворост. Когда в костре остались
одни уголь, они отгребли их подальше, а на горячую землю уложили
несколько вязанок, в которых было поменьше колючек, поверх них
же устроились сами.
Мороз пощипывал выставленный из-под плаща нос пастуха, зато
спине было томно и жарко. Как ни странно, без костра стало
светлее. Теперь Калхас разглядел холодные, словно вымерзшие
созвездия на небе и бледный, изъеденный темными впадинами диск
Луны, опускавшейся за смутно угадываемые горы. Он вспомнил, как
осенью в Паретакене обе армии сошлись на длинной, безлесой
равнине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
мог оторваться. Море чувств связывало его с этой женщиной, с
этой комнатой гораздо более крепкой пуповиной, чем та, что
соединяет ребенка с матерью.
- Не плачь. Береги себя,- сказал пастух.
- Конечно,- торопливо ответила Гиртеада.- Ты, главное,
не думай обо мне. Все будет хорошо. Ты только будь осторожен. И
возвращайся.
- Вернусь,- Калхас хотел сказать что-нибудь веселое, но
разум наполняла тоскливая пустота.
У дверей раздалось сразу несколько недовольных голосов.
- Ну... держись! - аркадянин отодвинул от себя
Гиртеаду, еще раз посмотрел на ее заплаканное лицо и быстро, не
оборачиваясь, вышел из дома.
* * *
Солнце медленно поднималось из-за восточных гор. Стала видна
сухая, выцветшая трава словно солью покрытая инеем. Вдоль дороги
стояли бледные окоченелые деревья, потерявшие половину листвы, и
пожухлые кусты. Везде были следы ночного заморозка. Копыта
нескольких сотен лошадей с хрустом вонзались в холодную землю и
выворачивали ее, оставляя после себя бурый, влажный, чуть
дымящийся след. Поверх варварских штанов, мехом наружу, и
кожаной латной куртки, Калхас завернулся в шерстяной гиматий, но
резкий встречный воздух не давал ему согреться.
Холод царил в душе. Расставание - всегда боль, но расставание в
канун родов было втройне тяжело. Как она там? О чем думает? Что
делают эти местные колдуньи-повитухи? Кто защитит ее? Мысли об
Антигоне даже не вызывала ярости - так измучен был Калхас
воспоминанием о бледной, заплаканной жене.
Не меньшей заботой был Гермес. Непонятные слова, непонятное
прощание. Пастух ощупывал шарик - тот никуда не делся, висел на
груди, но будет ли он теперь помогать? Калхаса мучило опасение,
что Бог был им обижен. Однако чем? Непониманием? Аркадянин корил
себя за скудоумие, однако запоздалые попытки разобраться в
словах Гермеса были бесплодны.
Когда солнце встало над горами, всадники остановились на краткий
отдых. Люди Эвмена пустили по рукам несколько бурдюков с
крепким, настоявшимся вином. Сделал глоток и Калхас, но легче от
этого не стало. Вино было ледяным, от него ныли зубы и хотелось
чихать. Только ближе к полудню солнце начало немного греть
спины. Однако Калхас болезненно передергивал
плечами - сочетание холодного воздуха, бьющего в грудь, и
томящего тепла, давящего на спину, было неприятным.
Между тем прогревалась и земля. Над ней стал подниматься пар,
размывавший очертания окрестных гор. Звуки от ударов копыт стали
более глухими и влажными. Калхас привык уже проводить в седле
целые дни, поэтому особенной усталости не чувствовал. Но им
овладела сонливость. Сквозь слипающиеся веки он наблюдал, как
слуги поддерживают тяжко нагруженных вином сатрапов, и думал о
том, что и ему не помешала бы такая помощь. Тело стало
безвольным как мешок; то и дело проваливаясь в липкую темноту
сна, Калхас с трудом удерживал себя от падения. Укутанные
туманной пеленой мимо проносились деревни, небольшие лагеря
отрядов Амфимаха, ровные посадки вдоль дороги.
К вечеру они повернули с нее направо. Поплутав между зарослями
колючего кустарника, всадники оказались около самого подножия
гор и направились прямо к солончаковой пустыне. Горы
заворачивали к северу, снижались и все меньше растительности
оказывалось на их пути. Земледельцы здесь уже не жили, лишь
однажды им попались кострища давно уже покинутой стоянки
кочевников. Редко пробивались на поверхность ручьи, и вода в них
была холоднее ночного мороза.
День прошел в тоскливой дремоте. Закусывали на ходу, но еда
вкупе с тяжелым солнцем только добавляла одури. А когда светило
стало клониться к хмурому западу, с гор опять повеяло прохладой.
Вечером они достигли солончаков. Горизонт неожиданно
Вечером они достигли солончаков. Горизонт неожиданно
распахнулся, и всадники увидели перед собой пустое, ровное,
словно стол, пространство. Молчаливые и мертвые земли умирающее
солнце наполнило багряно-серыми разводами. Просоленная почва
вспыхивала изумрудными, голубыми огоньками - эти вспышки резали
глаза, и Калхас, устало зажмурившись, повернул лицо в сторону
гор. Некоторое время он давал глазам отдыхать, а когда открыл,
увидел, что к ним приближается большой отряд конных и пеших
воинов.
- Дотим! - раздался голос Филиппа.
Телохранители сатрапа, с лязгом вытащившие мечи из ножен, стали
прятать оружие.
Наемник осунулся. Варварские одежды, намотанные на него, делали
облик Дотима страшным. Он мрачно посмотрел на сатрапов и
приветствовал только автократора.
- Я оставил на Царской дороге заставу, а всех остальных
перебросил сюда,- сообщил аркадянин стратегу.- Только какой
прок? Нас сметут, как слон паутину.
Сатрапы зашушукались.
- Не печалься, Дотим. Я думаю, Антигон долго не рискнет
напасть на нас.
Эвмен неторопливо поведал о своем плане, и впервые за этот
день Калхас почувствовал толику облегчения. На лицах сатрапов и
военачальников была написана надежда, смешанная с сомнением.
Дотим расхохотался и в одно мгновение стал озорным.
- Это мне нравится! Если Фригиец попадется на нашу удочку,
память о его глупости переживет нас всех!
- Попадется. Я уверен,- твердо сказал Эвмен.
Они направились к широкому склону горы, хорошо видной с
солончаков. Телохранители Эвмена достали из седельных мешков
размеченные узлами мерные веревки. Разъзжая по склону, люди
Тиридата принялись обозначать место для лагеря на тридцать тысяч
человек. В это время остальные, рассыпавшись вокруг них,
собирали хворост и складывали костры на расстоянии двадцати
локтей один от другого.
После дня, проведенного в седле, Калхас с трудом передвигал
ноги, и все же он старался не отставать от Дотима. Оживившийся,
повеселевший вождь наемников энергично врубался в заросли
кустарника. Пастух скручивал из срубленных ветвей какое-то
подобие вязанок, и аркадяне уносили их в сторону лагеря. Иглы
больно впивались в руки, но Калхас только шипел, не прекращая
работы. Солнце уходило за горизонт. Когда наступит темнота,
разведчики Антигона - если они уже рядом - должны увидеть огни
большого лагеря. Дозоры, отправленные в глубь пустыни Дотимом,
не подпустят их слишком близко, так что Фригийцу придется долго
подумать, прежде чем бросать свою утомленную переходом по
солончакам армию против огромного воинского лагеря. В морозную,
ясную ночь свет от костров будет заметен издалека.
Лишь когда на темнеющем склоне вспыхнуло множество огней, Дотим
позволил себе передышку.
- Как Гиртеада? - спросил он.
Сердце Калхаса опять сжала боль.
- Ждет.
- По-моему, это должно произойти вот-вот,- беззаботно
сказал наемник.
- Да,- закусил губу пастух.- Может быть, уже сейчас.
- Здорово! Обещаю тебе, что после победы я просто до
безобразия напьюсь за ваше здоровье.
- Хороший ты человек,- пробормотал Калхас.- Давай не
будем загадывать.
- А что тут загадывать? - Дотим принялся поносить
Антигона. Он отказывал соперникам Эвмена не только в уме и
полководческих способностях, но даже в человеческом облике.
Можно было подумать, что автократору противостояла некая помесь
змеи и лягушки, трусливая и отвратительная. Наемника не
интересовало противоречие его представлений с
реальностью, он просто отмахивался от него и продолжал делить
мир по критерию преданности Эвмену. Само собой, вслед за
Фригийцем очернению поверглись сатрапы. Калхас подлил в огонь
масла, рассказав о той панике, которая охватила их при известии
о приближении Антигона.
- Вот и все! Наглости как не бывало! - донельзя
развеселившийся Дотим оглушительно хлопал себя по
ляжкам.- Нет, победив Антигона, Эвмен должен взять в руки кнут
и хорошенько пройтись по их спинам. Пусть учатся смирению!
Нет - почтению!
Солдаты, которые носили хворост, сообщили, что набрано его уже
достаточно. Дотим тем не менее разворошил еще один куст и только
после этого направился к ложному лагерю.
От обилия костров мнилось, что на горном склоне занялся пожар. С
шипением и треском взмывали россыпи ярких искр. Огонь постоянно
менял цвет, форму: то он прижимался к земле, то стремительно
рвался вверх, к непроницаемо-черному небу.
Когда Дотим и Калхас подошли ближе, стали заметны темные,
немногочисленные фигуры людей, снующие между кострами и
подбрасывающие в них хворост. Вождь наемников опять помрачнел:
- Если мои заставы пропустят сюда разведчиков Фригийца, я
самолично сдеру с их командиров шкуры. Что говорят боги, Калхас?
Они понимают, от какой случайности зависит наша судьба?
- Не знаю. Пока они молчат.- Пастух дотронулся до
шарика. Тот был равнодушно-прохладен и невесом - словно простая
стеклянная безделушка, а не талисман, подаренный Гермесом.- Я
больше надеюсь на твои заставы, чем на богов.
- Посмотрим. Я многие месяцы муштровал и аркадян, и
варваров. Чему-то научил. Но я был бы спокоен только в случае,
если сам мог бы присутствовать на каждой заставе.- Дотим
хихикнул.- Может быть, помолиться твоему Гермесу, чтобы он
разделил меня на десять частей?
Они нашли Эвмена на середине склона. Он сидел около одного из
костров в окружении сатрапов и что-то им объяснял.
- О! Дотим! Калхас! Подходите поближе! - пригласил
стратег.- Может быть объясните нашим друзьям, почему после
второй стражи нужно перестать подбрасывать хворост?
При слове "друзья" лицо Дотима приняло вполне
определенное выражение.
- В первую стражу солдат готовит ужин, во
вторую - ужинает и ложится спать. Что непонятного? Если жечь
костры всю ночь, утром Антигон будет здесь. Он догадается, что
лагерь - большая обманка.
- Все это так,- возвысил голос Антиген.- Но не слишком
ли сложно? На войне безошибочно действуют только простые
хитрости.
- Стратег, мне некогда спорить с... с
"друзьями",- нетерпеливо сказал Дотим.- Выдели им
несколько костров. И пусть их люди палят огонь всю ночь,- с
этими словами Дотим поклонился едва заметно улыбающемуся Эвмену
и вышел из освещенного круга.
Откланялся и Калхас, последовавший за наемником. Мысль
провести еще одну ночь в обществе сатрапов не прельщала его.
- Эти ублюдки будут спорить только для того, чтобы
- Эти ублюдки будут спорить только для того, чтобы
спорить! - шепеляво бушевал Дотим.- Будь моя воля - я
побросал бы их в огонь вместо хвороста.
Они спустились ниже по склону. Дотим увидел своих воинов и
показал, около какого костра искать его в случае, если дозоры
пришлют вестников.
- За что боги наказывают нас? - спросил у небес вождь
наемников, когда они перестали жевать жесткие ячменные лепешки,
заменившие ужин.- Страшнее глупости друзей может быть только
их неверность. А у нас и первое, и второе.
- Ты красиво сказал,- устало ответил Калхас.- Может
это хорошо, что неверность сопровождается глупостью?
- Ничего подобного,- покачал головой Дотим.- Действия
умного еще можно предсказать, а глупца - нет.- Тем более, что
глупцов у нас много...
Мысли о сатрапах сделали наемника неразговорчивым. Тихонько
покачиваясь взад-вперед он сидел перед огнем и отдавался не
очень радостным раздумьям. Иногда что-то настораживало Дотима,
он поднимался и терпеливо всматривался в ту сторону темноты, где
лежала солончаковая пустыня. К счастью чутье пока подводило
его - каждый раз наемник с явным облегчением возвращался в
прежнюю позу.
Калхас не представлял, что там можно разглядеть. Особенно из
ярко освещенного солнцем круга света, в котором они сидели.
Однако и он чувствовал неясную угрозу, таившуюся за северным
горизонтом. Она не позволяла успокоиться: склон казался слишком
голым, открытым, костер - ярким. Хотелось разбросать головни,
затоптать угли и замереть, завернувшись в плащ, слившись с
землей. К концу второй стражи Калхас ощутил, что находится на
грани паники: в каждом из воинов, что проходил мимо них с
охапками хвороста, ему мерещился неприятель, а из темноты он
ежемгновенно ждал стрел, дротиков и воинственного клича
Антигоновых воинств.
"Я устал. Просто очень устал",- старался взять себя в
руки Калхас, но тело трепетало и не слушалось. К счастью, вторая
стража кончилась, и Дотим решил устраиваться ко сну. Аркадяне
перестали подбрасывать в огонь хворост. Когда в костре остались
одни уголь, они отгребли их подальше, а на горячую землю уложили
несколько вязанок, в которых было поменьше колючек, поверх них
же устроились сами.
Мороз пощипывал выставленный из-под плаща нос пастуха, зато
спине было томно и жарко. Как ни странно, без костра стало
светлее. Теперь Калхас разглядел холодные, словно вымерзшие
созвездия на небе и бледный, изъеденный темными впадинами диск
Луны, опускавшейся за смутно угадываемые горы. Он вспомнил, как
осенью в Паретакене обе армии сошлись на длинной, безлесой
равнине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22