..резко прихватило примерно через час после того, как Малянов ушел.
Наверное, Малянов к этому времени еще и до места-то не успел добраться.
Обыскалась таблеток своих - ну нету, хоть тресни; а ведь должны были еще
оставаться, она помнила, должны. До дежурной аптеки пешком пятнадцать
минут. Попросила Бобку сбегать, конечно. Он еще порадовался: дескать, вот
хорошо, что я дома остался, ни в какие гости не пошел, а то что бы ты без
меня делала. И главное-то, главное - буквально через пять минут после его
ухода нашла свои таблетки, в комнате нашла, случайно, - стала доставать
из-под телевизора программу, посмотреть, чем вечер коротать, и вместе с
программой упаковка на пол: шлеп! Кто ее туда запихнул, когда, зачем... А
уже ничего не сделать. Ну, наглоталась, посокрушалась, что попусту сына от
книжки оторвала, но - ладно, лекарства лишними не бывают, пусть окажется
резерв... Через полчаса начала беспокоиться. И тут уж стало не до печенки.
К полуночи она успела обзвонить какие-то больницы, какие-то
невразумительные травмпункты, какие-то милицейские участки... Володьке
звонила дважды - надеялась, вдруг Бобка воспользовался случаем, что
вырвался из дому, зашел к приятелю и заигрался, или заболтался - хотя все
это было крайне маловероятно: зная, что мать дома одна ждет его с
настоятельно необходимым лекарством, никуда бы Бобка не пошел. Еще
каким-то его приятелям звонила... Как в воду канул.
Выходить искать она не решилась. Вдруг он придет, а в квартире -
никого, а он вдруг ключ потерял...
Совершенно омертвелый Малянов молча поцеловал ее в соленые от слез,
дрожащие губы и, по-прежнему не говоря ни слова, пошел обратно на улицу.
Во дворе было пусто, и все окна уже были темными - так, светились два-три.
За одним, наверное, кто-то болел, за другим кто-то увлеченно работал, за
третьим допивали обязательное воскресное. Еще светилось их окно, за ним
была Ирка. Под аркой, рокоча, густо протравливая туман выхлопом, стоял
грузовик с открытым кузовом, полным какой-то беспорядочно наваленной
белесой мебели - ножки торчали выше крыши кабины и не вписывались в
габарит. Какой-то мужик в ватнике, в сапогах уныло и не споро ковырялся в
кузове, пытаясь пораспихать барахло так, чтобы можно стало проехать.
- Земляк! - крикнул он Малянову сверху. - Помоги! Вдвоем тут дела-то
на пять минут!
- Я спешу, - едва сумев разжать челюсти, ответил Малянов,
протискиваясь между бортом кузова и стеной.
Мужик хохотнул.
- Чего, муж застукал? Или сама вытурила? Ну так все равно ведь уже
вытурила, чего теперь-то спешить?
Малянов не ответил.
Больше на улице не было ни души. Пустыня. Тьма. Промозглая морось.
Мокро отблескивал асфальт в тусклом свете редких фонарей, время от времени
под ногами хлюпало.
Он дошел до аптеки, заглядывая во все дворы, во все парадные. Пару
раз даже позвал: "Бобка!!" Туман переварил и это. Аптека, конечно, давно
уже была закрыта, внутри - темно. Зачем-то Малянов попытался заглянуть
внутрь; покрутился у окон, то вытягивая шею, то приседая, - ничего не
разглядел.
Погрозил невидимому небу кулаком, хрипло крикнул в ватное марево,
чуть подсвеченное рыжим отсветом близкого проспекта:
- Сволочь!!!
Не помогло.
Он пошел назад.
Грузовик остывал на прежнем месте, заглушив мотор. Задний борт кузова
был опущен. Мужик в кузове сидел, свесив ноги, на краю и уныло курил. За
его спиной смутно топорщилась рогами деревянная груда, левой рукой он
поддерживал стоящий на коленке наполовину пустой стакан. Увидев Малянова,
мужик сначала широко заулыбался, потом захохотал.
- Что, земляк? Второй подход к снаряду?
Малянов молча принялся протискиваться. Мужик высунулся над боковым,
не опущенным бортом. Поднял повыше стакан и протянул его в сторону
Малянова.
- Хочешь? Хлебни для храбрости!
Было около двух, когда Малянов вернулся. На звук открываемой двери
меловая, как будто даже поседевшая за этот вечер Ирка вышла из кухни в
коридор с сигаретой в руке и стала молча смотреть, как Малянов разувается.
Они не проронили ни слова, только обменялись короткими безнадежными
взглядами: не нашел? - не нашел; не пришел? - не пришел. Оба вернулись на
кухню; казалось - там теплее. Даже сквозь дым отчетливо пахло
валокордином. Ирка, похоже, принимала - совсем недавно. Дрожащими ледяными
руками Малянов и себе накапал за компанию. Ирка смотрела.
- Ты совсем продрог, Дим, - сказала Ирка тихо. - Я чай согрела,
выпей.
- Спасибо. Чай - это кстати.
- Хочешь, я налью?
- Налей.
Чай был горячий, вкусный.
- Сейчас чуть оттаю и пойду опять.
- Нет! - вдруг почти крикнула Ирка и сама испугалась крика. Втянув
голову в плечи, искоса поглядела на Малянова, будто прося прощения. - Не
надо, Дим. Я сейчас сидела тут одна... Вдруг ты тоже исчезнешь.
- Я не исчезну, - с трудом выговорил Малянов.
Непременный Калям беззвучно пришел к ним и, заглядывая в глаза,
жалобно помявкивая, стал тереться о ноги. Даже жрать не просил. Чуял беду.
- Отличный чай.
Ирка благодарно улыбнулась - вымученно, едва-едва.
- Как сейчас печенка?
- Прошла.
- Дай-ка мне сигарету, Ира, - сказал Малянов.
В четверть четвертого из замка входной двери раздалось едва слышное,
осторожное позвякивание - и их катапультировало из кухни.
На Бобку страшно было смотреть. Под правым глазом - здоровенный
синяк; глаз так заплыл, что его и не видно почти. Под носом и на
подбородке - следы запекшейся крови. Не так давно купленная теплая куртка
изгваздана была какой-то гадостью, в коридоре сразу завоняло то ли
помойкой, то ли моргом; молнию кто-то с мясом вырвал до середины, и теперь
она сама по себе болталась между разошедшимися полами.
Бобка неловко вдвинулся в коридор и остановился, глядя на родителей.
Так они и стояли некоторое время: они смотрели на него, он на них. Потом
низким, напряженным, перепуганным и виноватым голосом он спросил:
- А вы не спите? А я тихонько ключ кручу, думаю, вдруг вы уснули.
Ирку начало трясти.
- Мам, - поспешно сказал Бобка, - я лекарство купил! Вот!
И, судорожно сунув руку под куртку, в нагрудный карман рубашки, он
выгреб оттуда, кажется, но-шпу и еще что-то плоское. Протянул ей на
раскрытой грязной ладони.
Малянов шагнул вперед и обнял сына, прижал к себе. Бобка ойкнул и
дернулся. И тоже обнял отца одной рукой - в другой были таблетки.
- Пап, - виноватым шепотом сказал Бобка ему в ухо, - ты
поосторожней... они мне, наверное, ребро сломали...
Малянов отшатнулся, с ужасом заглядывая Бобке в лицо.
- И вообще... вы от меня подальше. Там все вшивые какие-то,
заблеванные...
- Где - там?!
- Где ты был? - очень ровно и спокойно спросила Ирка.
- В ментовке, - ответил Бобка.
- Бобка, расскажи толком, - проговорил Малянов. - В двух словах. И
положи ты, ради Бога, эти таблетки, не держи. Снимай все это.
- Понимаете... Они даже позвонить не давали... - голос у Бобки был
такой, что, казалось, вот-вот лопнет. Но рассказывал Бобка как бы ни в чем
не бывало. Мужчина. - Я говорю, дайте хоть предупрежу, что живой, у матери
инфаркт ведь будет - а они говорят: ну да, ты позвонишь, а через полчаса
она уж тут, концерты нам начнет закатывать! Я говорю: меня в аптеку
послали, мама заболела, она меня ждет, она ведь дома одна! А они
говорят... они говорят... - он растерянно зашлепал распухшими губами, а
потом, прикрыв от Ирки рот ладонью, беззвучно проговорил в сторону
Малянова: "не пизди".
- Кто они? - спросил Малянов.
- Да милиция же!
- Бланш под глаз они тебе навесили? - спросил Малянов. Бобка не
выдержал - хихикнул истерически.
- Бланш... Ну да, они. Когда я в машину их лезть не хотел. Я же к
дому уже почти подходил, а тут навстречу - трое бухих каких-то, лет по
двадцать, матные слова орут, плюются... И только мы с ними поравнялись -
"воронок" подкатывает и всех хвать! Я ору: я-то при чем, я не с ними, а
менты здоровенные такие, сразу бздынь по морде: разберемся! И главное,
понимаете, этих всех спать уложили, они сразу хр-р-р, хр-р-р - а мне все
бумажку какую-то подсовывали, чтоб я подписал, дескать, я в пьяном виде,
оскорбляющем общественную нравственность, приставал к прохожим... Я не
подписываю, а тогда они говорят: ну, посиди. И еще по ребрам...
- Все, хватит, - решительно сказала Ирка. - Раздевайся осторожненько,
Бобик... Мойся... Душ - или ванну примешь? Я сейчас напущу. Тебе раздеться
помочь? Врача - надо?
- Да ну что ты, мама. Я сам, - и, время от времени шумно втягивая
носом воздух от боли, он принялся осторожно стаскивать с себя искалеченную
одежду.
- Подписал? - спросил Малянов.
- Еще не хватало! - возмутился Бобка. - Ни за что!
- Где это было?
- Да не знаю, пап, - с досадой сказал сын. - В том-то и дело. Из
машины не видать ни черта. А потом, когда они меня отпустить решили, так
тоже сначала в машину сунули и минут двадцать возили какими-то
кренделями... не специально, а заодно, они потом еще куда-то покатили, а
меня выпихнули посреди улицы, и все. Около Стамески. Оттуда я пехом
чалил... Конечно, если бы я все легавки в городе в лицо знал, я бы ее
нашел. Пробел в образовании, - он улыбнулся Малянову. - А ты говоришь,
книжки... Мам, ты лечись давай, - стоя в одних трусах, он опять протянул
ей таблетки на ладони. - Я их специально берег все время, чтобы не
испач..."

"...так. Значит, вот так мы теперь будем жить. Или - наоборот, так
жить теперь мы больше уже ни за что не будем? Ведь это невозможно - так
жить. Все, что угодно, только не это. А, Малянов?
Вот-вот, сказал Вайнгартен. Теперь ты понял. Надо быть просто честным
перед собой. Это немножко стыдно сначала, а потом начинаешь понимать, как
много времени ты потратил зря...
...Вайнгартен, сказал Малянов. Я потратил время не зря. Я вообще его
не потратил.
...Малянов, сказал Вайнгартен. Ты будешь объяснять это каждому? Тебе
долго придется объяснять. И вряд ли тебе многие поверят. Большинство
скажет: зря. Даже Ирка так скажет. Потому что выглядит старше своих лет.
Этого женщина не простит, даже если ты в конце концов принесешь ей луну с
неба. Но луной, я так понимаю, и не пахнет. А как ты думаешь, что скажет
твой лучший друг Вечеровский, перед которым ты всегда так преклонялся? Ах
да, я забыл. Он ведь уже сказал. А ты всегда считал, что верный друг - он,
а я - барахло...
...Вайнгартен, сказал Малянов. Это неправда, и ты прекрасно знаешь,
что это - неправда...
...Малянов, сказал Вайнгартен. Может быть. Это несущественно. Мы
сейчас говорим не об этом.
...Вайнгартен, сказал Малянов. Да, мы говорим сейчас не об этом. Не
только об этом - хотя, если быть до конца честными перед собой, и об этом
тоже. Потому что это тоже существенно: кто из нас каким стать хотел и кто
из нас каким стал.
...Малянов, сказал Вайнгартен. Ты хочешь стать святым - но жизнь тебе
не позволит. Глухов мог бы, он один. Но у него не столь грандиозные
запросы.
...Вайнгартен, сказал Малянов. Поверь, я вовсе не рвусь в святые. Я
только не хочу стать инквизитором, как Фил, и проверять всех на святость,
сам будучи уже не творцом, а ходячей плахой. В том числе и собственной. Я
завидую тебе. Да, ты прав, перед Филом я всегда преклонялся - а тебе
всегда завидовал. И сейчас - завидую особенно. Но я ничего не могу с собой
поделать. Ради Ирки, ради Бобки - рад бы. Но не могу. Если я буду
подогревать себя лишь мечтами о яхтах и островах, и деньгах, по чем там ты
еще говорил... об инфаркте у конкурента... я хоть до посинения буду сидеть
за письменным столом, но не выдумаю ни ревертазу, ни М-полости - ничего. Я
так не умею. Наверное, я действительно отравлен. Мне нужно впереди
что-то... что ты обозвал коммунизмом в шутку. Тогда голова начинает
работать.
...Малянов, сказал Вайнгартен. Я сказал это не в шутку. Хватит грез.
Они слишком дорого обходятся тем, кто грезит, - не говоря уже обо всех
остальных. И в первую очередь - тем, кто рядом с теми, кто грезит. Чем
прекраснее греза - тем больше крови. Сколько можно! Может, ты и прав, и
нас действительно поколение за поколением, век за веком вбивают в животное
царство, из которого мы все пытаемся выбраться, не можем мы в нем
полноценно жить - но лучше жить неполноценно, чем не жить вовсе, пойми ты
уже! Цели, цели! Да чем тебя, в конце концов, не устраивают простые цели?
Ты не любишь моря? Не хочешь ходить под парусом? Врешь!
...Вайнгартен, сказал Малянов. Очень люблю. Очень хочу. Но чтобы
раскочегарить мысли в башке, мне нужно слышать совсем иной зов. Я должен
знать - хотя бы пока работаю, должен знать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16