– И черный рынок тоже, – прибавил я, поддевая вилкой очередной кусок цыпленка. – Нет-нет, спекулянтами я не занимаюсь. Но если я услышу, что вы это продолжаете, я буду вынужден донести на вас.
– Я не намерена благодарить вас за предупреждение, – мило улыбнулась миссис Джесмонд. – И нахожу, что вы порядочная свинья.
– Ладно. А вы – очаровательный пушистый зверь, но очень уж дорого вы нам обходитесь. Такую роскошь мы не можем себе позволить.
– Он об этом не сожалеет, а я сожалею, дорогая миссис Джесмонд, – сказал Периго. – Вы мне всегда нравились больше, чем я вам. Конечно, я не так молод, как мог бы быть, а вы любите молодежь, и я вполне разделяю ваш вкус. Но я умею ценить женщин.
Она холодно посмотрела на него и обратилась ко мне:
– Ходят слухи о смерти Шейлы Каслсайд. Это правда?
– Да. Ее вчера вечером вытащили из канала.
– Вы говорите об этом что-то слишком равнодушно для человека, который провел с нею вчера целый час в одной из наших спален.
– Я отношусь к этому далеко не равнодушно. А в течение вчерашнего часа у меня с нею был очень серьезный разговор, – сказал я, глядя в глаза миссис Джесмонд. – Что-нибудь еще вас интересует?
– Да. Видели вы сегодня Диану Экстон?
– Нет. Периго видел. А что?
– Она мне звонила перед ленчем, но меня не было дома, и она ничего не просила передать.
– Я, пожалуй, знаю, зачем она звонила, – заметил Периго. – По крайней мере догадываюсь. Она, должно быть, хотела вам сообщить, что сегодня уезжает из Грэтли… навсегда.
Легкая тень пробежала по этому безмятежному лицу, бархатные глаза чуть помрачнели. Миссис Джесмонд испытующе посмотрела на меня, на Периго.
– Вы что-то знаете о Диане. Скажите мне! Все останется между нами, обещаю вам. Я это говорю не просто так.
Мы с Периго быстро переглянулись. Это было молчаливое соглашение ничего не рассказывать. Миссис Джесмонд, всегда чуткая к таким вещам, тотчас поняла, что ответа не будет.
– Вы, вероятно, заметили, что Диана – дура, – сказала она, немного нервничая. – Одно время она увлекалась нацистами. Потом уехала в Америку, и я надеялась, что там ее научат уму-разуму. По-моему, это все из-за какого-то мужчины. После Америки она решила открыть эту идиотскую лавку. Я подумала, что она могла бы и не выставлять себя на посмешище, но в конце концов это не мое дело…
– Пожалуй, в том-то и беда, что вам ни до чего нет дела, – пробормотал Периго. – Вам нужно одно – быть сытой, красиво одетой, уютно жить и развлекаться. Впрочем, я высказываю скорее точку зрения Нейлэнда, просто читаю по его лицу.
Она спокойно поднялась и снова посмотрела на меня.
– Я удивилась вчера, увидев вас с нею. Она ведь не в вашем вкусе. Что она натворила?
– Она не могла забыть Нюрнберг и высшую расу, – ответил я. – И предавала родину. Одни делают это ради денег, другие из страха или честолюбия, а она… ее, я думаю, толкала на это смесь романтических бредней и безмерного самомнения.
– Вы совершенно правы, – сказала миссис Джесмонд. – Диана всегда была такая. Я ее не раз предостерегала. Дело в том, что она моя сестра. Годом-двумя моложе, конечно, и гораздо глупее. Сейчас один летчик рассказывал, что возле их базы в Шотландии есть чудесная маленькая гостиница. Съезжу туда, пожалуй. Три с половиной года назад одна замечательная гадалка в Канне – к ней все ходили – предсказала, что я проживу только пять лет. Значит, осталось полтора года. Как долго! А мне начинает ужасно надоедать жизнь. До свидания. – И она лебедем поплыла к своему столику и своим молодым людям. Мы смотрели ей вслед.
– Я достаточно стар, чтобы понимать, что к чему, – печально сказал Периго. – Но эта женщина меня восхищает. Если она уедет в Шотландию, я узнаю, куда именно, и в первый же свободный день съезжу туда посмотреть, как она там. Может быть, авиация будет на дежурстве, тогда мы с нею посидим у огня, и она мне кое-что расскажет о себе – несколько глав из своей страшной и пикантной биографии. Но сначала придется все-таки познакомить ее с инспектором Хэмпом, человеком в своем роде столь же необыкновенным.
– Кстати об инспекторе, – сказал я. – Передайте ему, что, если сегодня до половины одиннадцатого от меня не будет никаких вестей, пусть он едет домой к полковнику Тарлингтону.
– Тогда и я поеду с ним, – сказал Периго. – Если только вы не пожелаете взять меня с собой, Нейлэнд.
– Нет, Периго, спасибо. Я вижу пока только один способ закончить это дело. Способ довольно рискованный, все легко может провалиться, так что не стоит нам обоим раскрывать карты. Если сегодня уже не встретимся, загляните завтра утром на Раглан-стрит. И спасибо за обед. Когда еще мы с вами так пообедаем!
Мы вышли из ресторана. На углу я сел в автобус, и, к счастью, рядом со мной оказался человек, знавший, где находится Оукенфилд-Мэнор и где нужно сойти. Я вышел в густой черный мрак. Дул порывистый ветер с ледяным дождем. Мне объяснили, что надо пройти еще примерно четверть мили и там повернуть налево. Я продвигался вперед медленно, почти ничего не видя, весь промок, и, когда добрался до поворота, мне показалось, что он гораздо дальше. Ворота я разыскал уже в начале десятого (под аркой мне удалось взглянуть на часы). Здесь мы должны были встретиться с Отто. Прождав минут десять, я решил, что он, наверное, стоит где-нибудь поближе к дому, и пошел в ту сторону. Я так вглядывался в темноту, что у меня заболели глаза. Возле парадного входа Отто не было. Ни справа, ни слева. Быть может, любящая невестка убедила его, что жизнь его слишком драгоценна, чтобы рисковать ею на таких увеселительных прогулках?
Не совсем понимая, как мне действовать дальше без Отто, который должен был опознать мнимого Морриса, я осторожно обошел дом – по-видимому, не особенно большой – и очутился где-то на задах, среди служб. Из-под одной двери выбивалась полоска света – узенькая, но в этом мраке яркая, как луч маяка. Я тихо подкрался к двери и тут, выведенный из терпения дождем, холодом, темнотой, долгим ожиданием и отсутствием Отто Бауэрнштерна, поступил в высшей степени беспечно и неразумно. Я толкнул дверь и вошел.
Я очутился в длинном узком помещении – бывшей конюшне, которая теперь служила складом старой мебели и всякого хлама, а в дальнем ее конце было устроено нечто вроде мастерской. Там под закрытым ставнями окном стоял верстак, а за ним сидел и работал какой-то человек. Сначала я не мог разглядеть, кто это. Запыленная лампочка, висевшая под потолком в середине конюшни, давала очень мало света, а вторая освещала только верстак. Но когда он вскочил, я увидел, что это тот самый человек со шрамом, которого я встретил у Дианы Экстон. Сейчас на нем была короткая куртка, в каких обычно ходят слуги.
– Кто здесь? – крикнул он резко.
Я сделал несколько шагов, снял шляпу и, стряхивая с нее дождевые капли, сказал:
– Мне надо поговорить с вами.
Он узнал меня, и сразу стало ясно, что я человек подозрительный; вероятно, кто-то – скорее всего Диана – что-то рассказал ему обо мне. Во всяком случае, теперь он держался совершенно не так, как вчера. Это должно было меня насторожить, но я упрямо шел навстречу опасности.
– Я – Моррис, слуга полковника Тарлингтона, – сказал он.
– Неправда, – ответил я, не думая о последствиях. – Вы – капитан Феликс Родель…
В ту же секунду Родель выстрелил – очевидно, маленький револьвер был у него в руке с самого начала. Я ощутил сильный удар в левое плечо и понял, что ранен.
Упав ничком, я ждал следующего выстрела. В плече жгло, но боль утихала. Я не видел, как вошел Отто, но услышал его крик «Родель» и снова выстрел. Я повернул голову и еще успел увидеть падающего Отто. Родель медленно двигался вперед, чтобы добить нас обоих. Но тут сзади раздался оглушительный грохот, и Родель медленно стал валиться. Упав, он сильно дернулся, потом по его телу прошла судорога – и все. Он был мертв. Отто стрелял с земли – судя по звуку, из крупнокалиберного пистолета. Должно быть, он прострелил Роделя насквозь. Но что с самим Отто?
Превозмогая головокружение и тошноту, я дотащился до него. Пуля попала в грудь, и видно было, что Отто умирает. Он не узнавал меня. Он был уже не здесь, что-то объяснял по-немецки. Вдруг он улыбнулся, как будто снова сидел среди друзей и только что начали играть Моцарта, – и через минуту его не стало.
Я чувствовал, что из раны течет кровь, в плече сильно пульсировало, но я не мог и не хотел думать о себе. Я смотрел на этих мертвых, уже холодеющих немцев, нашедших свой конец в старой конюшне, далеко от родины, в затемненной Англии. Одного, солдата и шпиона, одурманила бредовая мечта о мировом господстве. Другого, тихого близорукого химика, бросало из стороны в сторону, пока не завело в тупик. Он спас мою жизнь. Зачем?
Возле верстака был умывальник с краном. Я намочил платок, обмыл плечо, потом приложил платок к ране и потуже натянул рубашку и пиджак, чтобы платок не сваливался. Посмотрев на верстак, я увидел, что Родель сколачивал деревянный ящичек, вроде игрушечного сейфа. Это невинное хобби в субботний вечер, вероятно, создавало у него иллюзию связи с прежней, простой и счастливой жизнью. Я подумал, что Родель скорее всего зашел сюда ненадолго и, значит, оставил в доме незапертой какую-нибудь дверь. Я медленно пересек мощеный двор, держа шляпу в руке и с удовольствием подставляя голову под холодный дождь. Незапертую дверь, через которую вышел Родель, я отыскал довольно быстро.
Как я и ожидал, в доме не было ни души, и я решил подождать хозяина здесь. Прежде всего я сходил в ванную, которая оказалась у самой прихожей, умылся, пригладил волосы. Страшно хотелось выпить, но я не стал шарить в доме этого человека в поисках спиртного и, усевшись в прихожей, принялся старательно набивать трубку. Минут через десять я услышал шум подъехавшего автомобиля, встал, отпер входную дверь и вернулся на свое место.
Вошел полковник Тарлингтон, розовый, элегантный, благоухающий запахом дорогой сигары. Увидев меня, он не выразил никакого удивления. Я заметил, что он не запер за собой входную дверь.
– А-а, Нейлэнд, если не ошибаюсь? А где же мой слуга?
– Где-то здесь, – сказал я.
Полковник повел меня в библиотеку. В глубине ее была открытая дверь в комнату поменьше – очевидно, кабинет, – где стоял большой письменный стол. Полковник сходил туда и принес бутылку и бокалы. Он предложил мне снять пальто, но я отказался. Когда Родель стрелял в меня, оно было распахнуто, и потом я аккуратно застегнул его на все пуговицы, чтобы скрыть намокший от крови лацкан пиджака. Полковник держался очень просто, но невольно все время сбивался на повелительный тон, которым говорил с подчиненными, и сам это замечал. Благодаря типично английскому розовому цвету лица физиономия его на первый взгляд производила обманчивое впечатление благодушия, но теперь я уже заметил выражение холодного высокомерия в его светло-голубых глазах, напомнивших мне глаза Дианы Экстон. Это был пожилой самец той же породы.
Не без тайного сожаления я отказался от выпивки, чем очень удивил его. Вероятно, кто-то – скорее всего Диана – сообщил ему, что я человек пьющий. Но с ним пить я не желал.
– Мой слуга немного бестолков, – начал полковник, – но очень славный малый. Моррис… валлиец. Был у меня денщиком в прошлую войну.
– Ллойд Моррис. Из бывшего Кардиганского полка.
– Правильно. Я вижу, вы говорили с ним. Чудаковат, конечно, на англичанина не похож. Совсем другой тип.
– Полковник, – сказал я, отчеканивая слова, – ваш денщик Ллойд Моррис умер три года тому назад в Кардифском лазарете.
– Что вы несете, Нейлэнд? – Видно было, что он не возмущен, а только притворяется возмущенным. Я следил за выражением его глаз. Предстояла нелегкая борьба, а я чувствовал себя премерзко – у меня начиналось что-то вроде бреда, и плечо болело не на шутку. – Не спорю, что какой-то Ллойд Моррис мог умереть в Кардифском лазарете, может быть, их умерло даже с полдюжины, но этот Моррис жив и здоров. Черт возьми, мне ли не знать имя моего собственного слуги!
– Вы, конечно, знаете его имя. Его зовут Феликс Родель.
Удар был серьезный, но полковник не растерялся.
– Слушайте, Нейлэнд, вы мелете чепуху, и вид у вас неважнецкий. Если у вас ко мне дело, выкладывайте поскорее, а потом сразу идите и ложитесь в постель. Наверное, это грипп. Он может дать высокую температуру.
– Может. Но имя вашего слуги, полковник, все-таки Феликс Родель. Заслуженный член нацистской партии. Занимается в Англии шпионажем. Вы переименовали его в Морриса.
Я услышал какой-то звук; полковник, вероятно, тоже слышал, но не обратил внимания. Он вдруг начал кричать на меня, словно в приступе безумного гнева – точь-в-точь полковник Блимп на всех парах, – в действительности же под этой багровеющей маской оставался хладнокровным и осторожным.
– Господи помилуй, Нейлэнд, вы совсем спятили! Явиться ко мне и нести такой вздор! Да вы понимаете, что, будь у меня свидетели, я мог был подать на вас в суд за клевету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30