Внушить такому мысль об убийстве – и он умрет, это же так просто. Спящий мозг может создать картину закрывающейся двери или шума приближающегося грузовика. Мозг на границе сна и бодрствования может превратить этот мираж в действие…
Конут услышал пронзительный смех, и дверь распахнулась. Первым, лучезарно улыбаясь, вошел Джилсон.
– Нет! – инстинктивно закричал Конут, уклоняясь от удара дубинкой.
Глава 14
Лусилла пристроилась рядом с матерью в кафетерии госпиталя, радуясь уже тому, что им удалось найти место, чтобы сесть. Госпиталь поселения был переполнен. Люди, хлынувшие туда в тревоге, заняли каждый дюйм в зале ожидания, помещениях, примыкающих к приемному покою, даже на застекленном балконе-солярии, который нависал над бушующими волнами и предназначался для прогулок пациентов. В такое позднее время кафетерий обычно не работал, но персонал решил обеспечить всех кофе и закусками.
Мать что-то сказала, но Лусилла только кивнула в ответ. Она не расслышала. Немудрено – среди оглушительного бычьего рева опоясывающих поселение кабелей. Кроме того, Лусилла думала о Конуте. По телефону ей не удалось узнать ничего нового, ночной дежурный сказал, что Конут не возвращался.
– Он так хорошо ел, – внезапно произнесла мать.
Лусилла потрепала ее по руке. Кофе был холодный, но она все равно выпила. «Доктор знает, где нас найти, – подумала она, – хотя он, конечно, так занят…»
– Он был лучшим из моих детей, – сказала мать.
Лусилла знала, что брату недолго осталось. Сыпь, поставившая врачей в тупик, жар, от которого стекленели глаза, – это лишь внешние признаки страшной борьбы, разыгравшейся внутри его неподвижного тела; они были как заголовки в газете о происшедшем за тысячи миль – «Восемьсот моряков погибли в штормящем Айво»; в них были кровь, боль и смерть, но сами по себе они ничего не значили. Роджер умирал. Внешние признаки находились под контролем, но целебная мазь могла лишь излечить гнойные болячки, пилюли могли лишь облегчить дыхание, уколы могли лишь успокоить головную боль.
– Он так хорошо ел, – повторила мать, грезя наяву, – и начал говорить в полтора года. У него была музыкальная шкатулка в виде маленького слоника, и он умел заводить ее.
– Не беспокойся, – фальшиво прошептала Лусилла.
– Но мы разрешили ему купаться, – вздохнула мать, обводя глазами битком набитый зал.
Это она, а не Лусилла, первой увидела медсестру, пробирающуюся к ним сквозь толпу; и она, как и Лусилла, по выражению лица медсестры должна была понять, что за сообщение она несет.
– Он десятый сегодня в моей палате, – прошептала медсестра, подыскивая уединенное место, чтобы поговорить с ними, и не находя его. – Он не приходил в сознание.
Конут, жмурясь, вышел из резиденции Президента. Было утро.
– Хороший денек, – вежливо сказал он идущему рядом Джилсону. Тот кивнул. Он был доволен Конутом. Мальчик не собирался доставлять им хлопот.
Пока они шли, Джилсон мысленно «кричал» приказы мозгу Конута. «Тяжело с этими сопротивляющимися полутелепатами», – вздохнул он, но это его обязанность. Он всего лишь исполнитель. Он взял Конута за локоть – контакт немного облегчал дело, но не слишком – и напомнил Конуту, чего от него ждут.
Ты должен умереть. Убей себя.
– О да, – вслух произнес Конут. Он был удивлен. Неужели он действительно пообещал им это? Он не испытывал обиды за побои. Он понимал: те, кто бил его, имели на это причины. Однако удивление его росло по мере того, как он удалялся от резиденции, а чем дальше он удалялся, тем жестче становился контроль. Нет, Конут вовсе не возражал против контроля над своим существованием со стороны древней четверки.
Ты умрешь, Конут, но что это меняет? Сегодня, завтра, через пятьдесят лет – все едино.
– Хорошо, – вежливо ответил Конут. Спорить было не в его интересах, за прошедшую ночь этот вопрос был полностью исчерпан. Походя он заметил большую топку у Медцентра. Весь городок выглядел необычно взбудораженным.
Они прошли к Административному корпусу и обогнули его, направляясь к Башне Математиков.
Ты знаешь, что умрешь, – «кричал» Джилсон. Однажды мир проснется, и тебя в нем не будет. К твоей бедной груди приложат стетоскоп и не услышат биения сердца. Стук сердца, который ты слышал всю свою жизнь, никогда не раздастся вновь.
Конут смутился. Все верно, он нисколько не возражает, чтобы ему говорили об этом, но со стороны Джилсона было просчетом вкладывать столько удовольствия в свои слова. В мысли Конута вкралось что-то вроде улыбки, как юношеское оживление при виде неприличной картинки.
Мозг превращается в желе, весело пел Джилсон. Тело превращается в липкую грязь. С горящими глазами он облизал губы.
Конут искоса взглянул на него, желая сменить тему.
– О, смотрите, – сказал он. – Это, случайно, не сержант Рейм?
Джилсон грохотал: Оторванный ноготь на твоем большом пальце, который сейчас болит, отторгнется, сгниет и разложится, не будет даже боли, какую должен испытывать живой человек. А твоя подружка – ты, кажется, отложил какой-то разговор с ней? Ты слишком долго откладывал, Конут.
– Это сержант Рейм. Сержант!
Черт – затрещало в мозгу Конута, но Джилсон улыбался.
– Привет, сержант, – сказал он вслух, бушуя в душе.
Конуту следовало бы помочь Джилсону, но он не знал, как его полу отключенное состояние выводило его из игры. «Плохо, – старательно подумал Конут, надеясь, что Джилсон прочтет его мысли. – Я знаю, что Эст Кир приказал тебе находиться возле меня до самой моей смерти, но не беспокойся. Я убью себя. Я обещаю».
Сержант грубовато говорил с Джилсоном по поводу толпы у Медцентра. Конут хотел, чтобы сержант ушел. Он понимал, что Рейм опасен для бессмертных: полиция могла бы связать их со многими насильственными смертями. Рейм расследовал смерть Мастера Карла от рук Джилсона, нельзя было позволять ему расследовать самоубийство Конута, особенно после того, как он видел Джилсона и Конута вместе. Джилсон сейчас же должен уйти и оставить Конута одного. Плохо. Это так правильно, подумал Конут, так справедливо, что он должен умереть ради безопасности бессмертных, ведь они – будущее человечества. Он знал это, они сами ему сказали.
Его внимание привлек разговор.
– Когда распространилась болезнь, они заполнили все госпитали, – говорил Рейм Джилсону, показывая на толпу у Медцентра.
– Болезнь? – переспросил Конут, оборачиваясь.
Он глядел на полицейского так, будто тот сказал: «Я собираюсь достать чеснока, сегодня ночью появятся вампиры. Болезни остались далеко в прошлом. Самое опасное, что вам грозит, это головная боль или расстройство желудка; тогда вы идете в клинику, а все остальное – дело диагностического оборудования».
Рейм проворчал:
– Где вы были, Мастер Конут? Около тысячи смертельных исходов только в этом районе. Толпы требуют иммунизации. Они хотят, чтобы им сделали прививки от того, что медики называют вирусом Гамма. Есть предположение, что это настоящая оспа.
– Оспа? Просто невероятно! – Конуту это слово было знакомо как археологическая древность.
– Случаи по всему городу, – сказал Рейм, и Конут внезапно подумал о той аварии, которую видел.
– Жар, сыпь и… о, я не знаю всех этих симптомов. Но болезнь неизлечима. Кажется, у медиков нет лекарства от нее.
– Мы знать оспа, – произнес голос за спиной Рейма. – Меня портить, много умирать.
Это был один из туземцев, спокойно наблюдающий, как подразделение Рейма возводит заслон перед их загородкой.
– Мари умирать, – добавил он печально.
– Ты понимаешь его? – спросил Рейм. – Если прислушаться, – это английский. Пиджин. Он говорит, что им знакома оспа. Кажется, его жена умерла от нее.
– Умирать Мари, – подтвердил абориген.
– К несчастью, он, кажется, прав, – сказал Рейм. – Похоже, ваша экспедиция привезла вместе с ними массу неприятностей; похоже, центром распространения эпидемии являются дикари. Взгляни на их лица.
Конут посмотрел – действительно, широкие темнокожие щеки туземцев были испещрены точками старых шрамов.
– Вот мы и пытаемся удержать толпу от беспорядков, огораживая дикарей заслоном.
Однако Конут был настроен даже более скептически, чем раньше. Массовые беспорядки? Ну, это его уже не касается… С тех пор как он закончил все дела с этим миром. Он равнодушно кивнул Рейму, заговорщицки – Джилсону и направился к Башне Математиков. Вслед ему что-то кричали аборигены.
– Ждать Матасура-сан, говорить тебе! – так это звучало, но Конут не обратил внимания.
Джилсон тоже «кричал» ему вслед: Не забывай! Ты должен умереть!
Конут обернулся и кивнул. Конечно, он должен умереть. Это справедливо.
И все-таки это было трудно.
К счастью, Лусиллы в комнате не оказалось. Конут ощутил внезапный прилив ужаса от мысли, что потерял жену, но быстро подавил в себе это чувство. Это всего лишь эмоция, а он должен уметь владеть собой. «Возможно, питекантропы обладали такими же эмоциями», – подумал он, подбирая подходящий способ самоубийства. Оказалось, это не так просто.
Конут удостоверился, что дверь заперта, подумал минутку и решил выпить напоследок. Нашел бутылку, налил в стакан, понюхал и громко сказал: «За будущие разновидности человека!» Осушив стакан, принялся за дело.
Мысль о смерти не чужда любому смертному, однако Конут никогда не рассматривал ее как ближайшее будущее. Это его беспокоило. Все там будем, утешил он себя (или почти все). Даже дети совершают самоубийства. Старики, опротивев сами себе, вздыхают и помогают себе уйти из жизни. Нервные люди поступают так из-за вымышленного оскорбления или от страха. Смельчаки идут на верную гибель на войне. Как пишут в древних историях, девушки выбирали смерть, чтобы не оказаться в султанском серале. Почему же Конуту так трудно?
Поскольку Конут был человеком методичным, он уселся за стол и принялся за составление списка, который озаглавил:
Способы смерти
1. Яд.
2. Вскрытие вен.
3. Прыжок из окна (или с моста).
4. Электрический ток.
Он приостановился. Электричество? Звучит не так плохо, особенно если учесть, что все вышеназванные способы он уже перепробовал. Приятно выбрать что-нибудь новенькое. Он налил себе еще стакан, чтобы все хорошенько обдумать, а потом развить бурную деятельность. В душе царило полное умиротворение.
– То, что я должен умереть, всего лишь справедливо, – уютно устроившись, сказал Конут, – ты слышишь, Джилсон?
Конечно, он не мог разговаривать с ними. Но, возможно, они его слышали. И, возможно, они беспокоятся. Печальная мысль, – он не хотел доставлять бессмертным беспокойство.
– Я прекрасно все понимаю, – сказал он вслух, – надеюсь, вы меня слышите. Я выполню вашу волю.
Он сделал паузу, бессознательно, по лекторской привычке, подняв палец.
– Предположим, – сказал он чуть погодя, – у меня рак в последней стадии. Предположим, я и Эст Кир попали в крушение на судне, и у нас только один спасательный пояс. Перед ним вся жизнь, а у меня, в лучшем случае, неделя мучений. Кто возьмет пояс?
Он покачал пальцем и прогремел:
– Эст Кир возьмет! А здесь тот же случай. У меня смертельная болезнь, я человек. И вопрос стоит так: их жизнь или моя.
Он налил себе еще и решил, что истина, которую в него вколачивали, слишком велика, чтобы исчезнуть вместе с ним. Он смахнул на пол лист со способами самоубийства и, мурлыкая, начал писать на следующем:
«Мы – дети, а бессмертные – мудрые в полном смысле этого слова. Как дети, мы нуждаемся в их знаниях. Они направляют нас, руководят нашими университетами и планируют наши действия; у них опыт веков, без них мы были бы потерянными, случайными частицами, статистическим хаосом. Но мы опасные дети, так что они должны хранить свой секрет, а тот, кто узнал его, должен умереть…»
Он гневно смял листок бумаги. Он чуть все не испортил! Из-за собственного тщеславия почти раскрыл секрет, ради сохранения которого должен умереть. Он стал шарить по полу в поисках первого листка, но вдруг остановился, задумчиво глядя на пол.
По правде говоря, он совсем не любил их.
Он выпрямился и печально наполнил стакан. Нет, тут он не может рассчитывать на себя, подумал он. Например, вскрыть вены. Вдруг кто-нибудь войдет, а что может быть неудобнее, чем очнуться на операционном столе с зашитыми венами и необходимостью приняться за эго проклятое дело вновь.
Он заметил, что стакан опять пуст, но не стал наполнять его. Он чувствовал, что уже достаточно выпил. Если бы он не был так возмутительно глуп, он чувствовал бы себя просто отлично, ибо что может быть лучше сознания, ч го очень скоро твоя смерть послужит высшим интересам в мире. Здорово…
Он встал и, лучезарно улыбаясь, уставился в окно. Возле Медцентра еще кишела толпа, добиваясь иммунизации. Глупцы, насколько ему лучше, чем им!
– Двойки столкните и тройки столкните: вот Сито Эратосфена, – пел он. – Постойте!
У него появилась хорошая мысль. Было бы кстати, подумал он, иметь в такое время поддержку мудрого старшего друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Конут услышал пронзительный смех, и дверь распахнулась. Первым, лучезарно улыбаясь, вошел Джилсон.
– Нет! – инстинктивно закричал Конут, уклоняясь от удара дубинкой.
Глава 14
Лусилла пристроилась рядом с матерью в кафетерии госпиталя, радуясь уже тому, что им удалось найти место, чтобы сесть. Госпиталь поселения был переполнен. Люди, хлынувшие туда в тревоге, заняли каждый дюйм в зале ожидания, помещениях, примыкающих к приемному покою, даже на застекленном балконе-солярии, который нависал над бушующими волнами и предназначался для прогулок пациентов. В такое позднее время кафетерий обычно не работал, но персонал решил обеспечить всех кофе и закусками.
Мать что-то сказала, но Лусилла только кивнула в ответ. Она не расслышала. Немудрено – среди оглушительного бычьего рева опоясывающих поселение кабелей. Кроме того, Лусилла думала о Конуте. По телефону ей не удалось узнать ничего нового, ночной дежурный сказал, что Конут не возвращался.
– Он так хорошо ел, – внезапно произнесла мать.
Лусилла потрепала ее по руке. Кофе был холодный, но она все равно выпила. «Доктор знает, где нас найти, – подумала она, – хотя он, конечно, так занят…»
– Он был лучшим из моих детей, – сказала мать.
Лусилла знала, что брату недолго осталось. Сыпь, поставившая врачей в тупик, жар, от которого стекленели глаза, – это лишь внешние признаки страшной борьбы, разыгравшейся внутри его неподвижного тела; они были как заголовки в газете о происшедшем за тысячи миль – «Восемьсот моряков погибли в штормящем Айво»; в них были кровь, боль и смерть, но сами по себе они ничего не значили. Роджер умирал. Внешние признаки находились под контролем, но целебная мазь могла лишь излечить гнойные болячки, пилюли могли лишь облегчить дыхание, уколы могли лишь успокоить головную боль.
– Он так хорошо ел, – повторила мать, грезя наяву, – и начал говорить в полтора года. У него была музыкальная шкатулка в виде маленького слоника, и он умел заводить ее.
– Не беспокойся, – фальшиво прошептала Лусилла.
– Но мы разрешили ему купаться, – вздохнула мать, обводя глазами битком набитый зал.
Это она, а не Лусилла, первой увидела медсестру, пробирающуюся к ним сквозь толпу; и она, как и Лусилла, по выражению лица медсестры должна была понять, что за сообщение она несет.
– Он десятый сегодня в моей палате, – прошептала медсестра, подыскивая уединенное место, чтобы поговорить с ними, и не находя его. – Он не приходил в сознание.
Конут, жмурясь, вышел из резиденции Президента. Было утро.
– Хороший денек, – вежливо сказал он идущему рядом Джилсону. Тот кивнул. Он был доволен Конутом. Мальчик не собирался доставлять им хлопот.
Пока они шли, Джилсон мысленно «кричал» приказы мозгу Конута. «Тяжело с этими сопротивляющимися полутелепатами», – вздохнул он, но это его обязанность. Он всего лишь исполнитель. Он взял Конута за локоть – контакт немного облегчал дело, но не слишком – и напомнил Конуту, чего от него ждут.
Ты должен умереть. Убей себя.
– О да, – вслух произнес Конут. Он был удивлен. Неужели он действительно пообещал им это? Он не испытывал обиды за побои. Он понимал: те, кто бил его, имели на это причины. Однако удивление его росло по мере того, как он удалялся от резиденции, а чем дальше он удалялся, тем жестче становился контроль. Нет, Конут вовсе не возражал против контроля над своим существованием со стороны древней четверки.
Ты умрешь, Конут, но что это меняет? Сегодня, завтра, через пятьдесят лет – все едино.
– Хорошо, – вежливо ответил Конут. Спорить было не в его интересах, за прошедшую ночь этот вопрос был полностью исчерпан. Походя он заметил большую топку у Медцентра. Весь городок выглядел необычно взбудораженным.
Они прошли к Административному корпусу и обогнули его, направляясь к Башне Математиков.
Ты знаешь, что умрешь, – «кричал» Джилсон. Однажды мир проснется, и тебя в нем не будет. К твоей бедной груди приложат стетоскоп и не услышат биения сердца. Стук сердца, который ты слышал всю свою жизнь, никогда не раздастся вновь.
Конут смутился. Все верно, он нисколько не возражает, чтобы ему говорили об этом, но со стороны Джилсона было просчетом вкладывать столько удовольствия в свои слова. В мысли Конута вкралось что-то вроде улыбки, как юношеское оживление при виде неприличной картинки.
Мозг превращается в желе, весело пел Джилсон. Тело превращается в липкую грязь. С горящими глазами он облизал губы.
Конут искоса взглянул на него, желая сменить тему.
– О, смотрите, – сказал он. – Это, случайно, не сержант Рейм?
Джилсон грохотал: Оторванный ноготь на твоем большом пальце, который сейчас болит, отторгнется, сгниет и разложится, не будет даже боли, какую должен испытывать живой человек. А твоя подружка – ты, кажется, отложил какой-то разговор с ней? Ты слишком долго откладывал, Конут.
– Это сержант Рейм. Сержант!
Черт – затрещало в мозгу Конута, но Джилсон улыбался.
– Привет, сержант, – сказал он вслух, бушуя в душе.
Конуту следовало бы помочь Джилсону, но он не знал, как его полу отключенное состояние выводило его из игры. «Плохо, – старательно подумал Конут, надеясь, что Джилсон прочтет его мысли. – Я знаю, что Эст Кир приказал тебе находиться возле меня до самой моей смерти, но не беспокойся. Я убью себя. Я обещаю».
Сержант грубовато говорил с Джилсоном по поводу толпы у Медцентра. Конут хотел, чтобы сержант ушел. Он понимал, что Рейм опасен для бессмертных: полиция могла бы связать их со многими насильственными смертями. Рейм расследовал смерть Мастера Карла от рук Джилсона, нельзя было позволять ему расследовать самоубийство Конута, особенно после того, как он видел Джилсона и Конута вместе. Джилсон сейчас же должен уйти и оставить Конута одного. Плохо. Это так правильно, подумал Конут, так справедливо, что он должен умереть ради безопасности бессмертных, ведь они – будущее человечества. Он знал это, они сами ему сказали.
Его внимание привлек разговор.
– Когда распространилась болезнь, они заполнили все госпитали, – говорил Рейм Джилсону, показывая на толпу у Медцентра.
– Болезнь? – переспросил Конут, оборачиваясь.
Он глядел на полицейского так, будто тот сказал: «Я собираюсь достать чеснока, сегодня ночью появятся вампиры. Болезни остались далеко в прошлом. Самое опасное, что вам грозит, это головная боль или расстройство желудка; тогда вы идете в клинику, а все остальное – дело диагностического оборудования».
Рейм проворчал:
– Где вы были, Мастер Конут? Около тысячи смертельных исходов только в этом районе. Толпы требуют иммунизации. Они хотят, чтобы им сделали прививки от того, что медики называют вирусом Гамма. Есть предположение, что это настоящая оспа.
– Оспа? Просто невероятно! – Конуту это слово было знакомо как археологическая древность.
– Случаи по всему городу, – сказал Рейм, и Конут внезапно подумал о той аварии, которую видел.
– Жар, сыпь и… о, я не знаю всех этих симптомов. Но болезнь неизлечима. Кажется, у медиков нет лекарства от нее.
– Мы знать оспа, – произнес голос за спиной Рейма. – Меня портить, много умирать.
Это был один из туземцев, спокойно наблюдающий, как подразделение Рейма возводит заслон перед их загородкой.
– Мари умирать, – добавил он печально.
– Ты понимаешь его? – спросил Рейм. – Если прислушаться, – это английский. Пиджин. Он говорит, что им знакома оспа. Кажется, его жена умерла от нее.
– Умирать Мари, – подтвердил абориген.
– К несчастью, он, кажется, прав, – сказал Рейм. – Похоже, ваша экспедиция привезла вместе с ними массу неприятностей; похоже, центром распространения эпидемии являются дикари. Взгляни на их лица.
Конут посмотрел – действительно, широкие темнокожие щеки туземцев были испещрены точками старых шрамов.
– Вот мы и пытаемся удержать толпу от беспорядков, огораживая дикарей заслоном.
Однако Конут был настроен даже более скептически, чем раньше. Массовые беспорядки? Ну, это его уже не касается… С тех пор как он закончил все дела с этим миром. Он равнодушно кивнул Рейму, заговорщицки – Джилсону и направился к Башне Математиков. Вслед ему что-то кричали аборигены.
– Ждать Матасура-сан, говорить тебе! – так это звучало, но Конут не обратил внимания.
Джилсон тоже «кричал» ему вслед: Не забывай! Ты должен умереть!
Конут обернулся и кивнул. Конечно, он должен умереть. Это справедливо.
И все-таки это было трудно.
К счастью, Лусиллы в комнате не оказалось. Конут ощутил внезапный прилив ужаса от мысли, что потерял жену, но быстро подавил в себе это чувство. Это всего лишь эмоция, а он должен уметь владеть собой. «Возможно, питекантропы обладали такими же эмоциями», – подумал он, подбирая подходящий способ самоубийства. Оказалось, это не так просто.
Конут удостоверился, что дверь заперта, подумал минутку и решил выпить напоследок. Нашел бутылку, налил в стакан, понюхал и громко сказал: «За будущие разновидности человека!» Осушив стакан, принялся за дело.
Мысль о смерти не чужда любому смертному, однако Конут никогда не рассматривал ее как ближайшее будущее. Это его беспокоило. Все там будем, утешил он себя (или почти все). Даже дети совершают самоубийства. Старики, опротивев сами себе, вздыхают и помогают себе уйти из жизни. Нервные люди поступают так из-за вымышленного оскорбления или от страха. Смельчаки идут на верную гибель на войне. Как пишут в древних историях, девушки выбирали смерть, чтобы не оказаться в султанском серале. Почему же Конуту так трудно?
Поскольку Конут был человеком методичным, он уселся за стол и принялся за составление списка, который озаглавил:
Способы смерти
1. Яд.
2. Вскрытие вен.
3. Прыжок из окна (или с моста).
4. Электрический ток.
Он приостановился. Электричество? Звучит не так плохо, особенно если учесть, что все вышеназванные способы он уже перепробовал. Приятно выбрать что-нибудь новенькое. Он налил себе еще стакан, чтобы все хорошенько обдумать, а потом развить бурную деятельность. В душе царило полное умиротворение.
– То, что я должен умереть, всего лишь справедливо, – уютно устроившись, сказал Конут, – ты слышишь, Джилсон?
Конечно, он не мог разговаривать с ними. Но, возможно, они его слышали. И, возможно, они беспокоятся. Печальная мысль, – он не хотел доставлять бессмертным беспокойство.
– Я прекрасно все понимаю, – сказал он вслух, – надеюсь, вы меня слышите. Я выполню вашу волю.
Он сделал паузу, бессознательно, по лекторской привычке, подняв палец.
– Предположим, – сказал он чуть погодя, – у меня рак в последней стадии. Предположим, я и Эст Кир попали в крушение на судне, и у нас только один спасательный пояс. Перед ним вся жизнь, а у меня, в лучшем случае, неделя мучений. Кто возьмет пояс?
Он покачал пальцем и прогремел:
– Эст Кир возьмет! А здесь тот же случай. У меня смертельная болезнь, я человек. И вопрос стоит так: их жизнь или моя.
Он налил себе еще и решил, что истина, которую в него вколачивали, слишком велика, чтобы исчезнуть вместе с ним. Он смахнул на пол лист со способами самоубийства и, мурлыкая, начал писать на следующем:
«Мы – дети, а бессмертные – мудрые в полном смысле этого слова. Как дети, мы нуждаемся в их знаниях. Они направляют нас, руководят нашими университетами и планируют наши действия; у них опыт веков, без них мы были бы потерянными, случайными частицами, статистическим хаосом. Но мы опасные дети, так что они должны хранить свой секрет, а тот, кто узнал его, должен умереть…»
Он гневно смял листок бумаги. Он чуть все не испортил! Из-за собственного тщеславия почти раскрыл секрет, ради сохранения которого должен умереть. Он стал шарить по полу в поисках первого листка, но вдруг остановился, задумчиво глядя на пол.
По правде говоря, он совсем не любил их.
Он выпрямился и печально наполнил стакан. Нет, тут он не может рассчитывать на себя, подумал он. Например, вскрыть вены. Вдруг кто-нибудь войдет, а что может быть неудобнее, чем очнуться на операционном столе с зашитыми венами и необходимостью приняться за эго проклятое дело вновь.
Он заметил, что стакан опять пуст, но не стал наполнять его. Он чувствовал, что уже достаточно выпил. Если бы он не был так возмутительно глуп, он чувствовал бы себя просто отлично, ибо что может быть лучше сознания, ч го очень скоро твоя смерть послужит высшим интересам в мире. Здорово…
Он встал и, лучезарно улыбаясь, уставился в окно. Возле Медцентра еще кишела толпа, добиваясь иммунизации. Глупцы, насколько ему лучше, чем им!
– Двойки столкните и тройки столкните: вот Сито Эратосфена, – пел он. – Постойте!
У него появилась хорошая мысль. Было бы кстати, подумал он, иметь в такое время поддержку мудрого старшего друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20