Скоморох тщетно тренькал маленькими гуслями, порой поднося их к самому уху зверя, но мишка, видимо, был не в настроении и плясать не хотел. Он сидел на заднице и сосредоточенно жевал моченые яблоки, доставая их из корзины, ловко отобранной у разносчика. Разносчик, в сердцах грянув оземь потертую шапку, стоял в опасной близости от помоста и поливал медведя витиеватой бранью. Но тот, поглощенный трапезой, разносчика вниманием не удостаивал, чего нельзя было сказать о яблоках, что уменьшались с поразительной быстротой. Окружающий народ веселился отчаянно, бросая пострадавшему разносчику в шапку кому что не жалко, не подозревая, что спектакль подстроен.
Лучшие торговые места, те, что побольше и поближе к середине площади, были заняты наиболее уважаемыми и богатыми купцами, которые в такой день не брезговали самолично стать к прилавку. Прилавок купца Семена Васильевича был завален мехами отменной выделки, за которые где-нибудь в Царьграде насыпали бы серебра столько же, сколько они весят.
Но Козельск не Царьград. Здесь в почете было другое.
Народ толпился у соседнего прилавка, за коим стоял брат Семена Игнат. Сзади него недвижной статуей застыл чернокожий воин, который вообще от Игната ни на шаг не отходил, так и таскался за ним как привязанный. Диво само по себе, конечно, невиданное, но помимо черного человека привез Игнат из заморских стран и разные диковины. Как тут не поглазеть?
Были на прилавке крученые штуки, похожие на странной формы маленькие шлемы, внутри которых, если ухо приложить, было слышно море. Игнат сказал, что раньше в тех шлемах жили какие-то морские твари.
– Тьфу, – тихонько сплюнул себе под ноги Семен. – Бесовская дрянь.
Был желтый прозрачный камень, в котором застыл жирный пучеглазый комар. Была костяная фигурка странного животного с пятой ногой вместо носа, которая по словам Игната, должна приносить счастье. Будто не ясно, что счастье бывает, когда в церковь исправно ходишь и Богу молишься, а не ставишь дома в красный угол изображения черт-те кого. Эх! Глянешь иной раз – вроде б и родня сводный брат Игнатка – роднее некуда. И дело общее на двоих, и купчина знатный, и положиться можно на него, как на себя самого, что ныне вдвойне ценно, потому как всякий того и гляди обворовать-обжулить норовит. А иной раз как учудит – хоть стой, хоть падай! Как сейчас, например. Притащил в город деревянную ложку на подставке да две телеги ни пойми чего, дряни всякой на потеху смердам с холопами – и радуется. Чисто дитя малое!
– Чует мое сердце, доиграется Игнат, – проворчал Семен, качая головой. – Одиннадцать годов назад сожгли люди в Новгороде четверых волхвов, что смущали народ баснями да бесовскими бирюльками. Кабы и у нас чего не вышло…
Но больше всего толкались бабы возле малой вещицы размером с две ладони – рамки с деревянной ручкой, в которую была вделана пластина из неведомого металла, полированная до того, что можно было в ту пластину все прыщи на собственном носу рассмотреть. Ну, и картину вокруг носа тоже. Визг, писк, охи, ахи, прихорашиваний, будто в кадке с водой собственной ряхи ни разу не видели. А Игнату все как с гуся вода – хохочет вместе со всеми, мелкой пацанве леденцовых петушков задарма раздает. Конечно, где пацанва – там и довольные родители, что наперебой норовят отблагодарить веселого купца и купить у него что-нибудь.
– Семен Василич, глянь-ка, как хитро брат твой Игнат народ приваживает, – проговорил работник, расчесывающий горностаевую шкурку. – И черного своего сзади себя поставил – тоже диво торговле на пользу. Нам бы где такого найти.
– Не твоего ума дело, – буркнул Семен. – А то у меня глаз нету. Мех чеши давай! А то тебя дегтем намажу и позади поставлю. Только, боюсь, пугало получится, люди разбегутся.
Слева от Семена пристроился тот узкоглазый из страны… как ее? Поднебесная, что ль? Вот уж у кого товары так товары, ничего не скажешь! Мечи прямые, длина, как и у наших, да только уже вдвое и остры – кусок канчи на лезвие бросишь – распадается канча на две половинки. Кинжалы красоты необычайной, ткани цветные, легкие, как пух лебяжий. И опять же – мальцам развлечение. Круглые железные шары на рукояти, иссеченные продольно-поперечными линиями с воеводин кулак величиной. Тряхнешь – внутри грохот. Звук поганый, а мелюзге нравится. Сразу реветь перестают и ручонки к шарам тянут, дай, мол! Да только не всякий удержит – тяжеловата игрушка.
Далее шли прилавки других заморских гостей.
Горбоносый с братьями привезли высокие кувшины с вином – как только не расколотили по дороге? И сейчас у его прилавка стояла приличная очередь – дешево, всего за беличью шкурку наливал горбоносый полную сулею красненького. Мужики отходили, хлебали, пожимали плечами. Вроде и вкусно – а все ж не медовуха. Таким пока напьешься, никаких шкурок не хватит.
Тот, что в шапке из тряпок, уставил прилавок баночками с зельями и притираниями. Возле него тоже толклись бабы, но поменьше, чем у других гостей. Больше от любопытства – и чего это такое приволок иноземец? А еще на шапку таращились – виданное ли дело, чтобы мужик зеленые полотенца себе на голову намотал и при этом ходил с важным видом, будто боярин какой.
Однако, когда к прилавку подошла старуха Степанида, что живет на старой мельнице и лечит тех, кто рискнет по нужде не в церковь, а к ней в гости наведаться и которая – всем известно – накоротке знается с лешим, зеленошапный иноземец, перекинувшись с бабкой парой-тройкой слов, враз оживился, замахал руками и повел с ней разговор вроде по-русски, а вроде и нет – столько в том разговоре непонятных слов было.
– А о чем это они, дядька Степан? – рискнул снова вставить слово разговорчивый работник.
– Поди да спроси, – буркнул Степан. И добавил:
– Чернокнижник чернокнижника завсегда поймет. На костер бы обоих – самое было б милое дело.
Русичей тоже было немало. И свои, козельские – вон кузнец Иван мало не на два прилавка разложил свои мечи, кольчуги, панцири, косы, серпы да вилы, – и с других городов купцы приезжие. Кто оружие привез, кто, опять же, меха, а кто и просто не мудрствуя особо чугунками с горячими пирожками да пряниками прилавок уставил. И судя по тому, как расходился нехитрый товар, впору задуматься было, что выгодней – заморскими диковинами торговать или же пирогами с гусятиной.
Внезапно толпа замерла, повернув головы в одну сторону, потом нестройно зашумела и расступилась. Мужики разом скинули шапки.
– Княгиня… княгиня идет…
И правда. Вдоль торговых рядов в сопровождении десятка дружинников шла княгиня.
– Надо же, почитай, впервые за год из терема вышла, – громким шепотом сказала какая-то баба. – Может, попустило горюшко-то?..
– Молчи, дурища! – шикнул на нее стоящий рядом муж, чувствительно пихая супругу локтем в бок. – Не приведи Господь, услышит.
Княгиня медленно плыла мимо прилавков, ни на чем не останавливая рассеянного взгляда. Сбоку, готовясь в случае чего поддержать вдову, шла ее престарелая няня. На руках у княгини лежал спеленутый сверток, из которого вполне осмысленно смотрели на мир большие карие глаза – такие же, как и у княгини.
Но, видимо, блеск и роскошь товаров мало трогали молодую вдову. Потворствуя уговорам няньки, вышла она наконец прогуляться – а надо ли? Не лучше ли было остаться в тереме перед иконами, с которыми вот уже который месяц вела беседы молодая женщина – и, казалось, порой получала ответы. Но не было ответа на главный вопрос – за что?..
– За грехи наши, матушка, Господь испытания посылает, – неизменно отвечала нянька, когда вопрос касался и ее ушей. – А запирать себя в тереме не след. Не ради себя – ради князя надобно выходить на свет, воздухом свежим дохнуть, чтоб не закисла в малом возрасте кровь молодецкая.
Послушалась. Вышла. Люди вокруг… Кланяются… Лица, лица, лица… А того, родного, нет… И не будет более…
На глаза княгини вновь навернулись было слезы, но тут сбоку, совсем рядом что-то громыхнуло. Княгиня вздрогнула всем телом и чуть не выронила ребенка. Бдительная нянька подхватила вдову под локти.
– Да что ж ты делаешь, басурман ты эдакий, – зашипела она.
И осеклась.
Ребенок выпрастал ручонки из пеленок и, радостно смеясь, тянул их к странной круглой игрушке, которую держал в руках желтолицый, узкоглазый человек за прилавком.
Человек улыбнулся и, тряхнув железным шаром еще раз, протянул ребенку игрушку. Княгиня сперва отшатнулась было от странного человека, копья дружины качнулись в сторону торгового гостя, но, повинуясь внезапному порыву, шагнула вдруг вперед и протянула сверток. Гость вложил шар в ладошки младенца и, увидя, как тот вцепился в игрушку, кивнул:
– Хороший воин будет, – сказал он со странным шипящим акцентом. – Сильный. Если погремушку в руках сам крепко держит, ланъабан, когда вырастет, тоже не уронит.
Княгиня беспомощно обернулась. Старший десятка шагнул вперед и протянул гостю гривну – немалая цена за детскую забаву. Но гость отчаянно замотал головой.
– Нет. Не возьму. Подарок.
– Бери, – десятник сурово сдвинул брови. – Княгиня жалует от щедрот.
– Нет, – заупрямился гость. – Это не княгине. Это ее сыну.
Петровна удивленно отметила, как вдруг порозовели щеки молодой вдовы. Что-то появилось в ее глазах, как-то по-другому взглянула она на заморского гостя, после чего передала ребенка няньке и, решительно скинув с шеи воротник из шкурок соболя, пихнула в спину десятника – отойди, мол!
Тот изумленно повиновался. А княгиня уже протягивала купцу воротник, который стоил всей его лавки с товарами да еще и двух соседних в придачу.
– Бери. Это от меня ответный подарок.
Гость из неведомой Поднебесной страны внимательно взглянул в глаза молодой женщины и покачал головой.
– Не могу. Слишком дорогой подарок.
– Для меня самый бесценный дар – это когда улыбается мой ребенок, – медленно проговорила княгиня. – Больше у меня ничего не осталось на этом свете. Сегодня ты сделал мне такой подарок. Так что возьми.
Последние слова прозвучали почти просительно, с ноткой мольбы. Гость протянул руки и принял дорогой подарок, словно святыню.
Нянька покачала головой.
– Ох, и страшен басурман, – прошептала. – Погремушку подарил, поди ж ты…
Княгиня повернулась и пошла прочь. Следом за ней живым железным щитом двинулись дружинники. Народ недолго смотрел вслед, а после так же недолго завидовал удачливому торговцу – бывает, кому-то везет больше, кому-то меньше…
Со столба съехал задом в подстеленную солому Тюря, зажав в зубах голенища вожделенных сапог.
– Ды… стал! – выдохнул он счастливо. Потом, с трудом разведя сплетенные вокруг столба руки, вытащил изо рта сапоги и, подобрав слюни радости, заорал дурным голосом на всю ярмарку:
– Достааааал!!!!!
Между тем медведь на помосте доел яблоки из корзины и угрожающе зарычал – мол, давайте еще!
– А вот это видел? – участливо спросил скоморох, показывая медведю фигу.
Фига мишке не понравилась. Он заворчал и попытался встать на задние лапы, однако немилосердный рывок цепи, приклепанной к кольцу в носу зверя, заставил того утихомириться. Скоморох намотал цепь на руку и заорал:
– А вот так баба пьяного мужика домой ведет!
И под улюлюканье толпы ретировался с помоста от греха подальше вместе с понурым медведем.
На помост взбежал другой скоморох, местный, в шапке с бубенцами. Следом за ним, крякнув, влез тот самый детина, что, по словам Игната, своей дубиной ловко ошеломил ливонского рыцаря.
Смешно тряся головой, так, что бубенцы залились разноголосым, переливчатым звоном, скоморох обежал вокруг Митяя, разглядывая его, словно впервые увидел, потом восхищенно похлопал по необъятной ручище богатыря и, повернувшись к толпе, закричал неожиданно зычно:
– Ой вы, гой еси, люди добрые,
Горожане, сельчане, купцы заморские,
Нынче вот скоморохи скромные
Да забаву вам приготовили
Нешутейную да сурьёзную.
Бой жестокий с кровавой юшкою,
Что юродивым, старым да немошным,
А еще молодым красным девицам
Лишь в один глаз смотреть разрешается.
Бой великого воя-витязя,
Что могуч аки дикий тур
И свиреп аки вепрь лесной…
Кто-то из толпы, замаявшись слушать столь длинное предисловие, крикнул:
– Слышь, Васька, кончай трепаться. Давай начинай.
Скоморох осекся было, но ненадолго. Подойдя к краю помоста, он приложил ладонь к бровям козырьком и принялся всматриваться в толпу, отыскивая нетерпеливого зрителя.
Девки хихикали, пряча глаза, – несмотря на дурацкий колпак, скоморох был парнем видным.
Не отыскав смутьяна, Васька взвыл утробным голосом:
– А людей, что кричат да сетуют,
Мы обложим словами срамными
С головы да до самых валенок,
Но попозже, когда их выследим…
– Эх, – вздохнул какой-то дед. – С таким голосиной в церкви на клиросе петь, а не народ смущать бесовскими игрищами.
– А чо ж ты, старый, тогда на те игрища приперся? – громогласно отозвалась какая-то дородная бабка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Лучшие торговые места, те, что побольше и поближе к середине площади, были заняты наиболее уважаемыми и богатыми купцами, которые в такой день не брезговали самолично стать к прилавку. Прилавок купца Семена Васильевича был завален мехами отменной выделки, за которые где-нибудь в Царьграде насыпали бы серебра столько же, сколько они весят.
Но Козельск не Царьград. Здесь в почете было другое.
Народ толпился у соседнего прилавка, за коим стоял брат Семена Игнат. Сзади него недвижной статуей застыл чернокожий воин, который вообще от Игната ни на шаг не отходил, так и таскался за ним как привязанный. Диво само по себе, конечно, невиданное, но помимо черного человека привез Игнат из заморских стран и разные диковины. Как тут не поглазеть?
Были на прилавке крученые штуки, похожие на странной формы маленькие шлемы, внутри которых, если ухо приложить, было слышно море. Игнат сказал, что раньше в тех шлемах жили какие-то морские твари.
– Тьфу, – тихонько сплюнул себе под ноги Семен. – Бесовская дрянь.
Был желтый прозрачный камень, в котором застыл жирный пучеглазый комар. Была костяная фигурка странного животного с пятой ногой вместо носа, которая по словам Игната, должна приносить счастье. Будто не ясно, что счастье бывает, когда в церковь исправно ходишь и Богу молишься, а не ставишь дома в красный угол изображения черт-те кого. Эх! Глянешь иной раз – вроде б и родня сводный брат Игнатка – роднее некуда. И дело общее на двоих, и купчина знатный, и положиться можно на него, как на себя самого, что ныне вдвойне ценно, потому как всякий того и гляди обворовать-обжулить норовит. А иной раз как учудит – хоть стой, хоть падай! Как сейчас, например. Притащил в город деревянную ложку на подставке да две телеги ни пойми чего, дряни всякой на потеху смердам с холопами – и радуется. Чисто дитя малое!
– Чует мое сердце, доиграется Игнат, – проворчал Семен, качая головой. – Одиннадцать годов назад сожгли люди в Новгороде четверых волхвов, что смущали народ баснями да бесовскими бирюльками. Кабы и у нас чего не вышло…
Но больше всего толкались бабы возле малой вещицы размером с две ладони – рамки с деревянной ручкой, в которую была вделана пластина из неведомого металла, полированная до того, что можно было в ту пластину все прыщи на собственном носу рассмотреть. Ну, и картину вокруг носа тоже. Визг, писк, охи, ахи, прихорашиваний, будто в кадке с водой собственной ряхи ни разу не видели. А Игнату все как с гуся вода – хохочет вместе со всеми, мелкой пацанве леденцовых петушков задарма раздает. Конечно, где пацанва – там и довольные родители, что наперебой норовят отблагодарить веселого купца и купить у него что-нибудь.
– Семен Василич, глянь-ка, как хитро брат твой Игнат народ приваживает, – проговорил работник, расчесывающий горностаевую шкурку. – И черного своего сзади себя поставил – тоже диво торговле на пользу. Нам бы где такого найти.
– Не твоего ума дело, – буркнул Семен. – А то у меня глаз нету. Мех чеши давай! А то тебя дегтем намажу и позади поставлю. Только, боюсь, пугало получится, люди разбегутся.
Слева от Семена пристроился тот узкоглазый из страны… как ее? Поднебесная, что ль? Вот уж у кого товары так товары, ничего не скажешь! Мечи прямые, длина, как и у наших, да только уже вдвое и остры – кусок канчи на лезвие бросишь – распадается канча на две половинки. Кинжалы красоты необычайной, ткани цветные, легкие, как пух лебяжий. И опять же – мальцам развлечение. Круглые железные шары на рукояти, иссеченные продольно-поперечными линиями с воеводин кулак величиной. Тряхнешь – внутри грохот. Звук поганый, а мелюзге нравится. Сразу реветь перестают и ручонки к шарам тянут, дай, мол! Да только не всякий удержит – тяжеловата игрушка.
Далее шли прилавки других заморских гостей.
Горбоносый с братьями привезли высокие кувшины с вином – как только не расколотили по дороге? И сейчас у его прилавка стояла приличная очередь – дешево, всего за беличью шкурку наливал горбоносый полную сулею красненького. Мужики отходили, хлебали, пожимали плечами. Вроде и вкусно – а все ж не медовуха. Таким пока напьешься, никаких шкурок не хватит.
Тот, что в шапке из тряпок, уставил прилавок баночками с зельями и притираниями. Возле него тоже толклись бабы, но поменьше, чем у других гостей. Больше от любопытства – и чего это такое приволок иноземец? А еще на шапку таращились – виданное ли дело, чтобы мужик зеленые полотенца себе на голову намотал и при этом ходил с важным видом, будто боярин какой.
Однако, когда к прилавку подошла старуха Степанида, что живет на старой мельнице и лечит тех, кто рискнет по нужде не в церковь, а к ней в гости наведаться и которая – всем известно – накоротке знается с лешим, зеленошапный иноземец, перекинувшись с бабкой парой-тройкой слов, враз оживился, замахал руками и повел с ней разговор вроде по-русски, а вроде и нет – столько в том разговоре непонятных слов было.
– А о чем это они, дядька Степан? – рискнул снова вставить слово разговорчивый работник.
– Поди да спроси, – буркнул Степан. И добавил:
– Чернокнижник чернокнижника завсегда поймет. На костер бы обоих – самое было б милое дело.
Русичей тоже было немало. И свои, козельские – вон кузнец Иван мало не на два прилавка разложил свои мечи, кольчуги, панцири, косы, серпы да вилы, – и с других городов купцы приезжие. Кто оружие привез, кто, опять же, меха, а кто и просто не мудрствуя особо чугунками с горячими пирожками да пряниками прилавок уставил. И судя по тому, как расходился нехитрый товар, впору задуматься было, что выгодней – заморскими диковинами торговать или же пирогами с гусятиной.
Внезапно толпа замерла, повернув головы в одну сторону, потом нестройно зашумела и расступилась. Мужики разом скинули шапки.
– Княгиня… княгиня идет…
И правда. Вдоль торговых рядов в сопровождении десятка дружинников шла княгиня.
– Надо же, почитай, впервые за год из терема вышла, – громким шепотом сказала какая-то баба. – Может, попустило горюшко-то?..
– Молчи, дурища! – шикнул на нее стоящий рядом муж, чувствительно пихая супругу локтем в бок. – Не приведи Господь, услышит.
Княгиня медленно плыла мимо прилавков, ни на чем не останавливая рассеянного взгляда. Сбоку, готовясь в случае чего поддержать вдову, шла ее престарелая няня. На руках у княгини лежал спеленутый сверток, из которого вполне осмысленно смотрели на мир большие карие глаза – такие же, как и у княгини.
Но, видимо, блеск и роскошь товаров мало трогали молодую вдову. Потворствуя уговорам няньки, вышла она наконец прогуляться – а надо ли? Не лучше ли было остаться в тереме перед иконами, с которыми вот уже который месяц вела беседы молодая женщина – и, казалось, порой получала ответы. Но не было ответа на главный вопрос – за что?..
– За грехи наши, матушка, Господь испытания посылает, – неизменно отвечала нянька, когда вопрос касался и ее ушей. – А запирать себя в тереме не след. Не ради себя – ради князя надобно выходить на свет, воздухом свежим дохнуть, чтоб не закисла в малом возрасте кровь молодецкая.
Послушалась. Вышла. Люди вокруг… Кланяются… Лица, лица, лица… А того, родного, нет… И не будет более…
На глаза княгини вновь навернулись было слезы, но тут сбоку, совсем рядом что-то громыхнуло. Княгиня вздрогнула всем телом и чуть не выронила ребенка. Бдительная нянька подхватила вдову под локти.
– Да что ж ты делаешь, басурман ты эдакий, – зашипела она.
И осеклась.
Ребенок выпрастал ручонки из пеленок и, радостно смеясь, тянул их к странной круглой игрушке, которую держал в руках желтолицый, узкоглазый человек за прилавком.
Человек улыбнулся и, тряхнув железным шаром еще раз, протянул ребенку игрушку. Княгиня сперва отшатнулась было от странного человека, копья дружины качнулись в сторону торгового гостя, но, повинуясь внезапному порыву, шагнула вдруг вперед и протянула сверток. Гость вложил шар в ладошки младенца и, увидя, как тот вцепился в игрушку, кивнул:
– Хороший воин будет, – сказал он со странным шипящим акцентом. – Сильный. Если погремушку в руках сам крепко держит, ланъабан, когда вырастет, тоже не уронит.
Княгиня беспомощно обернулась. Старший десятка шагнул вперед и протянул гостю гривну – немалая цена за детскую забаву. Но гость отчаянно замотал головой.
– Нет. Не возьму. Подарок.
– Бери, – десятник сурово сдвинул брови. – Княгиня жалует от щедрот.
– Нет, – заупрямился гость. – Это не княгине. Это ее сыну.
Петровна удивленно отметила, как вдруг порозовели щеки молодой вдовы. Что-то появилось в ее глазах, как-то по-другому взглянула она на заморского гостя, после чего передала ребенка няньке и, решительно скинув с шеи воротник из шкурок соболя, пихнула в спину десятника – отойди, мол!
Тот изумленно повиновался. А княгиня уже протягивала купцу воротник, который стоил всей его лавки с товарами да еще и двух соседних в придачу.
– Бери. Это от меня ответный подарок.
Гость из неведомой Поднебесной страны внимательно взглянул в глаза молодой женщины и покачал головой.
– Не могу. Слишком дорогой подарок.
– Для меня самый бесценный дар – это когда улыбается мой ребенок, – медленно проговорила княгиня. – Больше у меня ничего не осталось на этом свете. Сегодня ты сделал мне такой подарок. Так что возьми.
Последние слова прозвучали почти просительно, с ноткой мольбы. Гость протянул руки и принял дорогой подарок, словно святыню.
Нянька покачала головой.
– Ох, и страшен басурман, – прошептала. – Погремушку подарил, поди ж ты…
Княгиня повернулась и пошла прочь. Следом за ней живым железным щитом двинулись дружинники. Народ недолго смотрел вслед, а после так же недолго завидовал удачливому торговцу – бывает, кому-то везет больше, кому-то меньше…
Со столба съехал задом в подстеленную солому Тюря, зажав в зубах голенища вожделенных сапог.
– Ды… стал! – выдохнул он счастливо. Потом, с трудом разведя сплетенные вокруг столба руки, вытащил изо рта сапоги и, подобрав слюни радости, заорал дурным голосом на всю ярмарку:
– Достааааал!!!!!
Между тем медведь на помосте доел яблоки из корзины и угрожающе зарычал – мол, давайте еще!
– А вот это видел? – участливо спросил скоморох, показывая медведю фигу.
Фига мишке не понравилась. Он заворчал и попытался встать на задние лапы, однако немилосердный рывок цепи, приклепанной к кольцу в носу зверя, заставил того утихомириться. Скоморох намотал цепь на руку и заорал:
– А вот так баба пьяного мужика домой ведет!
И под улюлюканье толпы ретировался с помоста от греха подальше вместе с понурым медведем.
На помост взбежал другой скоморох, местный, в шапке с бубенцами. Следом за ним, крякнув, влез тот самый детина, что, по словам Игната, своей дубиной ловко ошеломил ливонского рыцаря.
Смешно тряся головой, так, что бубенцы залились разноголосым, переливчатым звоном, скоморох обежал вокруг Митяя, разглядывая его, словно впервые увидел, потом восхищенно похлопал по необъятной ручище богатыря и, повернувшись к толпе, закричал неожиданно зычно:
– Ой вы, гой еси, люди добрые,
Горожане, сельчане, купцы заморские,
Нынче вот скоморохи скромные
Да забаву вам приготовили
Нешутейную да сурьёзную.
Бой жестокий с кровавой юшкою,
Что юродивым, старым да немошным,
А еще молодым красным девицам
Лишь в один глаз смотреть разрешается.
Бой великого воя-витязя,
Что могуч аки дикий тур
И свиреп аки вепрь лесной…
Кто-то из толпы, замаявшись слушать столь длинное предисловие, крикнул:
– Слышь, Васька, кончай трепаться. Давай начинай.
Скоморох осекся было, но ненадолго. Подойдя к краю помоста, он приложил ладонь к бровям козырьком и принялся всматриваться в толпу, отыскивая нетерпеливого зрителя.
Девки хихикали, пряча глаза, – несмотря на дурацкий колпак, скоморох был парнем видным.
Не отыскав смутьяна, Васька взвыл утробным голосом:
– А людей, что кричат да сетуют,
Мы обложим словами срамными
С головы да до самых валенок,
Но попозже, когда их выследим…
– Эх, – вздохнул какой-то дед. – С таким голосиной в церкви на клиросе петь, а не народ смущать бесовскими игрищами.
– А чо ж ты, старый, тогда на те игрища приперся? – громогласно отозвалась какая-то дородная бабка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53