Обычно разведчики защищались отчаянно, и
проходило немало времени, прежде чем все становилось на свои места.
Однако сегодня ничего интересного не предвиделось.
Медведев читал докладную космобиолога Савина в полупустом зале.
Операторы телекамер откровенно зевали. Штейнкопф, склонив седую львиную
голову, следил за чтением по немецкому тексту и время от времени
усмехался.
В буфете у стойки бара было шумно и многолюдно.
- А я все-таки понимаю Савина - кристаллопланеты кого хочешь с ума
сведут...
- Но послушай, искусственное происхождение, это же черт знает что
такое!
- Да что ты привязался к искусственному происхождению? Он же сам
пишет: "Допускаю в качестве рабочей гипотезы". Вот смотри здесь: "Моя
задача гораздо уже..." так... так... Вот; "Доказать возможность жизни на
кристаллопланетах... убрать тем самым барьер Штейнкопфа с пути
человечества... остальное сделают другие..."
- Ну и что он доказал? Только то, что Штейнкопф прав!
- У него здесь очень серьезные выкладки...
- Выкладки! Нет жизни на кристаллопланетах? Нет!
- Я полностью согласен с Гориным: верх нелепости. Правой рукой Савин
подтверждает Штейнкопфа, левой пытается отрицать. Я просто не понимаю,
почему Совет принял к обсуждению эту докладную. Ясно ведь, что докладная -
плод фантазии переутомленного человека. Даже неудобно как-то за него...
- Товарищи, а почему сам Савин не был ни на одном заседании? И сейчас
его нет...
- Стыдно, наверное, за свое произведение...
- Брось, Панчук, как не совестно! Савин болен...
- А что с ним?
- Не знаю.
- Говорят, катар верхних дыхательных путей или бронхит... В общем,
что-то в этом роде...
- Никогда не думал, что космонавты боятся простуды...
- Осторожно, "киты" на горизонте!
- Не выдержали...
- Из него никогда не выйдет серьезного ученого, - торопливо, с
одышкой говорил директор Института генетики Столыпин, едва поспевая за
тяжелой, но стремительной фигурой одного из восьми постоянных
председателей МСК, Манука Георгиевича Микаэляна. - Он и раньше метался из
института в институт, от одной темы к другой. И ничего не доводил до
конца. Его стремление к оригинальничанью и рекламе не знает границ.
Планеты-зонды! Планеты-яйца! Бред какой-то...
Микаэлян нетерпеливо раскачивался на носках, ожидая, пока автомат
наполнит стакан. Ободренный его молчанием, Столыпин продолжал:
- И потом эта теория "перенасыщенного раствора". Савин отвергает
эволюционное перерождение неживых форм материн в органику. Вы только
послушайте: "Перенасыщенный раствор соли может бесконечно долго оставаться
раствором, но стоит бросить туда хотя бы один кристаллик, как начнется
бурная кристаллизация, и за минуту почти весь раствор превратится в
твердое тело. Так и в космосе - накопление факторов возникновения жизни
может идти бесконечно долго, не давая жизни. Но достаточно легкого толчка,
чтобы произошел биологический взрыв..." Это же пресловутый божественный
первотолчок! Чистейшей воды деизм!
Запотевший стакан жег пальцы. Отдуваясь, кряхтя и морщась, Микаэлян
пил ледяной боржоми маленькими глотками и старался не смотреть на
Столыпина.
- А эта галиматья об управляемых биосферах? Или о "жизненных
инъекциях"? Какие перлы: "Намеренное введение в чужие миры естественных
или искусственных организмов может разбудить спящие миллионостолетиями
пустыни кристаллопланет, и кто знает, какие горизонты откроются нам
тогда!" Каково, а? А ведь молодежи только свистни - она на рога полезет...
Провокация!
Микаэлян посмотрел пустой стакан на свет и поставил его на стойку.
- Слушай, Столыпин, ты на Луне был?
- Был. А...
- В скафандре?
- Смеетесь, Манук Георгиевич? В мои годы - скафандр!
- Вах! Так ведь на Луне нет атмосферы! И жизни нет! Что же ты
наделал, Столыпин? Ты давно уже мертвец!
- Ах вот вы о чем... Но Луна - это совсем другое дело!
- А у нас в Армении говорят: "Если кончил одно дело - скорей берись
за другое, иначе не успеешь сделать третье". Хорошо говорят, да?
- Манук Георгиевич, значит, вы...
- Ничего и не я! - разозлился вдруг Микаэлян и зашагал к дверям,
раздвигая толпу мощным коротким корпусом.
В буфете снова зашумели.
- Товарищи, а ведь Микаэлян за Савина! Мне показалось...
- Вот именно показалось! Просто Микаэлян против Столыпина, вот что.
Он его терпеть не может...
- Терпит, как видишь.
- Бездарь...
- Не бездарь, а организатор науки. Теперь так называют...
Когда Андрей и Нина тихонько вошли в зал заседаний и, не замеченные
никем, присели на крайнюю скамью, Столыпин уже кончал свое выступление. Он
вдохновенно и витиевато говорил о пережитках идеализма у отдельных молодых
ученых, о пресловутом Верховном Разуме, о волюнтаризме в науке.
- Некоторые молодые ученые в погоне за рекламой и сомнительной
известностью в некомпетентных кругах широкой публики время от времени
выдвигали, выдвигают и будут выдвигать так называемые "безумные гипотезы",
посягать на фундаментальные законы природы, проверенные опытом. Я
подчеркиваю - проверенные опытом! К одному из таких фундаментальных
законов относится теория жизненного барьера нашего уважаемого Ореста
Генриховича Штейнкопфа.
Штейнкопф исподлобья посмотрел на потный голый затылок Столыпина и
что-то тихо сказал соседу, брезгливо оттопыривая нижнюю губу. Сосед
согласно кивнул.
- Гипотеза Савина заманчива и внешне доказательна. Но это обман,
товарищи! Можно выдумать что угодно, изобрести самую что ни на есть
сногсшибательную теорию и более или менее логично доказать ее. Но в мире
от этого ничего не изменится. У нас есть один критерий - практика, опыт,
эксперимент. Экспедиция "Альфа" опытным путем практически доказала наличие
барьера Штейнкопфа и несовместимость жизни с дозвездным веществом. Я
подчеркиваю - практически! На каком же основания Савин предлагает нам свои
полуграмотные домыслы? Какую цель он преследует, кроме желания прослыть
новатором и оригиналом?
Столыпин тщательно вытер лысину платком, поправил галстук и, отпив
глоток из стакана, аккуратно прополоскал рот.
- И еще на одно я хочу обратить ваше внимание, товарищи... Савин
выступает с провокационным предложением ввести кристаллопланетам
"жизненную инъекцию" из земных организмов, обещая за это целую кучу
радужных перспектив. Можем ли пойти на такое? Нет, тысячу раз нет! И
прежде всего потому, что это противоречит доказанному практически, а
следовательно, фундаментальному и незыблемому закону Ореста Генриховича
Штейнкопфа. Кто же может решиться на подобный безумный шаг? Кто возьмет на
себя ответственность за его последствия? Я спрашиваю - кто?
Вопрос прозвучал риторически. В зале и за столом Совета
переговаривались, ожидая конца затянувшейся речи.
Столыпин выдержал эффектную паузу и стукнул костистым кулаком по
трибуне:
- Я спрашиваю, кто после всего сказанного решится на подобный
преступный эксперимент?
Микаэлян неодобрительно сморщился и постучал пальцами по столу.
- Слушай, Иван Васильевич, здесь не театр и не суд. Все так ясно, и
никто пока не собирается...
- Дураков нет! - весело донеслось с галерки.
- Есть!
Телеоператор, еще ничего не поняв, профессиональным рывком развернул
камеру на сто восемьдесят градусов, и миллионы глаз увидели лицо Андрея -
насупленное, скуластое, с набухшими под кожей желваками и подергивающимися
губами.
- Вы, Иван Васильевич, много и вполне справедливо говорили о
необходимости проверить теорию практикой. Но когда речь зашла об
ответственности" желающих провести проверку не оказалось. Печально, но
сейчас это уже не имеет значения.
Андрей закашлялся, прикрыв ладонью рот, и пошел к столу Совета,
бесшумно и осторожно ступая по ворсистому полу.
Ему показалось, что Медведев чуть заметно кивнул из-за стола.
- Я хочу сделать дополнительное заявление Совету. Находясь на планете
ПКК-13СД38, я намеренно нарушил пункт сто второй Всеобщего космического
устава...
Зал затих. Тихо стало у домашних телестен и каютных экранов, на
спутниках и орбитальных станциях, на Луне, на Марсе, на Венере, на внешних
постах, где Солнце светит не ярче, чем Сириус Земле, и на звездолетах,
которым чужие светила сияют в тысячу раз ярче, чем Земле - Солнце.
- Я хочу рассказать все по порядку.
Слова были как тяжелые скользкие камни" он с трудом пригонял их друг
к другу, громоздил одно на другое, тяжело дыша, но неуклюжее сооружение
вдруг рассыпалось само собой, и приходилось начинать все сначала.
Он рассказывал медленно, путаясь в незначительных подробностях, но
постепенно власть пережитого заставила забыть о нацеленных объективах и
прожекторах, и стало свободнее.
Он остановился, чтобы перевести дыхание, и поднял глаза. Он не увидел
зал, не увидел побледневшего, напряженного лица Нины.
Раздвоенная синяя скала повисла над Белым озером, как два прямых
крыла, застывших в ожидании взмаха.
В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик, тик-тик.
Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.
Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно - сплющенная,
раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.
Метроном звучал все громче.
Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.

* * *
Створки скафандра медленно разошлись, и нездешний зеленый свет ударил
в лицо, ослепил.
Чужой плотный воздух забил нос и рот, и нельзя было ни вздохнуть, ни
выдохнуть. Почему-то заложило уши, как в падающем самолете, и слышно было
только, как хрустят ребра, бесполезно поднимая и опуская грудь.
Ослепленный и оглушенный долгой звериной мыслью без слов, он подумал,
что это конец. Свободная правая рука, скребя по металлу ногтями, безвольно
поползла вниз. Веки налились свинцом и закрылись сами собой.
И тогда сквозь затихающий шум крови он услышал свое имя.
Это не был далекий тоскующий крик, как бывает при галлюцинации или в
сонном кошмаре. Голос донесся со стороны озера, гулко, внятно и
требовательно:
- Андрей!
Нина всегда будила его так. Подходила к постели и говорила в самое
ухо:
- Андрей!
Но сейчас она сказала очень громко, так, что заклокотало
тысячекратное эхо:
- Андрей!
Он рывком поднял отяжелевшую голову. Не открывая глаз, нащупал в нише
аварийного запаса первый попавшийся биопакет и, разорвав зубами, выбросил
наружу. Потом еще один. И еще.
Ямка, вырезанная в лабире лучевой пилой, быстро заполнилась кусками
вспучившейся хлореллы, какими-то колбочками, змеевиками, пленками,
сетками, в которых жили миллионы колоний невидимых организмов.
Сдерживать дыхание больше не было сил. Кто-то изнутри колотил будто
молотком в оба виска, грозя проломить череп, под плотно сомкнутыми веками
плыл кровавый туман, сквозь который мелькали черные снежинки - все
быстрее, быстрее, быстрее...
Но перед тем, как окончательно потерять сознание, он все-таки успел
захлопнуть створки скафандра и нажать красную кнопку.
Возвращение из небытия было мучительным. Обожженные, отравленные
легкие требовали кислорода, а сильно поредевшая хлорелла все еще не могла
восстановить нарушенный ритм дыхания.
И тогда Андрей испугался.
Липкий страх полз откуда-то снизу, перебирался в руки, покалывая
кончики пальцев, тошнотой подступал к горлу. Андрей открыл глаз. Вокруг
ничего не изменилось, но он был уверен, что за секунду до этого окрестные
скалы двигались. Двигались прямо на него, чтобы окружить, смять,
раздавить. Он боялся моргнуть, потому что скалы за это мгновение могли
сделать еще один шаг. Затравленно озираясь, он стал медленно пятиться к
дископлану.
Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
Холодный пот стекал со лба, разъедая уголки глаз, мешая следить за
скалами. В легких свистело и хрипело. Теплая струйка побежала из носа,
расплылась на губах. Свободной рукой он вытер губы, поднес к глазам-на
пальцах была кровь.
Дать тревогу! Немедленно дать тревогу!
Сзади звякнул металл. Андрей пригнулся, ожидая удара. Удара не было.
Прошла четверть минуты, прежде чем он сообразил, что сзади лесенка
дископлана.
Дать тревогу!
Скользя по ступенькам, он пятился вверх по лесенке, спиной пролез в
овальный проем, устроился на сиденье. Задраил люк.
Дать тревогу...
Он, видимо, все-таки дал бы сигнал тревоги, если бы не приступ
долгого, жестокого, изматывающего кашля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9