Крабтри удалось оживить Джеймса Лира, и теперь они с К. вели, судя по всему, сложнейшую, недоступную пониманию простого смертного беседу о значении образа какаду в фильме «Гражданин Кейн». Крабтри трудно было назвать безумным киноманом, но он обладал необыкновенной памятью и с легкостью мог восстановить мельчайшие подробности сюжета, и, конечно же, для человека, наделенного столь буйным и мрачным воображением, как мой друг, в образе, созданном Орсоном Белесом, нашлось немало пищи для размышлений. Во всяком случае, так он утверждал, пытаясь произвести благоприятное впечатление на Джеймса Лира. Под холодным взглядом К., или его проницательного доппельгэнгера, Крабтри протянул мне ладонь, на которой лежала целая россыпь таблеток, похожих на маленькие голубые виноградины, розовые полумесяцы, серые звездочки и крошечные белые пирамидки.
— Бог мой, твоя рука похожа на чашу со священными дарами. — Я склонился над столом. — Позволь мне попробовать одну из этих белых пирамидок.
Я запил таблетку жидкостью, которая плескалась на дне стакана Крабтри: нечто пахнущее кетоном и альдегидом и, как я предположил, отдаленно напоминающее плохую текилу. Затем я вернулся на середину зала и еще в течение часа танцевал под мелодии, которые старина Карл Франклин называл музыкой в стиле ритм-энд-блюз в исполнении знаменитого Питсбургского оркестра «Дабл Даун», до тех пор пока боль в лодыжке и чувство неловкости не исчезли окончательно. Ханна Грин закатала рукава фланелевой рубашки и расстегнула две верхние пуговки, предоставив мне возможность любоваться потрепанным воротником ее белой трикотажной футболки и тоненькой серебряной цепочкой.
Она танцевала с закрытыми глазами, изображая полную отрешенность от внешнего мира; задуманный Ханной сложный хореографический рисунок в основном состоял из ломаных движений и широких круговых пробежек по всей площадке, так что в какие-то моменты мне казалось, что Ханна танцует вовсе не со мной и лишь использует мое тело, чтобы создать центр вращения, вокруг которого она кружила по своей собственной спиралевидной орбите. Я пришел к выводу, что в этом нет ничего удивительного: мне бы на ее месте тоже не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто я мог выбрать в качестве партнера для танца этого неуклюжего монстра, этот ржавый механизм, скрипучий, как мой «форд-гэлекси», это старое чудовище с помятой физиономией, такой же унылой, как моя собственная. Но в следующую секунду она открывала глаза и, одарив меня особой улыбкой — так могут улыбаться только прекрасные амазонки из штата Юта, — протягивала мне руки, позволяя неуклюжему монстру немного покружиться вместе с ней. Каждый раз, когда наши лица оказывались на одной орбите, я чувствовал непреодолимую потребность завести разговор, главным образом для того, чтобы выразить свои сомнения: первое, разумно ли она поступает, танцуя со мной, и второе, стоит ли мне вообще танцевать. Поэтому, когда оркестр смолк и музыканты снова ушли на перерыв, я вздохнул с облегчением и собрался вернуться к столику. Однако Ханна мертвой хваткой вцепилась мне в запястье и, притащив меня к волшебному телефону-автомату заказала сразу три песни.
— «Just My Imagination», — сказала она, даже не взглянув на замусоленный список. — Затем «When a Man Loves a Woman» и «Get It While You Саn».
— O-o, нет, — застонал я, — это мне не по силам.
— Тихо, — шикнула на меня Ханна и, приподнявшись на цыпочки, обвила мою шею руками, — сегодня возражения не принимаются.
— Но завтра я пожалею об этом.
— Отлично, — заявила Ханна, — завтра суббота. У каждого человека должно быть какое-то занятие, которому он посвящает свободное время.
Еще несколько пар вышло на площадку, чтобы присоединиться к нашему танцу. Я никогда не мог понять, в чем, собственно, заключается искусство медленного танца, поэтому еще со школы убедил себя, что моя основная задача состоит в том, чтобы как можно крепче прижимать к себе партнершу, время от времени испускать томные стоны и переминаться с ноги на ногу, как человек, который давно и безнадежно ждет автобуса. Я чувствовал, как постепенно остывают лежащие на моих плечах потные руки Ханны, и вдыхал исходящий от ее волос легкий запах яблок. Примерно на середине душераздирающего признания в исполнении Перси Слидж разные субстанции, которыми я в течение вечера пичкал мой организм, составили более-менее сбалансированную комбинацию, и я на короткий миг забыл обо всех уже случившихся неприятностях и о тех разумных доводах, по которым мне следует оставить в покое бедняжку Ханну Грин. Я был счастлив. Я поцеловал ее желтые, пахнущие спелыми яблоками волосы, и почувствовал, как спрятанное у меня в штанах дряхлое артиллерийское орудие вдруг заворочалось и заняло ударную позицию. Должно быть, я вздохнул, и, вероятно из-за сукровицы, которой сочилось мое израненное сердце, этот вздох получился невыносимо печальным.
— Я сейчас перечитываю «Поджигательницу», — сказала Ханна. Полагаю, ею двигало искреннее желание подбодрить меня. — Потрясающая книга. — Ханна говорила о моем втором романе — крайне неприятной истории о любви и безумии, которую я написал незадолго до окончания моей личной второй мировой войны, сидя в глубоком бункере под названием «мой второй брак». Бункер был обречен на уничтожение, а мою вторую жену, ученого-метеоролога, я называл просто — Ева Б. Эта была изящная книга, стройная композиция которой стоила мне немалых мучений. И хотя сам я был крайне невысокого мнения о романе, надо признать, что в нем имелись кое-какие удачные эпизоды: например, очень яркое описание пожара в небольшом частном зоопарке и бурная сексуальная сцена, где читатель мог подробно рассмотреть, а также ощутить вкус и запах анального отверстия главной героини. — Это глубоко трагическая вещь, и невыразимо прекрасная. Ах, Грэди, мне нравится твой стиль, ты пишешь так просто и так естественно. Кажется, что каждое написанное тобой предложение всегда существовало, оно не придумано автором, а просто взято из какого-то тонкого эфирного пространства, или откуда там ты их достаешь, и перенесено на бумагу.
— Спасибо. — Я скромно потупил глаза.
— И мне нравится перечитывать те слова, которые ты написал на моем экземпляре книги.
— Рад, что тебе понравилось.
— Только я не такая невинная овечка, как тебе, может быть, кажется.
— Надеюсь, что это неправда, — сказал я и в этот момент случайно увидел собственное отражение в тусклой зеркальной стене, некогда считавшейся гордостью «Хай-хэта»: старый, толстый, хромоногий и сутулый снежный человек, с редеющими волосами и большими очками на потном носу, за стеклами которых видны мутные воспаленные глаза; руки этого страшилища так крепко сжимали хрупкое тело юного беззащитного ангела, что невозможно было понять, ангел ли под держивает его или страшилище, навалившись всей своей жирной тушей на ангела, прижимает невинное создание к грешной земле. Я перестал топтаться на месте и отпустил Ханну Грин. Почти одновременно со мной Дженис Джоплин прекратила свои настойчивые призывы не поворачиваться спиной к любви, которая сама идет нам навстречу; последняя из заказанных Ханной песен подошла к концу, и в зале наступила тишина. Остальные пары разошлись, оставив нас с Ханной в полном одиночестве, мы стояли посреди площадки и молча смотрели друг на друга. И тут хрупкое душевное равновесие, в котором я находился благодаря действию таблеток и виски, рухнуло, и я стал противен сам себе.
— Ну, и что ты собираешься делать дальше? — спросила Ханна, игриво шлепнув меня ладонью по животу.
В ответ я помычал какую-то глупость вроде: «Танцевать с тобой до рассвета».
— Я имею в виду Эмили. — Ханна нетерпеливо передернула плечами. — Полагаю, сегодня вечером, когда ты вернешься, она не будет встречать тебя у порога дома.
— Скорее всего не будет, — согласился я. — Пожалуйста, постарайся не выглядеть такой довольной.
Она покраснела.
— Извини.
— На самом деле я не знаю, что делать дальше.
— Я знаю. — Похлопав себя по карманам джинсов, Ханна выудила пригоршню мелочи и широким жестом припечатала к моей ладони три теплые монетки по двадцать пять центов.
Стараясь держаться прямо, я кое-как добрел до телефона, опустил деньги и снял трубку.
— Вы должны мне помочь, — сказал я.
— Кто это? — В трубке послышался надтреснутый голос, принадлежавший пожилой леди с тонкими, как куриные перья, волосами, выкрашенными в голубоватый цвет горной лаванды, в побитом молью свитере из ангоры и маленьких круглых очках, стекла которых поблескивали в полумраке, как глаза голодной кошки. Последние лет триста леди провела в своем подземелье, принимая заявки от представителей вымирающего племени влюбленных, у которых были пьяные голоса и вдребезги разбитые сердца. — Я не понимаю, что вы говорите.
— Я говорю, что мне необходима помощь, — сказал я, наматывая на палец телефонный шнур. — Мне бы хотелось услышать что-нибудь такое, что может спасти мою жизнь.
— Это музыкальный автомат, дорогуша, — равнодушным и несколько рассеянным голосом произнесла пожилая леди, словно, разговаривая со мной, она одновременно косилась на экран телевизора, установленного на ее рабочем месте, где бы это рабочее место ни находилось, или разглядывала свежий номер «Космополитена», лежащий на ее старых больных коленях. — Эй, ты понял? Это не настоящий телефон, и ты говоришь не с человеком, а с автоматом.
— Да, я понял. — В моем голосе не было уверенности. — Просто я не знаю, что заказать.
Я бросил взгляд на Ханну и попытался изобразить на лице спокойную и уверенную улыбку человека, который не боится, что его в любую минуту может вырвать, или он рухнет на пол без сознания, или причинит боль еще одной молодой женщине, превратив ее в очередную жертву своей душевной черствости. Судя по растерянности и тревоге, промелькнувшей в глазах Ханны, я решил, что моя жалкая попытка разыграть супермена бесславно провалилась, но тут я увидел К., он поднялся из-за стола и, словно ледокол, разрезающий вековые льды, направился сквозь толпу в сторону Ханны. Его лицо, искаженное мрачной решимостью, вызванной, насколько я мог разглядеть, сильным алкогольным опьянением, было истинным лицом того тайного сообщника, того вечного призрака, который обитал в пыльных углах пустой и холодной комнаты Альберта Ветча и других подобных ему полуночников. Но когда К. начал приближаться к Ханне, она просто повернулась, опустила голову и, мучительно покраснев от собственной грубости, так что ее лоб, щеки и даже шея сделались пунцовыми, зашагала в тот угол, где стоял я.
— Одну минутку — сказал я Музыкальной Ведьме, притаившейся в телефоне-автомате, и прикрыл микрофон ладонью. — Ханна, пожалуйста, потанцуй с ним. — Я снова попытался выдавить одну из моих натужных улыбок. — Он очень известный писатель. Эй, вы еще там? — обратился я к Ведьме.
— Интересно, куда я денусь? — хмыкнула женщина. — Дорогуша, тебе ведь уже было сказано — я не настоящий человек, это всего лишь моя работа.
— Но, Грэди, — Ханна взяла меня под руку, — я не хочу с ним танцевать. — Ее глаза, смотревшие на меня из-под растрепавшейся челки, наполнились такой тоскливой мольбой, что я не на шутку встревожился. Обычно Ханна воспринимала окружающую действительность с тихим оптимизмом, как и подобает девушке, выросшей в мормонской общине, всегда оставаясь подчеркнуто вежливой и сохраняя способность с философским спокойствием относиться к любым скандальным, печальным и диковинным событиям местного и вселенского масштаба. — Я хочу танцевать с тобой.
— Хорошо. — Вытянув шею, я наблюдал, как К. на полном ходу развернулся на сто восемьдесят градусов и с пьяной сосредоточенностью начал прокладывать обратный курс к столику. Он прибыл как раз в тот момент, когда головы Джеймса Лира и Терри Крабтри вынырнули на поверхность после погружения в очень долгий и очень глубокий поцелуй и закачались в плывущем по залу розоватом тумане. Глаза Джеймса расширились и остекленели, а губы сложились в большую идеально ровную букву «О».
— Извините, — сказал я в трубку, — но мне пора бежать.
— Да-да, конечно, дорогуша. — Женщина порывисто вздохнула и в раздумье принялась барабанить по наушникам своими длинными ядовито-розовыми ногтями. — Как насчет «Sukiyaki»?
— Отлично. А почему бы оставшиеся две песни вам тоже не поставить по своему выбору?
Я повесил трубку, заключил Ханну в вялые объятия и рассыпался в извинениях. Я извинился раз двадцать, так что в результате мы оба перестали понимать, о чем, собственно, идет речь. Ханна заверила меня, что все в порядке, и я поспешил к столику в дальнем углу зала. Подойдя к моим воркующим голубкам, я положил холодные пальцы на пылающий затылок Джеймса Лира.
— Через десять секунд, — сказал я, помогая Джеймсу подняться на ноги, — сюда набьется столько народу, что мы не сможем пробиться к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Бог мой, твоя рука похожа на чашу со священными дарами. — Я склонился над столом. — Позволь мне попробовать одну из этих белых пирамидок.
Я запил таблетку жидкостью, которая плескалась на дне стакана Крабтри: нечто пахнущее кетоном и альдегидом и, как я предположил, отдаленно напоминающее плохую текилу. Затем я вернулся на середину зала и еще в течение часа танцевал под мелодии, которые старина Карл Франклин называл музыкой в стиле ритм-энд-блюз в исполнении знаменитого Питсбургского оркестра «Дабл Даун», до тех пор пока боль в лодыжке и чувство неловкости не исчезли окончательно. Ханна Грин закатала рукава фланелевой рубашки и расстегнула две верхние пуговки, предоставив мне возможность любоваться потрепанным воротником ее белой трикотажной футболки и тоненькой серебряной цепочкой.
Она танцевала с закрытыми глазами, изображая полную отрешенность от внешнего мира; задуманный Ханной сложный хореографический рисунок в основном состоял из ломаных движений и широких круговых пробежек по всей площадке, так что в какие-то моменты мне казалось, что Ханна танцует вовсе не со мной и лишь использует мое тело, чтобы создать центр вращения, вокруг которого она кружила по своей собственной спиралевидной орбите. Я пришел к выводу, что в этом нет ничего удивительного: мне бы на ее месте тоже не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, будто я мог выбрать в качестве партнера для танца этого неуклюжего монстра, этот ржавый механизм, скрипучий, как мой «форд-гэлекси», это старое чудовище с помятой физиономией, такой же унылой, как моя собственная. Но в следующую секунду она открывала глаза и, одарив меня особой улыбкой — так могут улыбаться только прекрасные амазонки из штата Юта, — протягивала мне руки, позволяя неуклюжему монстру немного покружиться вместе с ней. Каждый раз, когда наши лица оказывались на одной орбите, я чувствовал непреодолимую потребность завести разговор, главным образом для того, чтобы выразить свои сомнения: первое, разумно ли она поступает, танцуя со мной, и второе, стоит ли мне вообще танцевать. Поэтому, когда оркестр смолк и музыканты снова ушли на перерыв, я вздохнул с облегчением и собрался вернуться к столику. Однако Ханна мертвой хваткой вцепилась мне в запястье и, притащив меня к волшебному телефону-автомату заказала сразу три песни.
— «Just My Imagination», — сказала она, даже не взглянув на замусоленный список. — Затем «When a Man Loves a Woman» и «Get It While You Саn».
— O-o, нет, — застонал я, — это мне не по силам.
— Тихо, — шикнула на меня Ханна и, приподнявшись на цыпочки, обвила мою шею руками, — сегодня возражения не принимаются.
— Но завтра я пожалею об этом.
— Отлично, — заявила Ханна, — завтра суббота. У каждого человека должно быть какое-то занятие, которому он посвящает свободное время.
Еще несколько пар вышло на площадку, чтобы присоединиться к нашему танцу. Я никогда не мог понять, в чем, собственно, заключается искусство медленного танца, поэтому еще со школы убедил себя, что моя основная задача состоит в том, чтобы как можно крепче прижимать к себе партнершу, время от времени испускать томные стоны и переминаться с ноги на ногу, как человек, который давно и безнадежно ждет автобуса. Я чувствовал, как постепенно остывают лежащие на моих плечах потные руки Ханны, и вдыхал исходящий от ее волос легкий запах яблок. Примерно на середине душераздирающего признания в исполнении Перси Слидж разные субстанции, которыми я в течение вечера пичкал мой организм, составили более-менее сбалансированную комбинацию, и я на короткий миг забыл обо всех уже случившихся неприятностях и о тех разумных доводах, по которым мне следует оставить в покое бедняжку Ханну Грин. Я был счастлив. Я поцеловал ее желтые, пахнущие спелыми яблоками волосы, и почувствовал, как спрятанное у меня в штанах дряхлое артиллерийское орудие вдруг заворочалось и заняло ударную позицию. Должно быть, я вздохнул, и, вероятно из-за сукровицы, которой сочилось мое израненное сердце, этот вздох получился невыносимо печальным.
— Я сейчас перечитываю «Поджигательницу», — сказала Ханна. Полагаю, ею двигало искреннее желание подбодрить меня. — Потрясающая книга. — Ханна говорила о моем втором романе — крайне неприятной истории о любви и безумии, которую я написал незадолго до окончания моей личной второй мировой войны, сидя в глубоком бункере под названием «мой второй брак». Бункер был обречен на уничтожение, а мою вторую жену, ученого-метеоролога, я называл просто — Ева Б. Эта была изящная книга, стройная композиция которой стоила мне немалых мучений. И хотя сам я был крайне невысокого мнения о романе, надо признать, что в нем имелись кое-какие удачные эпизоды: например, очень яркое описание пожара в небольшом частном зоопарке и бурная сексуальная сцена, где читатель мог подробно рассмотреть, а также ощутить вкус и запах анального отверстия главной героини. — Это глубоко трагическая вещь, и невыразимо прекрасная. Ах, Грэди, мне нравится твой стиль, ты пишешь так просто и так естественно. Кажется, что каждое написанное тобой предложение всегда существовало, оно не придумано автором, а просто взято из какого-то тонкого эфирного пространства, или откуда там ты их достаешь, и перенесено на бумагу.
— Спасибо. — Я скромно потупил глаза.
— И мне нравится перечитывать те слова, которые ты написал на моем экземпляре книги.
— Рад, что тебе понравилось.
— Только я не такая невинная овечка, как тебе, может быть, кажется.
— Надеюсь, что это неправда, — сказал я и в этот момент случайно увидел собственное отражение в тусклой зеркальной стене, некогда считавшейся гордостью «Хай-хэта»: старый, толстый, хромоногий и сутулый снежный человек, с редеющими волосами и большими очками на потном носу, за стеклами которых видны мутные воспаленные глаза; руки этого страшилища так крепко сжимали хрупкое тело юного беззащитного ангела, что невозможно было понять, ангел ли под держивает его или страшилище, навалившись всей своей жирной тушей на ангела, прижимает невинное создание к грешной земле. Я перестал топтаться на месте и отпустил Ханну Грин. Почти одновременно со мной Дженис Джоплин прекратила свои настойчивые призывы не поворачиваться спиной к любви, которая сама идет нам навстречу; последняя из заказанных Ханной песен подошла к концу, и в зале наступила тишина. Остальные пары разошлись, оставив нас с Ханной в полном одиночестве, мы стояли посреди площадки и молча смотрели друг на друга. И тут хрупкое душевное равновесие, в котором я находился благодаря действию таблеток и виски, рухнуло, и я стал противен сам себе.
— Ну, и что ты собираешься делать дальше? — спросила Ханна, игриво шлепнув меня ладонью по животу.
В ответ я помычал какую-то глупость вроде: «Танцевать с тобой до рассвета».
— Я имею в виду Эмили. — Ханна нетерпеливо передернула плечами. — Полагаю, сегодня вечером, когда ты вернешься, она не будет встречать тебя у порога дома.
— Скорее всего не будет, — согласился я. — Пожалуйста, постарайся не выглядеть такой довольной.
Она покраснела.
— Извини.
— На самом деле я не знаю, что делать дальше.
— Я знаю. — Похлопав себя по карманам джинсов, Ханна выудила пригоршню мелочи и широким жестом припечатала к моей ладони три теплые монетки по двадцать пять центов.
Стараясь держаться прямо, я кое-как добрел до телефона, опустил деньги и снял трубку.
— Вы должны мне помочь, — сказал я.
— Кто это? — В трубке послышался надтреснутый голос, принадлежавший пожилой леди с тонкими, как куриные перья, волосами, выкрашенными в голубоватый цвет горной лаванды, в побитом молью свитере из ангоры и маленьких круглых очках, стекла которых поблескивали в полумраке, как глаза голодной кошки. Последние лет триста леди провела в своем подземелье, принимая заявки от представителей вымирающего племени влюбленных, у которых были пьяные голоса и вдребезги разбитые сердца. — Я не понимаю, что вы говорите.
— Я говорю, что мне необходима помощь, — сказал я, наматывая на палец телефонный шнур. — Мне бы хотелось услышать что-нибудь такое, что может спасти мою жизнь.
— Это музыкальный автомат, дорогуша, — равнодушным и несколько рассеянным голосом произнесла пожилая леди, словно, разговаривая со мной, она одновременно косилась на экран телевизора, установленного на ее рабочем месте, где бы это рабочее место ни находилось, или разглядывала свежий номер «Космополитена», лежащий на ее старых больных коленях. — Эй, ты понял? Это не настоящий телефон, и ты говоришь не с человеком, а с автоматом.
— Да, я понял. — В моем голосе не было уверенности. — Просто я не знаю, что заказать.
Я бросил взгляд на Ханну и попытался изобразить на лице спокойную и уверенную улыбку человека, который не боится, что его в любую минуту может вырвать, или он рухнет на пол без сознания, или причинит боль еще одной молодой женщине, превратив ее в очередную жертву своей душевной черствости. Судя по растерянности и тревоге, промелькнувшей в глазах Ханны, я решил, что моя жалкая попытка разыграть супермена бесславно провалилась, но тут я увидел К., он поднялся из-за стола и, словно ледокол, разрезающий вековые льды, направился сквозь толпу в сторону Ханны. Его лицо, искаженное мрачной решимостью, вызванной, насколько я мог разглядеть, сильным алкогольным опьянением, было истинным лицом того тайного сообщника, того вечного призрака, который обитал в пыльных углах пустой и холодной комнаты Альберта Ветча и других подобных ему полуночников. Но когда К. начал приближаться к Ханне, она просто повернулась, опустила голову и, мучительно покраснев от собственной грубости, так что ее лоб, щеки и даже шея сделались пунцовыми, зашагала в тот угол, где стоял я.
— Одну минутку — сказал я Музыкальной Ведьме, притаившейся в телефоне-автомате, и прикрыл микрофон ладонью. — Ханна, пожалуйста, потанцуй с ним. — Я снова попытался выдавить одну из моих натужных улыбок. — Он очень известный писатель. Эй, вы еще там? — обратился я к Ведьме.
— Интересно, куда я денусь? — хмыкнула женщина. — Дорогуша, тебе ведь уже было сказано — я не настоящий человек, это всего лишь моя работа.
— Но, Грэди, — Ханна взяла меня под руку, — я не хочу с ним танцевать. — Ее глаза, смотревшие на меня из-под растрепавшейся челки, наполнились такой тоскливой мольбой, что я не на шутку встревожился. Обычно Ханна воспринимала окружающую действительность с тихим оптимизмом, как и подобает девушке, выросшей в мормонской общине, всегда оставаясь подчеркнуто вежливой и сохраняя способность с философским спокойствием относиться к любым скандальным, печальным и диковинным событиям местного и вселенского масштаба. — Я хочу танцевать с тобой.
— Хорошо. — Вытянув шею, я наблюдал, как К. на полном ходу развернулся на сто восемьдесят градусов и с пьяной сосредоточенностью начал прокладывать обратный курс к столику. Он прибыл как раз в тот момент, когда головы Джеймса Лира и Терри Крабтри вынырнули на поверхность после погружения в очень долгий и очень глубокий поцелуй и закачались в плывущем по залу розоватом тумане. Глаза Джеймса расширились и остекленели, а губы сложились в большую идеально ровную букву «О».
— Извините, — сказал я в трубку, — но мне пора бежать.
— Да-да, конечно, дорогуша. — Женщина порывисто вздохнула и в раздумье принялась барабанить по наушникам своими длинными ядовито-розовыми ногтями. — Как насчет «Sukiyaki»?
— Отлично. А почему бы оставшиеся две песни вам тоже не поставить по своему выбору?
Я повесил трубку, заключил Ханну в вялые объятия и рассыпался в извинениях. Я извинился раз двадцать, так что в результате мы оба перестали понимать, о чем, собственно, идет речь. Ханна заверила меня, что все в порядке, и я поспешил к столику в дальнем углу зала. Подойдя к моим воркующим голубкам, я положил холодные пальцы на пылающий затылок Джеймса Лира.
— Через десять секунд, — сказал я, помогая Джеймсу подняться на ноги, — сюда набьется столько народу, что мы не сможем пробиться к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58