– У нас был приказ обыскать весь дом, – продолжал алькальд, пытаясь разглядеть за кругом света от лампы лицо врача. – Были точные указания найти и изъять оружие, боеприпасы и документы с планами антиправительственного заговора. – И, не сводя с зубного врача взгляда еще влажных глаз, добавил: – Вы знаете, что все это правда.
Лицо зубного врача было непроницаемо.
– Я думал, что поступаю хорошо, не выполняя этого приказа, – снова заговорил алькальд, – но я ошибался. Теперь все по-другому, у оппозиции есть гарантии, все живут в мире, а у вас в голове по-прежнему заговоры.
Зубной врач вытер рукавом подушку кресла и перевернул ее нераспоротой стороной вверх.
– Ваша позиция наносит вред всему городку, – продолжал алькальд, показывая на подушку и игнорируя задумчивый взгляд, устремленный зубным врачом на его щеку. – Теперь муниципалитету придется платить за все это, и за входную дверь тоже. Кругленькую сумму – и все из-за вашего упрямства.
– Полощите рот шалфеем, – сказал зубной врач.
IV
В толковом словаре судьи Аркадио нескольких страниц не хватало, и ему пришлось заглянуть в словарь, который был на почте. Ничего вразумительного: «Пасквиль – имя римского сапожника, прославившегося сатирами, которые он на всех писал» – и другие малосущественные уточнения. Было бы в такой же мере исторически справедливо, подумал он, назвать наклеенную на дверь дома анонимку «марфорио». Однако разочарования он не испытывал. В те две минуты, которые он потратил, перелистывая словарь, он впервые за долгое время ощутил приятное чувство исполненного долга.
Видя, что судья Аркадио ставит словарь на этажерку между забытыми томами почтово-телеграфных инструкций и уложений, телеграфист энергичным ударом закончил выстукивание телеграммы, а потом поднялся и подошел к судье, тасуя карты: ему не терпелось продемонстрировать модный фокус – угадывание трех карт. Однако судью Аркадио это совсем не интересовало.
– Я очень спешу, – извинился он и вышел на пышущую жаром улицу.
Он знал, что еще нет одиннадцати и что сегодня, во вторник, впереди у него немало часов, которые надо чем-то заполнить.
В суде его ждал со щекотливым делом алькальд. В последние выборы избирательные карточки членов оппозиционной партии были конфискованы и уничтожены полицией, и теперь у большинства жителей городка не было единственного документа, удостоверявшего их личность.
– Эти люди, которые перетаскивают дома, – сказал, разводя руками, алькальд, – не знают даже, как их зовут.
Судья Аркадио понял, что разведенные руки выражают искреннюю озабоченность. Однако разрешить эту проблему было легко – следовало только назначить регистратора актов гражданского состояния. Еще больше облегчил дело секретарь, который сказал:
– Да надо просто-напросто послать за ним – он уже год как назначен.
Алькальд вспомнил. Несколько месяцев назад, когда ему сообщили, что назначен регистратор актов гражданского состояния, он запросил по междугородному телефону, как его встретить, и получил ответ: «Выстрелами». Теперь поступали другие указания.
Сунув руки в карманы, он повернулся к секретарю: – Напишите письмо.
Стрекот пишущей машинки внес в комнату суда атмосферу бурной деятельности, отнюдь не соответствовавшую настроению судьи Аркадио. Чувствуя внутри себя пустоту, он достал из кармана рубашки смятую сигарету и, перед тем как закурить, покатал ее между ладонями. Потом откинулся в кресле, оттянув до предела; пружины, которыми спинка прикреплялась к сиденью, и вдруг с необыкновенной остротой ощутил, что он живет. Судья Аркадио сначала построил фразу в уме, а уже потом произнес ее:
– Я бы на вашем месте назначил также уполномоченного.
Алькальд против ожидания судьи ответил не сразу. Он посмотрел на часы, но не увидел, сколько времени, а просто отметил про себя, что до обеда еще далеко. Когда он наконец заговорил, особого воодушевления в его голосе не слышалось: он не знал, как назначают уполномоченного.
– Уполномоченного назначает муниципальный совет, – объяснил судья Аркадио. – А поскольку таковой отсутствует и по-прежнему сохраняется режим чрезвычайного положения, вы имеете право назначить его сами.
Алькальд, не читая, подписал письмо и горячо поддержал предложение судьи, однако секретарю рекомендованная его начальником процедура показалась этически сомнительной.
Судья Аркадио стоял на своем: речь идет о чрезвычайной процедуре в условиях чрезвычайного положения.
– Звучит неплохо, – сказал алькальд.
Он снял фуражку и начал ею обмахиваться; судья Аркадио увидел на его лбу отпечатавшийся след околыша. По тому, как тот обмахивался, он понял, что алькальд по-прежнему о чем-то думает. Стряхнув длинным изогнутым ногтем мизинца пепел с сигареты, судья стал ждать.
– Вам не приходит в голову какой-нибудь кандидат? – спросил алькальд.
Было ясно, что вопрос обращен к секретарю.
– Кандидат… – повторил судья, закрыв глаза.
– Я бы на вашем месте назначил честного человека, – сказал секретарь.
Судья поспешил сгладить его бестактность.
– Это само собой разумеется, – сказал он, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
– Кого, например? – спросил алькальд.
– Сейчас мне никто не приходит в голову, – в раздумье ответил судья Аркадио.
Алькальд направился к двери.
– Подумайте об этом, – сказал он судье. – Когда – разделаемся с наводнением, займемся вопросом об уполномоченном.
Секретарь, который сидел, склонясь, над пишущей машинкой, выпрямился только тогда, когда стук каблуков алькальда совсем затих.
– Да он спятил, – заговорил секретарь. – Полтора года назад тогдашнему уполномоченному размозжили прикладами голову, а теперь он ищет, кого бы ему осчастливить этой должностью.
Судья Аркадио вскочил на ноги.
– Я ухожу, – сказал он. – Не хочу, чтобы ты отравил мне обед своими ужасными рассказами.
Судья вышел на улицу. Полдень был какой-то зловещий, и склонный к суевериям секретарь это про себя отметил. Когда он навешивал на дверь замок, ему показалось, будто он совершает что-то запретное. Он побежал и в дверях почты нагнал судью Аркадио, которому захотелось узнать, нельзя ли фокус с тремя картами применить как-нибудь при игре в покер. Телеграфист отказался раскрыть секрет фокуса и согласился только показывать его до тех пор, пока судья Аркадио сам его не поймет. Секретарь смотрел тоже и наконец догадался, в чем дело, а судья Аркадио ни разу даже не взглянул на три карты: он был уверен, что это те самые, какие он назвал, и что именно их телеграфист, не глядя, вытаскивает из колоды и отдает ему.
– Это магия, – сказал телеграфист.
Судья Аркадио подумал, что надо, пожалуй, перейти на другую сторону улицы. Решившись на это, он схватил секретаря за локоть и потянул, словно заставил погрузиться вместе с собой в расплавленное стекло, из которого они вынырнули в тень тротуара. Секретарь объяснил ему фокус. Оказалось так просто, что судья Аркадио почувствовал себя задетым.
Некоторое время они шли молча.
– Вы, конечно, так ничего и не выяснили? – спросил вдруг судья.
Секретарь не сразу понял, о чем идет речь.
– Это очень трудно, – ответил наконец он. – Большинство листков срывают еще до рассвета.
– Этого фокуса я тоже не понимаю, – сказал судья Аркадио. – Клеветнические листки, которые никто не читает, мне бы спать не помешали.
– Дело тут в другом, – сказал секретарь, останавливаясь у своего дома. – Спать людям мешают не сами листки, а страх перед ними.
Хотя сведения, собранные секретарем, были далеко не полными, судья Аркадио все равно захотел их узнать. Он записал все, с именами и подробностями – одиннадцать случаев за семь дней. Ничего общего между одиннадцатью именами не было. По мнению тех, кто видел листки, они были написаны кистью, синими чернилами. Буквы были печатные, и заглавные перемешаны со строчными, будто писал ребенок. Орфографические ошибки были так абсурдны, что казались намеренными. Никаких тайн листки не раскрывали – все, что в них сообщалось, давно уже было общим достоянием. Он перебрал в уме все мыслимые догадки, и тут его окликнул из своей лавки сириец Мойсес:
– Найдется у вас одно песо?
Судья Аркадио не понял, зачем ему одно песо, по карманы вывернул. Там были двадцать пять сентаво и монетка из США – амулет, который он носил с
– Что хотите берите и когда хотите платите, – сказал он и со звоном ссыпал монеты в пустую кассу. –
Не люблю, когда наступает полдень, а мне не за что возблагодарить господа.
Вот почему, когда било двенадцать, судья Аркадио вошел к себе в дом, нагруженный подарками для жены. Он сел на кровать переобуться, а она, завернувшись в отрез набивного шелка, представила себе, какой она будет после родов в новом платье. Она поцеловала мужа в нос. Он попытался было увернуться, но она опрокинула его на спину поперек кровати и навалилась на него. Минуту они пролежали без движения. Судья Аркадио погладил ее по спине, ощущая жар огромного живота, и внезапно почувствовал, как ее бедра вздрогнули.
Она подняла голову и пробормотала сквозь зубы: – Подожди, я закрою дверь…
Алькальд ждал, пока установят последний дом. За двадцать часов возникла новая улица, широкая и голая, упиравшаяся прямо в стену кладбища. Алькальд работал вместе со всеми, расставлял мебель, а потом, уже задыхаясь, ввалился в ближайшую к нему кухню. На очаге, сложенном из камней, кипел суп. Он приподнял крышку с глиняного горшка и вдохнул пар. С другой стороны очага на него молча смотрела большими спокойными глазами худая женщина.
– Значит, пообедаем, – обратился к ней алькальд.
Женщина ничего не сказала. Алькальд, не дожидаясь приглашения, налил себе тарелку супа. Тогда женщина принесла из комнаты стул и поставила его перед столом, чтобы алькальд мог сесть. Хлебая суп, он с благоговейным ужасом оглядел патио. Еще вчера здесь была только голая земля, а сегодня сушилось на веревке белье и в грязи барахтались две свиньи.
– Можете тут даже что-нибудь посадить, – сказал он.
Не поднимая головы, женщина ответила:
– Все равно свиньи сожрут.
А потом, положив на тарелку кусок вареного мяса, два ломтя маниоки и половину зеленого банана, подала ему, подчеркнуто вкладывая в этот акт гостеприимства все безразличие, на какое только была способна. Алькальд, улыбаясь, попытался встретиться с нею взглядом.
– Хватит на всех, – сказал он.
– Пошли вам бог несварение, – ответила, не глядя на него, женщина.
Он сделал вид, что не слышал дурного пожелания, и занялся едой, не обращая внимания на ручейки, пота, стекающие по шее. Когда он доел, женщина, по-прежнему на него не глядя, взяла пустую тарелку.
– И долго вы думаете продолжать это? – спросил алькальд.
Когда женщина заговорила, лицо ее осталось таким же спокойным:
– Пока вы не воскресите наших близких, которых вы убили.
– Сейчас все по-другому, – сказал алькальд. – Новое правительство заботится о благосостоянии граждан, а вы…
Женщина прервала его:
– Как было, так и осталось.
– Чтобы за двадцать четыре часа построили целую улицу – такого еще никогда не бывало, – продолжал алькальд. – Мы пытаемся сделать городок пристойным.
Женщина сняла с проволоки чистое белье и отнесла его в комнату. Алькальд не отрывал от нее взгляда, пока не услышал ответ:
– Наш городок был пристойным, пока не появились вы.
Кофе алькальд ждать не стал.
– Неблагодарные, – сказал он. – Мы дарим им землю, а они еще недовольны.
Женщина не ответила, но, когда алькальд пошел через кухню к выходу на улицу, пробормотала, склонившись над очагом:
– Здесь будет еще хуже, здесь мы будем чаще вас вспоминать – мертвые совсем рядом.
Алькальд попытался вздремнуть до прибытия баркасов, но не смог – зной был невыносим. Опухоль начала спадать, однако чувствовал он себя по-прежнему плохо. Целых два часа, провожая взглядом едва уловимое течение реки, алькальд слушал, как где-то в его комнате стрекочет цикада. Он ни о чем не думал.
Услыхав наконец шум приближающихся баркасов, алькальд разделся догола, обтер полотенцем потное тело и надел форму. Потом отыскал цикаду, взял ее двумя пальцами и вышел на улицу. Из толпы, дожидавшейся баркасов, выбежал чистый, хорошо одетый мальчик и преградил путь алькальду пластмассовым автоматом. Алькальд отдал ему цикаду.
Минутой позже, сидя в лавке сирийца Мойсеса, он уже смотрел, как причаливают суда. Десять минут набережная кипела. Алькальд почувствовал тяжесть в желудке и тупую головную боль, и ему вспомнилось дурное пожелание женщины. Он отвлекся, глядя на пассажиров, спускающихся по деревянным сходням и расправляющих мышцы после восьми часов неподвижного сидения. – Всегда одно и то же, – сказал он. Сириец Мойсес обратил его внимание на то, что в этот раз есть и кое-что новое: прибыл цирк. Алькальд уже знал об этом, хотя не мог бы объяснить, откуда: может, благодаря тому, что на крыше баркаса громоздилась груда шестов и разноцветных полотнищ, или потому, что он увидел двух женщин в платьях одного фасона и расцветки, будто одного человека повторили два раза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22