– Лейтенант, – прошептал он ему на ухо, – купите у меня это хозяйство.
Алькальд не отрываясь смотрел на экран.
– Нет смысла.
– Для меня, – сказал владелец кинотеатра. – А для вас будет золотое дно. Разве не понимаете? К вам священник со своим трезвоном не сунется.
Подумав, алькальд ответил:
– Заманчиво.
Однако никакими обещаниями связывать себя не стал, положив ноги на скамью впереди, он углубился в перипетии запутанной драмы, которая, решил он в конечном счете, не заслуживает и четырех ударов колокола.
Выйдя из кино, он зашел в бильярдную, где в это время разыгрывалась лотерея. Было жарко, из приемника лилась нестройная музыка. Алькальд выпил бутылку минеральной воды и пошел спать.
Он шел, ни о чем не думая, по берегу. Слушая глухое урчанье поднявшейся реки, он ощущал в темноте исходивший от нее запах большого зверя. Уже у себя дома, перед дверью спальни, он вдруг остановился, отпрянул назад и выдернул из кобуры револьвер.
– Выходи на свет, – приказал он, – или я тебя выкурю.
Из темноты прозвучал нежный голосок:
– Лейтенант, нельзя быть таким нервным.
Он стоял не двигаясь, готовый выстрелить, пока та, которая скрывалась внутри, не вышла на свет и он не узнал ее. Это оказалась Кассандра.
– Ты была на волосок от смерти, – сказал алькальд.
Он велел ей вернуться с ним в спальню. Довольно долго Кассандра говорила о разном, перескакивая с одной темы на другую. Она уже сидела в гамаке, сбросила, разговаривая, туфли и теперь с веселой развязностью рассматривала у себя на ногах покрытые огненно-красным лаком ногти.
Сидя напротив и обмахиваясь фуражкой, алькальд корректно поддерживал разговор. Он снова курил. Когда пробило двенадцать, она откинулась в гамаке на спину, протянула к нему руку в позвякивающих браслетах и легонько ущипнула за нос.
– Уже поздно, малыш, – сказала она. – Погаси свет.
Алькальд улыбнулся.
– Я звал тебя не для этого, – сказал он.
Она не поняла.
– На картах гадаешь? – спросил алькальд.
Кассандра села.
– Конечно, – сказала она.
И потом, уже сообразив, надела туфли.
– Только у меня нет с собой колоды, – сказала она.
– Бог помогает тому, кто сам себе помогает, – улыбнулся алькальд.
Он вытащил из глубины сундука захватанную колоду карт. Она серьезно и внимательно оглядела каждую карту с обеих сторон.
– Мои лучше, – сказала она. – Но все равно, самое важное – это как они лягут.
Алькальд пододвинул столик и сел напротив; Кассандра начала раскладывать карты.
– Любовь или дела? – спросила она.
Алькальд вытер вспотевшие ладони.
– Дела, – сказал он.
VI
Под карнизом флигеля, где жил священник, укрылся от дождя бездомный осел и всю ночь бил копытами в стену спальни. Ночь была беспокойная. Только на рассвете падре Анхелю удалось наконец заснуть по-настоящему, а когда он проснулся, у него было такое чувство, будто он весь покрыт пылью. Уснувшие под дождем туберозы, вонь отхожего места, а потом, когда отзвучали пять ударов колокола, также и мрачные своды церкви казались измышленными специально для того, чтобы сделать это утро тяжелым и трудным.
Из ризницы, где он переодевался к мессе, падре Анхель слышал, как Тринидад собирает свой урожай мертвых мышей, а в церковь между тем тихо проходят женщины, которых он там видел каждое утро. Во время мессы он со все усиливающимся раздражением замечал ошибки служки, его отвратительную латынь и в момент окончания службы испытал беспросветную тоску, терзавшую его в худшие минуты жизни.
Он уже шел завтракать, когда путь ему преградила сияющая Тринидад.
– Сегодня еще шесть попались! – воскликнула она, показывая коробку с дохлыми мышами.
Падре Анхель попытался стряхнуть с себя уныние.
– Великолепно, – сказал он. – Теперь нам надо только найти норки, и тогда мы избавимся от них окончательно.
Тринидад уже нашла норки. Она рассказала, как в разных местах храма, особенно в звоннице и у купели, отыскала их и залила асфальтом. Этим утром она видела, как о стену билась обезумевшая мышь, тщетно проискавшая всю ночь вход к себе в дом.
Они вышли на замощенный камнем дворик, где уже распрямлялись первые туберозы. Тринидад остановилась выбросить дохлых мышей в отхожее место. Войдя в свою комнату, падре Анхель снял салфетку, под которой каждое утро, словно по волшебству, появлялся завтрак, присылавшийся ему из дома вдовы Асис, и приготовился есть.
– Да, чуть не забыла: я так и не смогла купить мышьяк, – сказала, входя к нему в комнату, Тринидад. – Дон Лало Москоте говорит, что продаст его только по рецепту врача.
– Мышьяк уже не понадобится, – сказал падре Анхель. – Они теперь задохнутся в своих норах.
Пододвинув кресло к столу, он достал чашку, блюдо тонкими ломтиками кукурузного хлеба и кофейник с выгравированным японским драконом. Тринидад открыла окно.
– Всегда надо быть наготове – вдруг они появятся снова, – сказала она.
Падре Анхель начал было наливать себе кофе, но остановился и посмотрел на Тринидад: в бесформенном балахоне и ортопедических ботинках она подходила к его столу.
– Ты слишком много об этом думаешь, – сказал он.
Ни в этот момент, ни позднее падре Анхель так и не обнаружил в густых бровях Тринидад хоть какого-нибудь намека на беспокойство. Не сумев унять легкое дрожание пальцев, он долил в чашку кофе, бросил в него две чайные ложки сахарного песка и, не отрывая взгляда от висевшего на стене распятия, стал размешивать.
– Когда ты исповедовалась в последний раз?
– В пятницу, – ответила Тринидад.
– Скажи мне одну вещь: было ли хоть раз, чтобы ты скрыла от меня какой-нибудь грех?
Тринидад отрицательно покачала головой.
Падре Анхель закрыл глаза и вдруг, перестав мешать кофе, положил ложечку на тарелку и схватил Тринидад за руку.
– Стань на колени, – сказал он ей.
Ошеломленная Тринидад поставила картонную коробку на пол и стала перед ним на колени.
– Читай покаянную молитву, – приказал падре Анхель отеческим тоном исповедника.
Скрестив на груди руки, Тринидад неразборчиво забормотала молитву и остановилась только, когда падре положил ей руку на плечо и сказал:
– Достаточно.
– Я лгала, – сказала Тринидад.
– Что еще?
– У меня были дурные мысли.
Так она исповедовалась всегда – перечисляла общими словами одни и те же грехи и всегда в одном и том же порядке. На этот раз, однако, падре Анхель не мог противостоять желанию заглянуть немного поглубже.
– Например? – спросил он.
– Я не знаю, – промямлила Тринидад. – Просто бывают иногда дурные мысли.
Падре Анхель выпрямился.
– А не приходила тебе в голову мысль лишить себя жизни?
– Пресвятая дева Мария! – воскликнула, не поднимая головы, Тринидад и постучала костяшками пальцев по ножке стола. – Нет, никогда, падре!
Падре Анхель рукой поднял ее голову и, к своему отчаянию, обнаружил, что глаза девушки наполняются слезами.
– Ты хочешь сказать, что мышьяк тебе и вправду нужен был только для мышей?
– Да, падре.
– Тогда почему ты плачешь?
Тринидад попыталась снова опустить голову, но он твердо держал ее за подбородок. Из ее глаз брызнули слезы, и падре Анхелю показалось, будто по его пальцам потек теплый уксус.
– Постарайся успокоиться, – сказал он ей. – Ты еще не закончила исповедь.
Он дал ей выплакаться и, когда почувствовал, что она уже не плачет, сказал мягко:
– Ну хорошо, а теперь расскажи мне.
Тринидад высморкалась в подол, проглотила вязкую, соленую от слез слюну, а потом заговорила снова своим низким, на редкость красивым голосом.
– Меня преследует мой дядя Амбросио, – сказала она.
– Как это?
– Он хочет, чтобы я позволила ему провести ночь в моей постели.
– Рассказывай дальше.
– Больше ничего не было, – сказала Тринидад. – Ничего, клянусь богом.
– Не клянись, – наставительно сказал падре. И тихо, как в исповедальне, спросил: – Скажи, с кем ты спишь?
– С мамой и остальными женщинами, – ответила Тринидад. – Нас семь в одной комнате.
– А он?
– В другой комнате, где мужчины.
– А в твою комнату он не входил ни разу?
Тринидад покачала головой.
– Ну, не бойся, скажи мне всю правду, не отставал от нее падре Анхель. – Он никогда не пытался пойти в твою комнату?
– Один раз.
– Как это произошло?
– Не знаю, – сказала Тринидад. – Я проснулась и почувствовала – он лежит рядом, под моей москитной сеткой, такой тихонький; он сказал, что ничего мне не сделает, а хочет только со мной спать, потому что боится петухов.
– Каких петухов?
– Не знаю, – ответила Тринидад. – Так он мне сказал.
– А ты ему что сказала?
– Что если он не уйдет, я закричу и всех разбужу.
– И что же он тогда сделал??
– Кастула проснулась и спросила меня, что случилось, и я сказала – ничего, наверно, ей просто что-то приснилось; а он лежал тихий-тихий, будто мертвый, и я даже не слышала, как он вылез из-под сетки.
– Он был одет, – почти утвердительно сказал падре.
– Как он обычно спит, – сказала Тринидад, – в одних штанах.
– И он не пытался до тебя дотронуться?
– Нет, падре.
– Скажи мне правду.
– Я не обманываю, падре, – настаивала Тринидад. – Клянусь богом.
Падре Анхель снова поднял рукой ее подбородок и посмотрел в печальные влажные глаза.
– Почему ты скрывала это от меня?
– Я боялась.
– Чего?
– Не знаю, падре.
Он положил руку ей на плечо и начал говорить. Тринидад кивала в знак согласия. Потом, закончив, он начал тихо молиться вместе с ней. Он молился самозабвенно, с каким-то страхом, оглядывая мысленно, насколько ему позволяла память, всю свою жизнь. В минуту, когда он давал ей отпущение грехов, им уже начало овладевать предчувствие надвигающегося несчастья.
Резким толчком алькальд открыл дверь и крикнул:
– Судья!
Из спальни, на ходу вытирая руки о юбку, вышла жена судьи Аркадио.
– Он не появлялся уже две ночи, – сказала она.
– Черт подери, – выругался алькальд, – в канцелярии его вчера тоже не было. Я ищу его везде по неотложному делу, но никто понятия не имеет, где он обретается. Вы не знаете, где бы он мог быть?
Женщина пожала плечами:
– У шлюх, наверно.
Алькальд вышел, не затворив за собою двери, и зашагал в бильярдную, где из включенного на полную мощность музыкального автомата лилась слащавая песенка. Там он сразу прошел к отгороженному в глубине помещению и громко крикнул:
– Судья!
Хозяин, дон Роке, занятый переливанием рома в большую оплетенную бутыль, оторвался от своего дела и прокричал в ответ:
– Его здесь нет, лейтенант!
Алькальд двинулся за ширму. Там сидели группами и играли в карты мужчины. Судьи Аркадио никто не видел.
– Вот черт, – сказал алькальд, – то у нас в городке про всех все знают,
– Узнайте лучше у того, кто наклеивает листки, – посоветовал дон Роке.
– Отстаньте от меня с этой писаниной! – огрызнулся алькальд.
Судьи Аркадио не оказалось и в суде. Было девять асов утра, но секретарь суда уже дремал, лежа в галерее патио. Алькальд направился в участок и приказал трем полицейским одеться и пойти поискать судью Аркадио в танцевальном зале или у трех известных всему роду женщин. После этого он снова вышел на улицу побрел, не думая о том, куда идет. Внезапно он увидел судью в парикмахерской – лицо его было закрыто горячим полотенцем, а сам он сидел, широко расставив ноги.
– Черт подери, судья, – воскликнул алькальд, – я уже два дня вас ищу!
Парикмахер снял полотенце, и взору алькальда предстали опухшие глаза; на подбородке тенью лежала трехдневная щетина.
– Вы пропадаете где-то, а ваша жена рожает, – сказал алькальд.
Судья Аркадио вскочил на ноги:
– Дьявол!
Громко захохотав, алькальд толкнул его обратно кресло.
– Не валяйте дурака, – сказал он. – Я искал вас не поэтому.
Закрыв глаза, судья Аркадио снова откинулся в кресле.
– Заканчивайте, и пойдем в суд, – сказал алькальд. – Я вас подожду.
Он сел на скамейку.
– Где вы, черт возьми, пропадали?
– Здесь, – ответил судья.
Алькальд был не частым гостем в парикмахерской. Kак-то раз он увидел прикрепленное к стене объявление: «Говорить о политике воспрещается», но тогда оно покаялось ему естественным. На этот раз, однако, оно заставило его задуматься.
– Гвардиола! – позвал он.
Парикмахер вытер бритву о брюки и застыл в ожидании.
– Что такое, лейтенант?
– Кто уполномочил тебя это вывесить? – спросил, показывая на объявление, алькальд.
– Опыт, – ответил парикмахер.
– Запрещать может только правительство, – сказал он. – У нас демократия.
Парикмахер снова принялся за работу.
– Никто не вправе препятствовать людям выражать свои мысли, – продолжал алькальд, разрывая картонку.
Швырнув обрывки в мусорницу, он подошел к туалетному столику вымыть руки.
– Вот видишь, Гвардиола, – наставительно сказал судья, – к чему приводит лицемерие.
Алькальд посмотрел в зеркало на парикмахера и увидел, что тот поглощен работой. Пристально глядя на него, он начал вытирать руки.
– Разница между прежде и теперь, – сказал он, – состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь – демократическое правительство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22