Он знал эту тишину сумерек: когда-то, в такой же самый вечер, он впервые испытал во всей полноте ощущение власти.
– Значит, снова, – сказал он вслух.
Снова. Как и прежде, они были отпечатаны на стеклографе на обеих сторонах листа, и их можно было бы узнать где и когда угодно по неуловимому налету тревоги, оставляемому подпольем.
Он долго раздумывал в темноте, складывая и разгибая бумажный лист, прежде чем принять решение. Наконец он сунул листовку в карман, и там его пальцы наткнулись на ключи от камеры.
– Ровира! – позвал он.
Его самый доверенный полицейский вынырнул из темноты. Алькальд протянул ему ключи.
– Займись этим парнем, – сказал он. – Постарайся уговорить его назвать тех, кто доставляет к нам пропагандистские листовки. Не удастся добром – добивайся по-другому.
Полицейский напомнил, что вечером он дежурит.
– Позабудь об этом, – сказал алькальд. – До нового приказа не занимайся больше ничем. И вот что, – добавил он так, словно его осенила вдруг блестящая мысль, – отправь-ка этих, во дворе, по домам. Сегодня ночью патрулей не будет.
Он вызвал в бронированную канцелярию трех полицейских, по его приказу сидевших все это время без дела в участке, и велел им надеть форменную одежду, хранившуюся у него в шкафу под замком. Пока они переодевались, он сгреб со стола холостые патроны, которые давал патрульным в предшествующие вечера, и достал из сейфа горсть боевых.
– Сегодня ночью патрулировать будете вы, – сказал он, проверяя винтовки, чтобы дать полицейским самые лучшие. – Не делайте ничего, но пусть люди знают, что вы на улице.
Раздав патроны, он предупредил:
– Но смотрите – первого, кто выстрелит, поставлю к стенке.
Алькальд подождал ответа. Его не последовало.
– Понятно?
Все трое – два ничем не примечательных метиса и гигантского роста блондин с прозрачными голубыми глазами – выслушали последние слова алькальда, укладывая патроны в патронташи. Они вытянулись.
– Понятно, господин лейтенант.
– И вот еще что, – добавил уже неофициальным тоном алькальд. – Сейчас Асисы в городке, и вы, может статься, встретите кого-нибудь из них пьяным и он полезет на рожон. Так вы с ним не связывайтесь – пусть идет своей дорогой.
Алькальд снова подождал ответа, но его не последовало и на этот раз.
– Понятно?
– Понятно, господин лейтенант.
– Вот так-то, – заключил алькальд. – А ухо держать востро.
Запирая церковь после службы, которую он начал на час раньше, чтобы успеть закончить до сигнала трубы, падре Анхель почувствовал запах падали. Вонь появилась и исчезла, так и не заинтересовав его, но позднее, когда он поджаривал ломтики зеленых бананов и подогревал молоко к ужину, падре понял ее причину: Тринидад заболела, и с субботы никто не выбрасывает дохлых мышей. Он вернулся в храм, очистил мышеловки и отправился к Мине, жившей метрах в двухстах от церкви.
Дверь ему отворил сам Тото Висбаль. В маленькой полутемной гостиной, в которой стояли где попало табуретки с обитыми кожей сиденьями, а стены были увешаны литографиями, мать и слепая бабушка Мины пили из чашек какой-то горячий ароматный напиток. Мина делала искусственные цветы.
– Уже прошло пятнадцать лет, падре, – сказала слепая, – как вы последний раз были у нас в доме.
Это и вправду было так. Каждый день проходил он мимо окна, у которого сидела и делала бумажные цветы Мина, но в дом не заходил никогда.
– Как летит время, – сказал падре, а потом, давая понять, что торопится, повернулся к Тото Висбалю. – Хочу попросить вас о любезности: пусть Мина с завтрашнего дня последит за мышеловками. Тринидад, – объяснил он Мине, – с субботы больна.
Тото Висбаль не возражал,
– Только время тратить попусту, – вмешалась слепая. – Все равно в этом году конец света.
Мать Мины положила старухе на колено руку, чтобы та замолчала, однако слепая ее руку сбросила.
– Бог наказывает суеверных, – сказал священник.
– Написано, – не унималась слепая, – кровь потечет по улицам, и не будет силы человеческой, которая сможет ее остановить.
Падре обратил к ней полный сострадания взгляд. Она была очень старая, страшно бледная, и казалось, что ее мертвые глаза проникают в самую суть вещей.
– Будем тогда купаться в крови, – пошутила Мина.
Падре Анхель повернулся к ней и увидел, как она с иссиня-черными волосами и такая же бледная, как ее слепая бабушка, вынырнула из облака лент и разноцветной бумаги. Она казалась аллегорической фигурой из живой картины на какой-нибудь школьной вечеринке.
– Воскресенье, а ты работаешь, – упрекнул он ее.
– Я уж ей говорила, – снова вмешалась слепая. – Дождь из горячего пепла просыплется на ее голову.
– Бог труды любит, – с улыбкой сказала Мина.
Падре по-прежнему стоял, и Тото Висбаль, пододвинув табуретку, снова предложил ему сесть. Он был тщедушный, с суетливыми от робости движениями.
– Спасибо, – отказался падре Анхель, – я спешу, а то комендантский час застанет меня на улице.
И, обратив наконец внимание на воцарившуюся в городке мертвую тишину, добавил:
– Можно подумать, что уже больше восьми.
Только сказав это, он понял: после того как камеры пустовали почти два года, Пепе Амадор опять за решеткой, а городок снова на милости трех убийц. Поэтому люди уже с шести сидят по домам.
– Странно, – казалось, падре Анхель разговаривает сам с собой. – В такое время как теперь – да это просто безумие!
– Рано, или поздно это должно было случиться, – сказал Тото Висбаль. – Страна расползается по швам.
Он проводил падре до двери.
– Листовки видели?
Падре остолбенел.
– Снова?
– В августе, – заговорила слепая, – наступят три дня тьмы.
Мина протянула старухе начатый цветок.
– Замолчи, – сказала она, – и кончи вот это.
Слепая ощупала цветок и стала доделывать его, продолжая в то же время прислушиваться к голосу священника.
– Значит, опять, – сказал падре.
– Уже с неделю как появились, – сказал Тото Висбаль. – Одна оказалась у нас, и неизвестно, кто ее подсунул. Сами знаете, как это бывает.
Священник кивнул.
– Там написано: как было, так все и осталось, – продолжал Тото Висбаль. – Пришло новое правительство, обещало мир и безопасность для всех, и сначала все ему поверили. Но чиновники остались такими же, как были.
– А разве неправда? – сказала мать Мины. – Снова комендантский час, и опять эти три убийцы на улице.
– Обо всем этом написано, – подала голос слепая.
– Чепуха какая-то, – задумчиво сказал падре. – Ведь положение теперь другое. Или, по крайней мере, – поправил он себя, – было другим до сегодняшнего вечера.
Прошло несколько часов, прежде чем он, лежа без сна в духоте москитной сетки, спросил себя, не стояло ли время на месте в течение всех девятнадцати лет, которые он провел в этом приходе. Перед своим домом он услышал топот сапог и звон оружия, предшествовавшие в другие времена винтовочным выстрелам. Только на этот раз топот стал слабеть, вернулся через час и удалился снова, а выстрелы так и не прозвучали. Немного позже, измученный бессонницей и жарой, он понял, что уже давно поют петухи.
IX
Матео Асис попытался установить по крикам петухов, который час. Наконец его, словно на волне, вынесло в явь.
– Сколько времени?
Нора Хакоб протянула в полутьме руку и взяла с ночного столика часы со светящимся циферблатом. Ответ, который она должна была дать, разбудил ее совсем.
– Полпятого, – сказала она.
– Дьявол!
Матео Асис соскочил с постели, однако головная боль и металлический вкус во рту заставили его умерить стремительность своих движений. Он нащупал в темноте ногами ботинки.
– Еще чуть-чуть, и меня бы застал рассвет, – сказал он ей.
– Вот бы хорошо было, – отозвалась она и, включив ночник, снова увидела его знакомый хребет с выступающими позвонками и бледные ягодицы. – Тогда тебе пришлось бы просидеть здесь до завтра.
Она была совсем нагая, край простыни едва прикрывал ее пах. При свете лампы голос ее терял свое спокойное бесстыдство.
Матео Асис обулся. Он был высокий и плотный. Нора Хакоб, уже два года принимавшая его от случая к случаю, мучилась от необходимости молчать о мужчине, который казался ей созданным для того, чтобы женщина о нем рассказывала.
– Ты растолстеешь, если не будешь за собой следить, – сказала она. – Если бы мужчины рожали, они бы не были такие бесчувственные.
Он прошел в ванную и помылся, стараясь не вдыхать воздух глубоко – любой запах сейчас, на рассвете, был ее запахом. Когда он вернулся, она уже сидела на постели.
– Как-нибудь на днях, – сказала Нора Хакоб, – мне надоест играть в прятки, и я расскажу всем обо всем.
Он взглянул на нее только когда оделся совсем. Она вспомнила о своих отвислых грудях и, продолжая говорить, подтянула простыню к подбородку.
– Не верю, что придет время, – сказала она, – когда мы сможем позавтракать в постели и остаться в ней до вечера. В пору вывесить самой на себя листок.
Матео Асис весело рассмеялся.
– Старый Бенхаминсито тогда умрет, – сказал он. – Кстати, как он поживает?
– Представь себе – ждет, чтобы умер Нестор Хакоб.
Она увидела, как он, уже в дверях, поднял в знак прощания руку.
– Постарайся приехать на сочельник, – сказала она.
Он обещал, а потом пересек на цыпочках патио и вышел на улицу. Его кожу смочило несколько мелких холодных капель. На площади его остановил окрик:
– Руки вверх!
Перед глазами вспыхнул свет карманного фонарика. Он отвернул лицо в сторону.
– Фу ты, черт! – выругался невидимый за светом алькальд. – Поглядите только, кого мы встретили! Сюда или отсюда?
Он погасил фонарик, и Матео Асис увидал алькальда и трех полицейских. Алькальд был свежевыбритый и умытый, и на груди у него висел автомат.
– Сюда, – сказал Матео Асис.
Чтобы разглядеть время на своих часах, алькальд подошел поближе к фонарному столбу. До пяти оставалось десять минут. Безмолвным взмахом руки он подал знак полицейским прервать комендантский час и стал ждать, пока замрет сигнал трубы, внесший в рассвет печальную ноту.
Попрощавшись с полицейскими, он пошел вместе с Матео Асисом через площадь.
– Ну все, – сказал он. – С писаниной покончено.
Усталости в его голосе было больше, чем удовлетворения.
– Поймали?
– Нет еще, – ответил алькальд. – Но я только что закончил последний обход и могу сказать, что сегодня впервые за все время не наклеили ни одного листка. Достаточно было припугнуть.
Когда они были уже у двери, Матео Асис прошел вперед, чтобы привязать собак. В кухне потягивалась и зевала прислуга. Алькальда встретил лай рвущихся с цепи собак, сменившийся через секунду мирными прыжками и сопением умолкнувших псов.
Когда появилась вдова Асис, они пили кофе, сидя на перилах галереи около кухни. Уже рассветало.
– Полуночник, – сказала вдова, – будет хорошим отцом семейства, но никогда не будет хорошим мужем.
Несмотря на шутку, лицо ее не могло скрыть следов мучительного и долгого бодрствования. Ответив на приветствие, алькальд подобрал автомат с пола и повесил его через плечо.
– Пейте сколько хотите кофе, лейтенант, – сказала вдова, – но ружей мне в дом не приносите.
– Наоборот, – улыбнулся Матео Асис, – тебе самой надо попросить у него ружье, чтобы ты могла пойти к мессе.
– Я и без этой палки могу себя защитить, – отозвалась вдова. – Божественное провидение с нами. Мы, Асисы, верили в бога еще тогда, когда на много лиг вокруг не было ни одного священника.
Алькальд встал и попрощался.
– Надо выспаться, – сказал он, – такая жизнь не для христиан.
Он пошел, лавируя между утками, курами и индюками, постепенно заполнявшими патио. Вдова погнала птиц прочь. Матео Асис пошел в спальню, принял ванну, переоделся и вышел седлать мула. Его братья уехали еще на рассвете.
Когда он снова появился в патио, вдова Асис возилась с клетками.
– Не забывай, – сказала она, – беречь свою шкуру одно, но допускать панибратство – совсем другое.
– Он зашел только выпить кофе, – стал оправдываться Матео Асис. – Мы шли и разговаривали, и я даже не заметил, как пришли к дому.
Стоя в конце галереи, он смотрел на мать, однако она, заговорив снова, к нему не повернулась. Казалось, что она обращается к птицам.
– Больше я говорить с тобой об этом не стану, – сказала она. – Не приводи ко мне в дом убийц.
Покончив с клетками, она посмотрела в упор на сына:
– А где, интересно, околачивался ты?
Этим утром дурные предзнаменования мерещились судье Аркадио в самых обычных и малозначительных событиях дня.
– Даже голова заболела, – сказал он, пытаясь описать жене овладевшее им беспокойство.
Утро было солнечное. Река впервые за несколько недель перестала казаться угрожающей и пахнуть невыделанными кожами. Судья Аркадио отправился в парикмахерскую.
Пол был до блеска натерт мастикой, а зеркала начищены свинцовыми белилами. Пока судья усаживался, парикмахер начал протирать их тряпкой.
– Понедельников не должно быть на свете, – сказал судья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22