Эх, а все-таки классно так мчаться по городу, который принадлежит тебе и только тебе! Не мэру, не бомжу, не обывателю с детьми, не птице, не зверю, не комару подвальному, не двигателю дизельному, а равно бензиновому – но тебе и только одному тебе, да!
Город быстро меняется: мгновение, как проскочил один Большой проспект, что на Петроградской – а тебе уже Василеостровский Большой готов под ноги лечь, но вот мы его когда-нибудь после навестим; только успел привыкнуть к вывескам, к деревьям – ан уже не пивная, а выставочный зал, деревья спилены за трухлявостью, вместо коммунизма призывают помнить, что курение опасно для здоровья (а сами яркой пачкой подманивают попробовать), настенные райтеры отбомбились поверх конкурентов, но тоже почерк не разобрать.
Вот здесь он грякнулся, Андрюша, подобно метеору, расплескав нечистые мозги и внутренности по окрестному граниту… Я нахожусь в недалеком прошлом, примерно часов за 17–18 до того момента, как мы втроем прибыли на это место, но в Полном Питере. Теперь можно не спеша оглядеться, приглядеться, принюхаться, не маскируя от своих новых коллег и соратников столь острого интереса. Это я фигурально выражаюсь насчет приглядеться и принюхаться, речь идет, конечно же, о некоторых внечеловеческих возможностях моих, которые пора и уместно включить. Удивительно! Это покруче Светкиного соскока с морока будет: никаких следов убийства с помощью механизмов, магии, либо мышечной силы. Никаких! Труп есть, а убийцами не пахнет.
Самоубийство!!!
В первый момент меня накрывает разочарование от столь будничной развязки, но во второй я уже облегченно смеюсь и мысленно показываю себе средний палец, как интеллектуально незрячему лоху и недотепе: самоубийством тоже «не пахнет». Да оно, кстати говоря, гораздо круче было бы представить – как он так сумел, если сам? Сам летать Ложкин не умел, это стопудово: простейшие порча и отвод глаз – вот и все его невеликие таланты. Карлссона, что ли, нанял? Нет, это и не самоубийство. Все, что мне удалось «нащупать», это легчайший, призрачнейший следчишко – туда, на Крестовский, к стадиону имени товарища Мироныча. Ну так я его и в Полном Питере почувствовал и даже, по-моему, слегка «облажался», дал заметить это окружающим. Значит, завтра мы поедем туда смотреть да разбираться. А может даже и дальше, за стадион, на самый Елагин следочек приведет. Хорошее место, славное, бодрящее… Раньше я очень любил там бывать, а в последние годы слегка подразлюбил, дал волю человеческому в себе, допустил под сердце печаль. Человеческое сострадание – это полезно, в качестве прививки и лекарства, если не желаешь раньше времени превращаться в материк или океан, но – хлопотно сознанию, щемяще, так сказать…
Однако, я хочу пить. Вся избыточная вода, что во мне была, вышла тремя доступными ей стезями: через жаркое роллерское дыхание, сквозь потовые железы и с помощью мочепроводящих путей: прямо с Тучкова моста – но заставил-таки Малую Неву побулькать, дабы не притворялась глухонемою. Теперь организм пищит, требует влаги. О, на самом деле хотение попить – это ничто, блеф изнеженной плоти, ложная потребность. Хочется – это когда забываешь почти обо всех социальных условностях, отделяющих тебя от зверя, это когда готов выпить чужую кровь, чтобы не дать загустеть своей. Жажда испытывать жажду – это так по-человечески. Я ставил на себе и других эксперименты испытания жаждой – по неделе и больше: я же и оказался устойчивее всех и живучее. Единственное общее: моральные нормы в каждом из нас, в объектах эксперимента, иссякли с одинаковой неизбежностью, хотя и чуть в разные сроки. Равно и с едой – пропасть между голодом и аппетитом так широка, что редкая духовность долетит до ее середины. И это неумолимо: не инстинкты при нас, а мы при инстинктах.
Вот и попить-пожрать в Пустом Питере – тоже целая философская проблема: если я зайду в лавку и возьму оттуда банку лимонада – а ей судьба быть купленной через несколько часов, что тогда будет? Если съем чужой, предназначенный другому человеку пирожок, – что будет с пирожком, со мной и с человеком? Правильный ответ: со мной ничего не будет, остальное не знаю. Я не пробовал так делать, хотя каузальные, причинно-следственные парадоксы мне не безразличны; потом как-нибудь обязательно поэкспериментирую, а сейчас предпочитаю прохладно сгорать от любопытства, оттягивая познание на потом. Сладкий горячий чай утолил мою жажду со второго «колпака» (пластмассовый колпачок термоса служит мне кружкой), а вот поесть я решаю в другом месте. Это тоже одно из моих невинных развлечений: зайти наугад в чужое жилище. На этот раз я выбрал левый берег реки Смоленки, помчался на роликах наобум – и остановился напротив старинного панельного дома… Почти трущобы, ё-маё, хуже тех, в которых я сам живу. Пару минут я колебался – не сменить ли ролики на кеды, да поленился – стар, что ли, становлюсь? – так и поперся на этажи в роликах. Лень ленью, но я еще ого-ого: не дал себе потачки, стремглав доковылял до самого двенадцатого этажа, думаю, что и лифт обогнал бы, во я какой ухарь-удалец! Дошел и стал методично пробовать все двери, по тому же принципу, как я парадную выбрал: которая сама открыта, чтобы с замком и кодом не возиться. На этот раз теория вероятности мучила меня меньше минуты: там же, на двенадцатом, открылась одна дверь, а в двадцати сантиметрах за нею – вторая, внутренняя… Может там люди бесстрашны и склеротичны, а может быть, как раз в эти секунды хозяйка ведро с мусором выносит…
– Здрассте вам! Это Дедушка Мороз! Ау-у… Не ждали??? – Нет, сюрприза не получилось: никто не выбежал на мой заполошный крик, ни встречать, ни прогонять… Там-то, в Полном Питере, сутки назад они, наверное, на месте были, да и сейчас, небось, имеются – квартира обжитая, вся пропахла едой, мебелью, пылью – ну, одним словом, домашним уютом, а вот здесь, в Пустом Питере – никого, один я, вторженец наглый… Простая двухкомнатная квартирка, с очень маленькой кухонькой. Нет, у меня гораздо просторнее, даром что в однокомнатной живу. И не потому что я разгоняю бытовое пространство в разные стороны, но потому, что стараюсь не обрастать вещами. А тут – боже мой, склад в сундуке! Так… Стенной шкаф – в нем какая-то рухлядь, это явный пылесос… а это?… Похоже, стиральная машина позапрошлого века… Ага, а действующая «вятка-полуавтомат» в ванной, как положено, чтобы там шагу некуда было ступить… Антресоли – битком. Балкон… пардон, лоджия – битком. Стенка, двуспальная кровать, комод а-ля товарищ Микоян, ковры… Как же без ковров. Книги, «макулатурные» издания семидесятых, все новехонькие – любо-дорого в руки взять и раздвинуть девственные бедра… Аж хрустят… «Рассказы о Дзержинском». Раньше над ними тряслись, кровным родственникам первой очереди жмотились давать прикоснуться, а теперь и разрешили бы, да на фиг они кому нужны – не дефицит, а так, хлам, который и применить некуда, и выбросить жалко. А раньше – валюта была на черный день и из надежнейших… Вот те на: часы показывают половину второго – это абсурд, братцы-хозяева: завели себе электрические – извольте же менять батарейки! Стол посреди гостиной комнаты круглый и почти пустой, а на столе-то клееночка в цветочек – превосходно. Я не чинясь выкладываю пластмассовую тарелочку с бифштексами: на улице и в желудке тепло, съем без подогрева, руками. И запью последней чашечкой чайку. Обо что бы такое не пыльное вытереть пальцы, а? Во всем есть свои издержки, вот и моя несносная воспитанность чуть ли ни за шиворот влечет меня к умывальнику и полотенцу. Зачем, спрашивается, когда есть вполне приличные занавески, да я и облизаться способен не хуже и гораздо антисептичнее?… Ох, грехи наши тяжкие, ох, гордынюшка… Тут даже и горячая вода наличествует.
Это, как я понимаю, пульт от телевизора. Нажимаем – и пульт работает!… Везет мне сегодня. Телефоны никаких видов не функционируют в Пустом Питере, ни «атээсные», ни «мобильные трубки» от любых провайдеров.
В свое время я только с помощью телевизора и убедился, что попадаю в «прошлое суточное»… Свет включается, телевизор тоже. Холодильник – если он в принципе работает – всегда хранит холод, но никогда при мне не фырчит, не гудит. То же и с водой в кранах: включу – льется, а в трубах никогда никакого гудения и бульканья не услышишь. Вечерние вчерашние двадцатитрехчасовые новости. До полуночи осталось меньше часа. Чудесно! А мне еще с Васильевского через все острова переть на своих двоих: ой-ёй-ёй! На механизированных, правда… Мне глубокий пофиг, с точки зрения колдовских дел – полночь или заполночь, просто – поздно, усталость накапливается, и привычка к заведенному распорядку требует в это время суток домашнего халата и света лампы бра. Хотя… Существуют, не спорю, многочисленные магические ситуации, которые требуют, для вящей эффективности, именно полуночного периода: где-то с полуночи до двух – идет временной оптимум, когда лучший результат достигается с меньшими усилиями, а далее идет спад и резкий обрыв у самого рассвета. Недалекие люди связывают это с так называемым криком петуха… Ну да, корреляция четкая, это следует признать, петух, половозрелая курица мужского пола, очень чуткая птица к уровню и обстановке волшебства, но сам он – ни при чем, никакой такой силы, колдовской и магической, в нем нет. А люди думают, что да. Зря.
И не то чтобы я есть хотел, что за стол уселся, бифштексы уминать, но прикольно мне бывает очутиться посреди чужого быта, заглянуть в чужую жизнь. Одно время я увлекался бытовым вуайеризмом: подсматриванием за чужой приватной жизнью, но потом это мне прискучило… Вернее – набило оскомину, перестало забавлять. В любом ведь мире, в любой стране, в любой социальной прослойке все очень похоже: домашние свары, примирения, микромуравейник на микропространстве, сон, пьянки, адюльтер, жадность, болезни, интриги, драки, хлопанье дверью, до крови нерешаемые проблемы гигиены мест «общего пользования»…
Гораздо веселее мне здесь и сейчас, в подлинном быту, каков он есть не для чужих глаз и ушей, но без человечков; представлять, догадываться, фантазировать – но не видеть. Правила этого мира, Пустого Питера, предполагают, что радость от обладания им содержится не только в самом праве и факте обладания, но также и в соблюдении установленных в нем принципов и обычаев, а иначе – разве отличался бы он от груды бесформенного мусора в пыльном уголку пространства?
Парень я абсолютно беспринципный, и поправить, одернуть, наставить меня на путь истинный – некому. Поэтому я дважды делал для себя исключения: однажды на велосипеде в Пустой Питер махнул, а второй раз на мотоцикле. Особенно на «Харлее» прельстительно рассекать по безлюдному городу! Мотор ревет от ужаса перед дураком-водителем, колеса и стальные каблуки аж дымятся и искрят на поворотах! Зрителей нет, вот беда, никто не плюется и кулаками вслед не машет… Но не только это, и другое неудобно оказалось: свое кровное хоть к ноге привязывай, а отвернулся – уж не твое больше, и концов не найдешь: как на Сухаревке когда-то… Но чтобы нарушать местные порядки дальше, последовательно, вводя для удобства и комфорта все новые и новые усовершенствования и уточнения – нет, нет и нет. Уж кто-кто – а я-то знаю, куда вымощена дорога из благих пожеланий.
На город наваливается тусклое небесное пространство, вверх глянешь – светло, а по сторонам – нет былой четкости в вывесках, и фонари не горят. Ночь.
Я представляю себе на несколько секунд, что город вовсе не пуст, просто население его дружно уснуло, оставив улицы безлюдными и тихими. Светофоры работают, а уличные фонари не горят – почему так? Может, я так сгоряча пожелал когда-то, а потом забыл?… Нет, вроде бы, не припомню такого… Светка, невидимый и невесомый вчерашний фантом ее, спит, небось, в своей постели, вдали от мужа и любовника, и того не знает, что завтра утром, которое уже для нас в Полном Питере закончилось, ждут ее великие потрясения и изгнание из служебно-романного эдема.
Да, сумел вообразить, будто бы нет никакого пустого Питера и все здесь просто спят: люди, дома, эскалаторы, домжи и звери. И… страшновато мне становится, просто мороз по коже! И откуда бы морозу взяться, когда я пру на роликах на всех скоростях, тружусь как лось и весь в поту?… И «угрозить» мне по-настоящему никто не может, во всех мирах… почти. И бывал я здесь ночью множество раз – а избавиться от этого обычного человеческого наваждения не в силах. В силах, конечно, однако – не хочу. Что это – подсознательный мазохизм, замешанный на потребности в страшных сказках? Или часть концептуального «самоочеловечивания», дабы с природой не слиться, однажды соблазнившись жаждой познания? Одно знаю точно: когда выскакиваю на открытое пространство, без домов и деревьев: на площади, на мосту, по набережным, где горизонт чуточку раздвигается – страх отступает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Город быстро меняется: мгновение, как проскочил один Большой проспект, что на Петроградской – а тебе уже Василеостровский Большой готов под ноги лечь, но вот мы его когда-нибудь после навестим; только успел привыкнуть к вывескам, к деревьям – ан уже не пивная, а выставочный зал, деревья спилены за трухлявостью, вместо коммунизма призывают помнить, что курение опасно для здоровья (а сами яркой пачкой подманивают попробовать), настенные райтеры отбомбились поверх конкурентов, но тоже почерк не разобрать.
Вот здесь он грякнулся, Андрюша, подобно метеору, расплескав нечистые мозги и внутренности по окрестному граниту… Я нахожусь в недалеком прошлом, примерно часов за 17–18 до того момента, как мы втроем прибыли на это место, но в Полном Питере. Теперь можно не спеша оглядеться, приглядеться, принюхаться, не маскируя от своих новых коллег и соратников столь острого интереса. Это я фигурально выражаюсь насчет приглядеться и принюхаться, речь идет, конечно же, о некоторых внечеловеческих возможностях моих, которые пора и уместно включить. Удивительно! Это покруче Светкиного соскока с морока будет: никаких следов убийства с помощью механизмов, магии, либо мышечной силы. Никаких! Труп есть, а убийцами не пахнет.
Самоубийство!!!
В первый момент меня накрывает разочарование от столь будничной развязки, но во второй я уже облегченно смеюсь и мысленно показываю себе средний палец, как интеллектуально незрячему лоху и недотепе: самоубийством тоже «не пахнет». Да оно, кстати говоря, гораздо круче было бы представить – как он так сумел, если сам? Сам летать Ложкин не умел, это стопудово: простейшие порча и отвод глаз – вот и все его невеликие таланты. Карлссона, что ли, нанял? Нет, это и не самоубийство. Все, что мне удалось «нащупать», это легчайший, призрачнейший следчишко – туда, на Крестовский, к стадиону имени товарища Мироныча. Ну так я его и в Полном Питере почувствовал и даже, по-моему, слегка «облажался», дал заметить это окружающим. Значит, завтра мы поедем туда смотреть да разбираться. А может даже и дальше, за стадион, на самый Елагин следочек приведет. Хорошее место, славное, бодрящее… Раньше я очень любил там бывать, а в последние годы слегка подразлюбил, дал волю человеческому в себе, допустил под сердце печаль. Человеческое сострадание – это полезно, в качестве прививки и лекарства, если не желаешь раньше времени превращаться в материк или океан, но – хлопотно сознанию, щемяще, так сказать…
Однако, я хочу пить. Вся избыточная вода, что во мне была, вышла тремя доступными ей стезями: через жаркое роллерское дыхание, сквозь потовые железы и с помощью мочепроводящих путей: прямо с Тучкова моста – но заставил-таки Малую Неву побулькать, дабы не притворялась глухонемою. Теперь организм пищит, требует влаги. О, на самом деле хотение попить – это ничто, блеф изнеженной плоти, ложная потребность. Хочется – это когда забываешь почти обо всех социальных условностях, отделяющих тебя от зверя, это когда готов выпить чужую кровь, чтобы не дать загустеть своей. Жажда испытывать жажду – это так по-человечески. Я ставил на себе и других эксперименты испытания жаждой – по неделе и больше: я же и оказался устойчивее всех и живучее. Единственное общее: моральные нормы в каждом из нас, в объектах эксперимента, иссякли с одинаковой неизбежностью, хотя и чуть в разные сроки. Равно и с едой – пропасть между голодом и аппетитом так широка, что редкая духовность долетит до ее середины. И это неумолимо: не инстинкты при нас, а мы при инстинктах.
Вот и попить-пожрать в Пустом Питере – тоже целая философская проблема: если я зайду в лавку и возьму оттуда банку лимонада – а ей судьба быть купленной через несколько часов, что тогда будет? Если съем чужой, предназначенный другому человеку пирожок, – что будет с пирожком, со мной и с человеком? Правильный ответ: со мной ничего не будет, остальное не знаю. Я не пробовал так делать, хотя каузальные, причинно-следственные парадоксы мне не безразличны; потом как-нибудь обязательно поэкспериментирую, а сейчас предпочитаю прохладно сгорать от любопытства, оттягивая познание на потом. Сладкий горячий чай утолил мою жажду со второго «колпака» (пластмассовый колпачок термоса служит мне кружкой), а вот поесть я решаю в другом месте. Это тоже одно из моих невинных развлечений: зайти наугад в чужое жилище. На этот раз я выбрал левый берег реки Смоленки, помчался на роликах наобум – и остановился напротив старинного панельного дома… Почти трущобы, ё-маё, хуже тех, в которых я сам живу. Пару минут я колебался – не сменить ли ролики на кеды, да поленился – стар, что ли, становлюсь? – так и поперся на этажи в роликах. Лень ленью, но я еще ого-ого: не дал себе потачки, стремглав доковылял до самого двенадцатого этажа, думаю, что и лифт обогнал бы, во я какой ухарь-удалец! Дошел и стал методично пробовать все двери, по тому же принципу, как я парадную выбрал: которая сама открыта, чтобы с замком и кодом не возиться. На этот раз теория вероятности мучила меня меньше минуты: там же, на двенадцатом, открылась одна дверь, а в двадцати сантиметрах за нею – вторая, внутренняя… Может там люди бесстрашны и склеротичны, а может быть, как раз в эти секунды хозяйка ведро с мусором выносит…
– Здрассте вам! Это Дедушка Мороз! Ау-у… Не ждали??? – Нет, сюрприза не получилось: никто не выбежал на мой заполошный крик, ни встречать, ни прогонять… Там-то, в Полном Питере, сутки назад они, наверное, на месте были, да и сейчас, небось, имеются – квартира обжитая, вся пропахла едой, мебелью, пылью – ну, одним словом, домашним уютом, а вот здесь, в Пустом Питере – никого, один я, вторженец наглый… Простая двухкомнатная квартирка, с очень маленькой кухонькой. Нет, у меня гораздо просторнее, даром что в однокомнатной живу. И не потому что я разгоняю бытовое пространство в разные стороны, но потому, что стараюсь не обрастать вещами. А тут – боже мой, склад в сундуке! Так… Стенной шкаф – в нем какая-то рухлядь, это явный пылесос… а это?… Похоже, стиральная машина позапрошлого века… Ага, а действующая «вятка-полуавтомат» в ванной, как положено, чтобы там шагу некуда было ступить… Антресоли – битком. Балкон… пардон, лоджия – битком. Стенка, двуспальная кровать, комод а-ля товарищ Микоян, ковры… Как же без ковров. Книги, «макулатурные» издания семидесятых, все новехонькие – любо-дорого в руки взять и раздвинуть девственные бедра… Аж хрустят… «Рассказы о Дзержинском». Раньше над ними тряслись, кровным родственникам первой очереди жмотились давать прикоснуться, а теперь и разрешили бы, да на фиг они кому нужны – не дефицит, а так, хлам, который и применить некуда, и выбросить жалко. А раньше – валюта была на черный день и из надежнейших… Вот те на: часы показывают половину второго – это абсурд, братцы-хозяева: завели себе электрические – извольте же менять батарейки! Стол посреди гостиной комнаты круглый и почти пустой, а на столе-то клееночка в цветочек – превосходно. Я не чинясь выкладываю пластмассовую тарелочку с бифштексами: на улице и в желудке тепло, съем без подогрева, руками. И запью последней чашечкой чайку. Обо что бы такое не пыльное вытереть пальцы, а? Во всем есть свои издержки, вот и моя несносная воспитанность чуть ли ни за шиворот влечет меня к умывальнику и полотенцу. Зачем, спрашивается, когда есть вполне приличные занавески, да я и облизаться способен не хуже и гораздо антисептичнее?… Ох, грехи наши тяжкие, ох, гордынюшка… Тут даже и горячая вода наличествует.
Это, как я понимаю, пульт от телевизора. Нажимаем – и пульт работает!… Везет мне сегодня. Телефоны никаких видов не функционируют в Пустом Питере, ни «атээсные», ни «мобильные трубки» от любых провайдеров.
В свое время я только с помощью телевизора и убедился, что попадаю в «прошлое суточное»… Свет включается, телевизор тоже. Холодильник – если он в принципе работает – всегда хранит холод, но никогда при мне не фырчит, не гудит. То же и с водой в кранах: включу – льется, а в трубах никогда никакого гудения и бульканья не услышишь. Вечерние вчерашние двадцатитрехчасовые новости. До полуночи осталось меньше часа. Чудесно! А мне еще с Васильевского через все острова переть на своих двоих: ой-ёй-ёй! На механизированных, правда… Мне глубокий пофиг, с точки зрения колдовских дел – полночь или заполночь, просто – поздно, усталость накапливается, и привычка к заведенному распорядку требует в это время суток домашнего халата и света лампы бра. Хотя… Существуют, не спорю, многочисленные магические ситуации, которые требуют, для вящей эффективности, именно полуночного периода: где-то с полуночи до двух – идет временной оптимум, когда лучший результат достигается с меньшими усилиями, а далее идет спад и резкий обрыв у самого рассвета. Недалекие люди связывают это с так называемым криком петуха… Ну да, корреляция четкая, это следует признать, петух, половозрелая курица мужского пола, очень чуткая птица к уровню и обстановке волшебства, но сам он – ни при чем, никакой такой силы, колдовской и магической, в нем нет. А люди думают, что да. Зря.
И не то чтобы я есть хотел, что за стол уселся, бифштексы уминать, но прикольно мне бывает очутиться посреди чужого быта, заглянуть в чужую жизнь. Одно время я увлекался бытовым вуайеризмом: подсматриванием за чужой приватной жизнью, но потом это мне прискучило… Вернее – набило оскомину, перестало забавлять. В любом ведь мире, в любой стране, в любой социальной прослойке все очень похоже: домашние свары, примирения, микромуравейник на микропространстве, сон, пьянки, адюльтер, жадность, болезни, интриги, драки, хлопанье дверью, до крови нерешаемые проблемы гигиены мест «общего пользования»…
Гораздо веселее мне здесь и сейчас, в подлинном быту, каков он есть не для чужих глаз и ушей, но без человечков; представлять, догадываться, фантазировать – но не видеть. Правила этого мира, Пустого Питера, предполагают, что радость от обладания им содержится не только в самом праве и факте обладания, но также и в соблюдении установленных в нем принципов и обычаев, а иначе – разве отличался бы он от груды бесформенного мусора в пыльном уголку пространства?
Парень я абсолютно беспринципный, и поправить, одернуть, наставить меня на путь истинный – некому. Поэтому я дважды делал для себя исключения: однажды на велосипеде в Пустой Питер махнул, а второй раз на мотоцикле. Особенно на «Харлее» прельстительно рассекать по безлюдному городу! Мотор ревет от ужаса перед дураком-водителем, колеса и стальные каблуки аж дымятся и искрят на поворотах! Зрителей нет, вот беда, никто не плюется и кулаками вслед не машет… Но не только это, и другое неудобно оказалось: свое кровное хоть к ноге привязывай, а отвернулся – уж не твое больше, и концов не найдешь: как на Сухаревке когда-то… Но чтобы нарушать местные порядки дальше, последовательно, вводя для удобства и комфорта все новые и новые усовершенствования и уточнения – нет, нет и нет. Уж кто-кто – а я-то знаю, куда вымощена дорога из благих пожеланий.
На город наваливается тусклое небесное пространство, вверх глянешь – светло, а по сторонам – нет былой четкости в вывесках, и фонари не горят. Ночь.
Я представляю себе на несколько секунд, что город вовсе не пуст, просто население его дружно уснуло, оставив улицы безлюдными и тихими. Светофоры работают, а уличные фонари не горят – почему так? Может, я так сгоряча пожелал когда-то, а потом забыл?… Нет, вроде бы, не припомню такого… Светка, невидимый и невесомый вчерашний фантом ее, спит, небось, в своей постели, вдали от мужа и любовника, и того не знает, что завтра утром, которое уже для нас в Полном Питере закончилось, ждут ее великие потрясения и изгнание из служебно-романного эдема.
Да, сумел вообразить, будто бы нет никакого пустого Питера и все здесь просто спят: люди, дома, эскалаторы, домжи и звери. И… страшновато мне становится, просто мороз по коже! И откуда бы морозу взяться, когда я пру на роликах на всех скоростях, тружусь как лось и весь в поту?… И «угрозить» мне по-настоящему никто не может, во всех мирах… почти. И бывал я здесь ночью множество раз – а избавиться от этого обычного человеческого наваждения не в силах. В силах, конечно, однако – не хочу. Что это – подсознательный мазохизм, замешанный на потребности в страшных сказках? Или часть концептуального «самоочеловечивания», дабы с природой не слиться, однажды соблазнившись жаждой познания? Одно знаю точно: когда выскакиваю на открытое пространство, без домов и деревьев: на площади, на мосту, по набережным, где горизонт чуточку раздвигается – страх отступает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51