.. И вспомнил... Вспомнил, как я вот так же лежал на полу
Геннского космопорта, так же лежал лицом вниз, с руками за головой, лежал
и ждал... Ждал, когда же мне выстрелят в спину... Но тогда никто не
выстрелил, и я все-таки провез два грамма чаями в центральную лабораторию.
Как они нам тогда помогли... И вот сейчас, как и тогда, для меня есть лишь
один выход - ожидание... Действовать... Всегда хотелось действовать, а
вместо этого всегда приходилось чего-то ожидать. И даже три года назад,
когда семьдесят четыре из ста двадцати действующих лабораторий наконец-то
пришли к единому мнению и был уже назначен день выступления, это проклятое
ожидание погубило нас... И не только нас... Я и сейчас помню тот день по
минутам. Тридцать тысяч вооруженных бойцов были готовы к выступлению, и мы
ждали только сигнала. Мы ждали сигнала, даже когда поняли, что его не
последует... А потом пришло сообщение, что нас предали и нам надо
разбежаться, забиться по углам и затаиться. И тогда Биргво сказал, что он
предпочитает погибнуть в бою, чем ждать, когда его раздавят как букашку, в
углу, в который надо забиться. И он выступил один, со своей группой в сто
сорок человек. Только Мунгу и Бали удалось остаться в живых... Они
рассказали нам о том, что произошло в тот день в центре столицы. У
президентского дворца по ним в упор выпустили залп из пяти оборонительных
орудий, уничтожив почти половину группы. Но людей Биргво уже ничто не
могло удержать, дистанция была невелика, и им удалось прорваться через
первую линию обороны и завязать рукопашный бой. Если бы их поддержал еще
кто-то, то им возможно, удалось бы даже захватить Президентский дворец,
хозяин которого к тому времени был уже далеко - в своей летней резиденции.
Но что могут сделать восемьдесят человек, пусть и сверхотважных, против
президентской гвардии - вооруженной до зубов и минимум в десять раз
превосходящей их по численности. Когда у самого входа их прижали к земле
сплошной стеной огня, Биргво поднял группу на последний штурм... То, что
им удалось ворваться во дворец, до сих пор вызывает недоумение и страх у
мовов, но самое главное то, что это совсем непонятно и нам. Но факт
остается фактом - двадцать семь человек из группы Биргво все-таки
ворвались во дворец, сам он погиб в первые же секунды штурма. Я часто
после жалел, что со своей группой не смог участвовать в этом безумном, но
славном деле. Возможно, мы вместе смогли бы захватить второй подвальный
ярус президентского бункера и хотя бы на некоторое время вывести из строя
ядро центральной информационной системы, тем самым лишив мовов
удовольствия немедленно получать информацию о миллионах людей, числящихся
под кодами неоптимистически настроенных, не совсем надежных, ненадежных,
опасных, особо опасных и подлежащих немедленному уничтожению... Но моя
группа, вместе с группами Аэна, Миннара и Эйли в это время с боями
пробивалась в горы, чтобы согласно приказу из Центра восстания
складировать там оружие в тайниках и разойтись в безопасные места.
Безопасные места... Да, до этого были еще места, которые можно было
назвать безопасными, но после неудавшегося выступления все места на Генне
стали опасными. Мы, свято верящие, что живем в самых ужасающих условиях за
всю историю Генна, не могли себе даже представить, что может быть еще
хуже... Но вот был принят закон о подозрительных, и Генн захлебнулся в
крови мовских погромов. По форме закон почти не отличался от всех ранее
изданных законов по установлению порядка и благоденствия, но была в нем
фраза, которая стоила жизни многим миллионам ни в чем не повинных людей.
Статья третья "Закона о подозрительных" гласила: "Тот, кто покажется
подозрительным представителям властей - подлежит немедленному
уничтожению". И все. И никаких ограничений... Первые три дня после
принятия закона ничего из ряда вон выходящего не произошло, обычные стычки
между нашими людьми и мовами, может быть, чуть более частые, но вполне
естественные после провалившегося восстания. Но на четвертый день мовы как
будто взбесились... Они устроили самую настоящую охоту на людей. Теперь на
улицах уже не было слышно редких перестрелок, только лишь глухой гул
расстрелов. Это были страшные недели ожидания, мучительного ожидания своей
очереди. Закон просуществовал всего два месяца, но за это время
численность населения Генна уменьшилась почти в два раза. Уже после пятой
недели мовы начали натыкаться на яростное сопротивление, и, несмотря на
то, что подозрительных, оказывающих сопротивление представителям властей,
ожидала ужасная смерть под пытками, сопротивление все возрастало, а в
некоторых провинциях выросло в настоящие восстания. В Лавской провинции
Эйли смогла собрать из оставшихся в живых бойцов сороковой и тридцать
восьмой лабораторий четыре ударных отряда, к которым присоединились
двадцать тысяч повстанцев, захватила город Лав и окрестные населенные
пункты, и после объединения разрозненных группировок на юге и востоке
провинции была объявлена независимая Лавская республика, просуществовавшая
всего две недели. Через две недели Лавская республика прекратила свое
существование, как, впрочем, и вся Лавская провинция. На каждый квадратный
километр ее поверхности мовы израсходовали по сто тысяч основных единиц
энергии во всех способных к разрушению видах. И ранее цветущая Лавская
провинция на ближайшие пятьдесят лет превратилась в зараженную пустыню.
Моя группа, так и не сложившая оружия, вела в это время партизанские
бои в Столице, каждый день теряя бойцов и приобретая все новых и новых
сторонников. Наша популярность среди населения Столицы была довольно
высока, до того самого момента, когда Его Высокопрезидентство не объявило
об отмене закона о подозрительных и введении новой программы распределения
благ, поскольку реальный доход на душу населения вырос почти вдвое. Это
произвело впечатление... Восстания прекратились, но еще долго до нас
доходили слухи о зверских расправах мовов над жителями провинций, где мовы
еще "не успели узнать об отмене закона"...
И снова началось ожидание. Опять ожидание. Оно меня преследует... Вот
и сейчас тоже. Но сейчас осталось ожидать совсем недолго, через пять минут
я выпрыгну из вагона и подымусь на Площадь Трех Оплавленных Домов... Даже
само название впечатляет, мрачное название, собственно, как и все в этом
Мертвом городе. А раньше здесь жили люди, и они свои площади и улицы
называли по другому...
Ну вот и все, пора. Я выпрыгнул на черную платформу и наконец-то смог
сам себе признаться, что так же, как и Дили, понял, что означают те три
окружности, пересеченные четырьмя прямыми... На миг мне показалось, что
впереди во тьме сверкнули те страшные глаза человека, стоящего на
платформе, но было уже поздно думать о том, показалось мне это или нет, я
уже поднимался вверх, цепляясь за проржавевшие поручни подъемника...

Телефон звонил уже достаточно долго, но я все никак не мог заставить
себя проснуться. Я понимал, что звонит телефон, понимал, что необходимо
проснуться, но ничего не мог с собой поделать - сон вцепился в меня своими
липкими лапами и не отпускал. Борьба утомила меня, и я сдался. Сдался и
телефон. И в последнюю секунду, когда я уже падал в объятья забытья, у
меня перед глазами промелькнул то ли короткий сон, то ли смутное
воспоминание - я встаю, подымаю трубку и смотрю на часы, которые
показывают половину шестого утра последнего воскресенья мая...

- Мне кажется, в этом доме полно подозрительных. Пошли прикончим
сволочей.
- Да откуда им тут взяться, это же дом слепых, не видишь, что ли,
черный квадрат над дверью?
- На вот, глотни пару глотков из фляги, сразу поймешь, что здесь
что-то подозрительное.
- Ну ладно, подозрительное так подозрительное, пошли.
Их трое, они в десяти метрах от нас, на той стороне улицы. И как это
они до сих пор не могут привыкнуть, что их тоже уничтожают.
Перевожу прицел на левого. Справа Ини приподнимает оружие. Ей еще нет
и двадцати, но она уже совсем седая. На ее глазах мовы изнасиловали и
убили мать и младшую сестренку, мы тогда подоспели, когда подошла как раз
ее очередь...
- Бей по правому, - говорю я одними губами и, не глядя на нее, вжимаю
стартовые клавиши в рукоять пистолета...
Двое крайних мовов медленно оседают, цепляясь за стены, но средний
успевает обернуться и выстрелить на миг раньше меня... Я еще успеваю
подумать, как хорошо их выдрессировали стрелять на звук, и понимаю, что
произошло что-то страшное. Рука Ини вцепилась мне в предплечье, я гляжу на
нее и вижу то, чего никогда не хотел бы видеть - ее широко раскрытые
мертвые глаза и улыбка, улыбка облегчения на ее юном и прекрасном лице...
И я, понимая, что все кончено, все-таки шепчу ей в лицо то, о чем я не
признавался даже себе... Люблю, люблю, люблю...
Справа из-за поворота появляются десять мовов - усиленный ночной
патруль. Слезы льются из моих глаз и мешают целиться. Стреляю, не целясь,
стреляю даже тогда, когда все десять уже лежат, стреляю, пока наконец все
заряды не выпущены... Тогда беру Ини на руки и несу, несу в проходной
двор, оттуда на второй ярус и опять вниз. Бегу, и что-то тяжелое и жесткое
бьет меня по ногам. На мгновение останавливаюсь и вижу, что это тяжелый
диверсионный пистолет, который еще сжимает мертвая рука Ини...

Площадь Трех Оплавленных Домов лежит передо мной - тихая и гладкая.
Кто дал ей такое название? Никогда бы не подумал, что эти три почти
правильных полушария можно было бы назвать домами. Да и были ли эти дома
даже тогда, когда город еще жил, когда по этой площади ходили люди? Ничто
не говорит о том, что на этой на вид такой мирной площади может таиться
опасность. А ведь это было и есть самое опасное место во всем Мертвом
городе. И перед лицом этой опасности я совершенно беззащитен. А вот и он -
объект 74, огромное совершенно неразрушенное здание с взметающимися над
крышей ярко-синими языками пламени. До него около трехсот метров, точнее
двести восемьдесят девять метров от той безопасной точки, где стою я, до
парадного входа в "Великое хранилище". Что там может гореть вверху? Гореть
и не сгорать уже на протяжении нескольких веков? Об этом не узнает никто,
потому что никто не был там наверху. И я не узнаю, мне наверх не надо, мне
надо вниз - в подвалы. Туда - вниз, где был до меня всего лишь один
человек, человек, которого уже нет в живых. Если повезет, то через четыре
часа я тоже буду там...
Ночь спускалась медленно и лениво, и теперь в сумерках особенно
отчетливо было видно то адское пламя, бушующее там, над крышей "Великого
хранилища", и это вызвало унылую смесь обреченности и безразличия. Двести
восемьдесят девять метров. Двести восемьдесят девять метров ползком,
бегом, то вперед, то назад, и все это сквозь четыре слоя ненависти
умершего насильственной смертью города, умершего, но не переставшего
убивать... Что должен был испытывать профессор Дил, вот так же, как и я,
стоя перед пылающей громадиной "Великого хранилища", и не зная не только,
дойдет ли он до него, а даже не зная, не напрасно ли пройден весь
предыдущий путь. У меня по крайней мере ясная и высокая цель. А что было у
него? Лишь неведомое. Лишь неведомое, и дверь между тем, что известно
всем, и тем, что никому не известно. И он открыл эту дверь и вошел... А
вот теперь и мне пора...
Первые двадцать метров удались на удивление легко, но самое трудное
еще впереди - там, за первой линией. Когда я достигну ее, на полную мощь
включится финальная часть программы, и, подавляя сознание, она будет вести
меня к цели. А пока, метр за метром вперед, ползти и ползти, как бы не
хотелось одним рывком одолеть эти проклятые метры. Лишь так можно достичь
то, к чему мы так долго стремились. Сейчас на карту поставлены не только
моя жизнь, но и жизни сотен моих товарищей, там, на Генне, и здесь, на
Тиле, и тысячи жизней далеких, совсем неизвестных мне людей. И вот оно
снова со мной - это мучительное чувство ожидания, но это уже последнее
ожидание, после него наступит время действовать. Обязательно наступит, и
очень скоро... И оно наступило, наступило гораздо раньше, чем я мог себе
представить. Программа включилась мгновенно, и мгновенно разделила мой
мозг и тело. Мысли были четкие и ясные, но тело не повиновалось мне, оно
жило само по себе, подчиняясь лишь командам программы. Сначала оно делало
резкие броски вперед и вправо, от которых, казалось, порвутся мышцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12