Таира следила за их движениями с преувеличенной сосредоточенностью, высунув кончик языка. Скюз, видя такое внимание, невольно покусывал губы.
– Последние годы старого князя были самыми безмятежными, – как говорят у нас, на ласковом солнце и телеги не скрипят. На дороге Отногула ничего не скрипело. Но вот анделисы унесли его душу по ледяному пути в бессолнечные долины мрака, и священная звезда княжеской власти перешла в руки мальчика.
– А старый Отногул умер своей смертью? – как бы невзначай бросил Сорк.
Великан покачал головой:
– Это может знать только солнце – оно видит все от начала дороги до ее исхода. Князь, как всегда, запрягал свою колесницу, но молния вырвалась и поразила его. Было ли это случайностью? Если кто-то и виновен, то он наверняка унесет свою тайну в ледяной край.
– Молния – это лошадь, то есть единорог? – спросила Таира.
– Молния – это молния. Иногда князю помогал придворный колдун, но тут его почему-то не оказалось, и первое, что сделал молодой правитель, – сослал сибиллу сюда, на самый кончик хвоста нашей дороги. И тогда мне посчастливилось: от скуки он решил взять себе ученика, а так как я был самым младшим сыном, которому никогда не достался бы отцовский караван, я попросился к опальному чародею на испытание. Тот признал меня ни к чему не годным – ни к волшбе, ни к предсказаниям, но согласился научить меня простейшему врачеванию. Думаю, что тут он польстился на сытный стол моего отца, – ведь за освобождение сына Отногул сделал его трехстоялым караванником с жалованьем алыми перлами и кормлением с восьми полей…
Несмотря на серьезность и в какой-то степени трагичность повествования, Таира едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Она заслонила рот ладошкой и шепнула стоявшему сзади Скюзу:
– Трехстоялый – это что, стоящий на трех ногах?
Рассказчик то ли услышал, то ли догадался о смысле ее вопроса:
– Когда наши караваны останавливаются, то согнать их с места могут только солнцезаконники, получившие недоброе предзнаменование, или стражи по доносу. А вот стоялых караванников никто не смеет поторопить. Трехстоялый – это самый вельможный из всех, он имеет право стоять на одном месте три раза по тому сроку, который потребен женщине, чтобы выносить ребенка от зачатия до рождения. Три преджизни.
– Впервые встречаю такую меру времени, – задумчиво проговорила мона Сэниа. – Похоже, что к человеческой жизни у вас когда-то относились с уважением.
– Отголоски старого, доброго матриархата, – предположила Таира.
– Жизнь человека уважают у нас и сейчас, – возразил Лронг, – и недешево ценили тогда, когда молодой князь (он сначала рьяно, как и следовало ожидать от проклятого анделисами, взялся за дело) начал строить, разглаживать дорогу, переправлять в весенний край несметные запасы еды. Но через пять-шесть преджизней стало ясно, что он строит не только дома и мосты, целые сонмы смердов, оторванных от своих караванов, были согнаны на восход…
– Прости, уважаемый, – как бы мимоходом спросил Сорк, – а не покажешь ли, где это восход?
– Это знает каждый ребенок, – нетерпеливо отмахнулся Лронг, никак не выказывая удивления перед таким наивным вопросом. – Мы все идем на восход а иначе куда же?
И он своей огромной рукой твердо указал на запад.
– А! – только и сказал Сорк, похоже, у него на этот счет зародилась какая-то мысль.
– Да, так вот. Оказалось, что в весеннем краю строятся диковинные дворцы, с воздушными мостками, висячими садами, бесчисленными башенками и воротцами… Сказочные чертоги, в которых невозможно жить – заблудишься. Но ничего, молодой властитель имеет право на такую блажь, хотя, видит солнце, слишком много хлопот для будущей столицы, ведь и ей положен предел в пятистояние. Но еще дальше на восход князь велел насыпать громадную гору – в основе лежал природный холм, который он приказал поднять в высоту и придать ему вид громадной невиданной твари наподобие лягушки болотной, обратившей свою морду на солнце. Князь собственноручно начертал план сооружения на высушенной коже молодого гуки-куки, с тем, чтобы на голове этого земляного гада, словно корона, поднялся маленький пятибашенный замок.
– Твой принц – романтичный юноша, – заметила Таира. – Сколько ему было, когда он взошел на престол?
– Шестьнавосемь преджизней, – отвечал Лронг, не подозревая, что вызовет всеобщее недоумение столь диковинным числительным.
Таира через плечо оглянулась на Скюза – юноша, уже привыкший к загадкам чужих миров, сориентировался на ходу и незаметно показал ей восемь пальцев, а затем еще шесть. Она сердито насупилась – о шайтаний хвост, неужели сама не могла додуматься, что тихриане, у которых всего четыре пальца, не смогут считать на десятки!
– Молодец, – шепнула она своему спутнику, – возьми с полки пирожок.
Теперь недоумевать пришлось Скюзу, но девушка не снизошла до разъяснения смысла любимых прабабушкиных поговорок.
– Мой рассказ подходит к концу, – со вздохом продолжил Травяной Рыцарь. За все добрые деяния народ моей дороги вознес молодого правителя до небес, дивясь его мудрости и благостному вдохновению. И за всем этим как-то прошло мимо всех, что мало-помалу ласковый и приветливый юноша принялся уничтожать все семейства, хоть как-то причастные к его похищению, от мала до велика. Не только знатные караванники, заподозренные в соучастии, – лекари и стража, челядь и даже уличные ворожеи, нечаянно оказавшиеся в тот день у княжеского дворца, все друг за другом представали перед княжеским судом то за путешествие без фирмана супротив солнца, то за оставление поста, то за недонесение о воровстве, то за несбывшееся предсказание… Ты говорила о ценности жизни, о мудрая моя повелительница, – да, никого из них не раздвоили, кроме моего старшего брата, но сослали на весенние поля, где приходится работать по колено в талой воде и под палящим солнцем, которое за одну преджизнь успевает превратить кожу в сплошной бородавчатый нарост… Углубившись в учение, я ни о чем таком не слышал, пока до меня не дошла весть, что отец собирается на княжий суд. Нет, его ни в чем не обвиняли – он сам обратился за справедливостью. Оказалось, что, когда наш караван перешел на новое стояние, нам предоставили не восемь, а только четыре поля на кормление, затем – два, а потом ни одного. Отец продавал накопленное поколениями добро, чтобы удержать своих людей от разбоя, но долго так продолжаться не могло. Он отправился к Полуденному Князю, но вместо зала Правосудия его привели в длинный пустой коридор. На противоположном его конце виднелась пища, а в пей, освещенная яркими четырехсвечниками, – клетка с детенышем гуки-куки. Некоторое время отец терпеливо ждал, как вдруг зверек отчаянно заверещал, и тогда стало видно, что сверху в клетку опускаются длинные сверкающие лезвия…
Таира невольно вскрикнула.
– Может, не надо?.. – тихонько проговорил Скюз.
– Продолжай, – холодно велела принцесса. – А ты, девочка, можешь удалиться.
Таира вздернула подбородок и не тронулась с места.
– Мой отец бросился вперед, – продолжал Лронг, – но орудия чьей-то злой воли продолжали делать свое дело. Когда он добежал и хотел уже было взломать решетку, несчастный детеныш был уже мертв. И тут откуда-то сверху раздался голос: «Что же ты не поторопился, рыцарь Рахихорд? Что же ты не поторопился?..»
– Голос? – переспросила девушка. – А может, это был вовсе и не князь?
Великан только печально усмехнулся:
– Мой отец, не выносивший жестокости и понявший, что княжеского правосудия он не добьется, бросился из дворца, вскочил на своего рогата и помчался назад, в тот город, где он оставил свой караван. Тут его и схватили – за то, что ехал по Великой Дороге, оборотясь спиной к солнцу без специального на то фирмана. А старший мой брат, даже не ради мести, а из справедливости, как он ее понимал, с небольшим отрядом напал на княжеский монетный амбар, выгреб оттуда все сокровища и, не взяв себе ни мелкой белой жемчужинки, все раздал своим людям… Которые и выдали его, как только кончились деньги. Так что и отец, и брат добились-таки княжьего правосудия… и получили его сполна.
Наступила очень долгая тишина.
– Я не привык к таким длинным речам, – проговорил наконец Лронг внезапно осевшим голосом. – С твоего разрешения, я хотел бы удалиться. Невозможный Огонь погас, и мне нужно обойти немало домов, чтобы в них не осталось никого, брошенного без еды, воды и анделахаллы.
– А кроме тебя это некому сделать? – сухо спросила принцесса.
– Послушников Травяного Приюта всегда мало, – устало проговорил великан, подымаясь на ноги.
– Но тебе ведь теперь незачем соблюдать свой обет, – возразила она.
Великан как-то странно глянул на нее и поднялся на ноги.
– Постой, – вмешалась Таира, – ты ведь ничего не ел со вчерашнего дня!
Он благодарно улыбнулся ей и размашистым шагом направился к городу, легко переступая через орешниковые пеньки.
– Всем отдыхать, пока не придет сообщение из Ракушечника, – распорядилась принцесса.
– Пошли, – легко взмахнув ладонью, словно стирая пыль с невидимой полочки, сказала Таира, не обращаясь персонально ни к кому из присутствующих и поворачиваясь лицом к кораблю. Скюз, ни секунды не помедлив, последовал за ней. – Ты говорил, что можешь не только сам перелететь в любое место, но и забросить туда одну вещь…
– Куда и какую? – послушно отозвался юноша.
– Письмо. Нужно написать папе, чтобы он не волновался, что я жива-здорова, под надежным присмотром и вернусь к первому сентября.
– А что значит – первое сентября?
– Вот счастливчик – он не знает! Совсем коротенькую записку, легонькую как перышко! – прибавила она уже совсем другим, просительным тоном.
– Проблем нет, – ответила за юношу мона Сэниа. – Мы все хорошо помним ваш остров и давно могли бы перебросить туда и письмо… и тебя, если пожелаешь.
– Нет, – мотнула головой девушка, и ее яркие каштановые волосы взлетели, как крылья жар-птицы. – Я нужна здесь, чтобы найти Ю-ю.
– Но поверит ли твой отец, что писала именно ты? – засомневался Скюз. Письмо, пришедшее таким необычным для вашего мира способом… Не лучше ли нам вдвоем на несколько минут вернуться на твой остров?
– Нет, – твердо сказала девушка. – Хватит с меня всяких штучек с вашими перелетами. Очутимся где-нибудь на Сатурне. Я просто подпишу письмо так, как называет меня отец, – этого ведь никто, кроме нас и прабабушки, не знает.
– У тебя есть второе имя? – удивилась мона Сэниа. – И как же называет тебя твой уважаемый отец?
– Царевна Будур, – сказала девушка, ныряя в люк маленького Скюзова кораблика.
Принцесса проводила ее задумчивым взглядом. «А я не ошиблась, – сделала она комплимент самой себе, – есть и у меня что-то от сибиллы. В ней действительно течет королевская кровь».
Между тем Ких и Флейж, не зная усталости, обследовали кабаки и притоны Ракушечника. Шурушетра они уже отыскали – если это был именно сибиллов паук. Что-то вроде амфитеатра с почти отвесными ступенчатыми стенами ограждало овальный участок совершенно вытоптанной земли, на которой разлеглись пять или шесть чудовищных тварей. Различить их было совершенно невозможно, как и сосчитать, – они буквально сплелись в один клубок и ожесточенно грызли свои намордники в братском порыве отъесть хотя бы одну ногу у ближнего своего. Оставалось только надеяться, что сибилло догадался пристроить свое достаточно экстравагантное средство передвижения на эту стоянку.
Шамана обнаружили в третьем от входа в амфитеатр кабаке. В первом и втором наблюдались штабеля мертвецки пьяных жителей славного города, обладателя четырех колодезной тюрьмы, и валяющаяся в изнеможении прислуга, видно было, что сибилло решило наплевать на запреты и перемещалось от одного питейного заведения к другому, не дожидаясь угашения Невозможного Огня.
В третьем слышался нестройный многоголосый гул, который возникает тогда, когда говорящие, не слушая друг друга, пытаются перекричать соседа в садистском стремлении излить на собутыльника свою душу. Джасперяне, в просторных плащах с капюшонами, позаимствованными на тюремном дворе у так и не пробудившихся стражников, с лицами и руками, вымазанными глиной пополам с сажей, бесшумно приблизились к столу и, переведя калибраторы своих десинторов на нижнее парализующее деление, без хлопот лишили присутствующих возможности вмешиваться в ход событий. Обездвиженных таким образом пропойц они без лишней суеты вынесли во внутренний дворик и сложили в свойственном этому городу порядке.
Теперь за столом остался один только шаман в одиночестве, которое трудно было назвать гордым. Усы и брови без единого бантика отмокали в суповой чаше, откуда несло дрожжами и гнилыми персиками; морщинистые серые груди возлежали на блюде со свекольным салатом.
– Эй, твоя сибиллова светлость, – сказал Флейж, подсаживаясь рядом на лавку, не слишком, впрочем, близко, чтобы не замараться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Последние годы старого князя были самыми безмятежными, – как говорят у нас, на ласковом солнце и телеги не скрипят. На дороге Отногула ничего не скрипело. Но вот анделисы унесли его душу по ледяному пути в бессолнечные долины мрака, и священная звезда княжеской власти перешла в руки мальчика.
– А старый Отногул умер своей смертью? – как бы невзначай бросил Сорк.
Великан покачал головой:
– Это может знать только солнце – оно видит все от начала дороги до ее исхода. Князь, как всегда, запрягал свою колесницу, но молния вырвалась и поразила его. Было ли это случайностью? Если кто-то и виновен, то он наверняка унесет свою тайну в ледяной край.
– Молния – это лошадь, то есть единорог? – спросила Таира.
– Молния – это молния. Иногда князю помогал придворный колдун, но тут его почему-то не оказалось, и первое, что сделал молодой правитель, – сослал сибиллу сюда, на самый кончик хвоста нашей дороги. И тогда мне посчастливилось: от скуки он решил взять себе ученика, а так как я был самым младшим сыном, которому никогда не достался бы отцовский караван, я попросился к опальному чародею на испытание. Тот признал меня ни к чему не годным – ни к волшбе, ни к предсказаниям, но согласился научить меня простейшему врачеванию. Думаю, что тут он польстился на сытный стол моего отца, – ведь за освобождение сына Отногул сделал его трехстоялым караванником с жалованьем алыми перлами и кормлением с восьми полей…
Несмотря на серьезность и в какой-то степени трагичность повествования, Таира едва удержалась, чтобы не фыркнуть. Она заслонила рот ладошкой и шепнула стоявшему сзади Скюзу:
– Трехстоялый – это что, стоящий на трех ногах?
Рассказчик то ли услышал, то ли догадался о смысле ее вопроса:
– Когда наши караваны останавливаются, то согнать их с места могут только солнцезаконники, получившие недоброе предзнаменование, или стражи по доносу. А вот стоялых караванников никто не смеет поторопить. Трехстоялый – это самый вельможный из всех, он имеет право стоять на одном месте три раза по тому сроку, который потребен женщине, чтобы выносить ребенка от зачатия до рождения. Три преджизни.
– Впервые встречаю такую меру времени, – задумчиво проговорила мона Сэниа. – Похоже, что к человеческой жизни у вас когда-то относились с уважением.
– Отголоски старого, доброго матриархата, – предположила Таира.
– Жизнь человека уважают у нас и сейчас, – возразил Лронг, – и недешево ценили тогда, когда молодой князь (он сначала рьяно, как и следовало ожидать от проклятого анделисами, взялся за дело) начал строить, разглаживать дорогу, переправлять в весенний край несметные запасы еды. Но через пять-шесть преджизней стало ясно, что он строит не только дома и мосты, целые сонмы смердов, оторванных от своих караванов, были согнаны на восход…
– Прости, уважаемый, – как бы мимоходом спросил Сорк, – а не покажешь ли, где это восход?
– Это знает каждый ребенок, – нетерпеливо отмахнулся Лронг, никак не выказывая удивления перед таким наивным вопросом. – Мы все идем на восход а иначе куда же?
И он своей огромной рукой твердо указал на запад.
– А! – только и сказал Сорк, похоже, у него на этот счет зародилась какая-то мысль.
– Да, так вот. Оказалось, что в весеннем краю строятся диковинные дворцы, с воздушными мостками, висячими садами, бесчисленными башенками и воротцами… Сказочные чертоги, в которых невозможно жить – заблудишься. Но ничего, молодой властитель имеет право на такую блажь, хотя, видит солнце, слишком много хлопот для будущей столицы, ведь и ей положен предел в пятистояние. Но еще дальше на восход князь велел насыпать громадную гору – в основе лежал природный холм, который он приказал поднять в высоту и придать ему вид громадной невиданной твари наподобие лягушки болотной, обратившей свою морду на солнце. Князь собственноручно начертал план сооружения на высушенной коже молодого гуки-куки, с тем, чтобы на голове этого земляного гада, словно корона, поднялся маленький пятибашенный замок.
– Твой принц – романтичный юноша, – заметила Таира. – Сколько ему было, когда он взошел на престол?
– Шестьнавосемь преджизней, – отвечал Лронг, не подозревая, что вызовет всеобщее недоумение столь диковинным числительным.
Таира через плечо оглянулась на Скюза – юноша, уже привыкший к загадкам чужих миров, сориентировался на ходу и незаметно показал ей восемь пальцев, а затем еще шесть. Она сердито насупилась – о шайтаний хвост, неужели сама не могла додуматься, что тихриане, у которых всего четыре пальца, не смогут считать на десятки!
– Молодец, – шепнула она своему спутнику, – возьми с полки пирожок.
Теперь недоумевать пришлось Скюзу, но девушка не снизошла до разъяснения смысла любимых прабабушкиных поговорок.
– Мой рассказ подходит к концу, – со вздохом продолжил Травяной Рыцарь. За все добрые деяния народ моей дороги вознес молодого правителя до небес, дивясь его мудрости и благостному вдохновению. И за всем этим как-то прошло мимо всех, что мало-помалу ласковый и приветливый юноша принялся уничтожать все семейства, хоть как-то причастные к его похищению, от мала до велика. Не только знатные караванники, заподозренные в соучастии, – лекари и стража, челядь и даже уличные ворожеи, нечаянно оказавшиеся в тот день у княжеского дворца, все друг за другом представали перед княжеским судом то за путешествие без фирмана супротив солнца, то за оставление поста, то за недонесение о воровстве, то за несбывшееся предсказание… Ты говорила о ценности жизни, о мудрая моя повелительница, – да, никого из них не раздвоили, кроме моего старшего брата, но сослали на весенние поля, где приходится работать по колено в талой воде и под палящим солнцем, которое за одну преджизнь успевает превратить кожу в сплошной бородавчатый нарост… Углубившись в учение, я ни о чем таком не слышал, пока до меня не дошла весть, что отец собирается на княжий суд. Нет, его ни в чем не обвиняли – он сам обратился за справедливостью. Оказалось, что, когда наш караван перешел на новое стояние, нам предоставили не восемь, а только четыре поля на кормление, затем – два, а потом ни одного. Отец продавал накопленное поколениями добро, чтобы удержать своих людей от разбоя, но долго так продолжаться не могло. Он отправился к Полуденному Князю, но вместо зала Правосудия его привели в длинный пустой коридор. На противоположном его конце виднелась пища, а в пей, освещенная яркими четырехсвечниками, – клетка с детенышем гуки-куки. Некоторое время отец терпеливо ждал, как вдруг зверек отчаянно заверещал, и тогда стало видно, что сверху в клетку опускаются длинные сверкающие лезвия…
Таира невольно вскрикнула.
– Может, не надо?.. – тихонько проговорил Скюз.
– Продолжай, – холодно велела принцесса. – А ты, девочка, можешь удалиться.
Таира вздернула подбородок и не тронулась с места.
– Мой отец бросился вперед, – продолжал Лронг, – но орудия чьей-то злой воли продолжали делать свое дело. Когда он добежал и хотел уже было взломать решетку, несчастный детеныш был уже мертв. И тут откуда-то сверху раздался голос: «Что же ты не поторопился, рыцарь Рахихорд? Что же ты не поторопился?..»
– Голос? – переспросила девушка. – А может, это был вовсе и не князь?
Великан только печально усмехнулся:
– Мой отец, не выносивший жестокости и понявший, что княжеского правосудия он не добьется, бросился из дворца, вскочил на своего рогата и помчался назад, в тот город, где он оставил свой караван. Тут его и схватили – за то, что ехал по Великой Дороге, оборотясь спиной к солнцу без специального на то фирмана. А старший мой брат, даже не ради мести, а из справедливости, как он ее понимал, с небольшим отрядом напал на княжеский монетный амбар, выгреб оттуда все сокровища и, не взяв себе ни мелкой белой жемчужинки, все раздал своим людям… Которые и выдали его, как только кончились деньги. Так что и отец, и брат добились-таки княжьего правосудия… и получили его сполна.
Наступила очень долгая тишина.
– Я не привык к таким длинным речам, – проговорил наконец Лронг внезапно осевшим голосом. – С твоего разрешения, я хотел бы удалиться. Невозможный Огонь погас, и мне нужно обойти немало домов, чтобы в них не осталось никого, брошенного без еды, воды и анделахаллы.
– А кроме тебя это некому сделать? – сухо спросила принцесса.
– Послушников Травяного Приюта всегда мало, – устало проговорил великан, подымаясь на ноги.
– Но тебе ведь теперь незачем соблюдать свой обет, – возразила она.
Великан как-то странно глянул на нее и поднялся на ноги.
– Постой, – вмешалась Таира, – ты ведь ничего не ел со вчерашнего дня!
Он благодарно улыбнулся ей и размашистым шагом направился к городу, легко переступая через орешниковые пеньки.
– Всем отдыхать, пока не придет сообщение из Ракушечника, – распорядилась принцесса.
– Пошли, – легко взмахнув ладонью, словно стирая пыль с невидимой полочки, сказала Таира, не обращаясь персонально ни к кому из присутствующих и поворачиваясь лицом к кораблю. Скюз, ни секунды не помедлив, последовал за ней. – Ты говорил, что можешь не только сам перелететь в любое место, но и забросить туда одну вещь…
– Куда и какую? – послушно отозвался юноша.
– Письмо. Нужно написать папе, чтобы он не волновался, что я жива-здорова, под надежным присмотром и вернусь к первому сентября.
– А что значит – первое сентября?
– Вот счастливчик – он не знает! Совсем коротенькую записку, легонькую как перышко! – прибавила она уже совсем другим, просительным тоном.
– Проблем нет, – ответила за юношу мона Сэниа. – Мы все хорошо помним ваш остров и давно могли бы перебросить туда и письмо… и тебя, если пожелаешь.
– Нет, – мотнула головой девушка, и ее яркие каштановые волосы взлетели, как крылья жар-птицы. – Я нужна здесь, чтобы найти Ю-ю.
– Но поверит ли твой отец, что писала именно ты? – засомневался Скюз. Письмо, пришедшее таким необычным для вашего мира способом… Не лучше ли нам вдвоем на несколько минут вернуться на твой остров?
– Нет, – твердо сказала девушка. – Хватит с меня всяких штучек с вашими перелетами. Очутимся где-нибудь на Сатурне. Я просто подпишу письмо так, как называет меня отец, – этого ведь никто, кроме нас и прабабушки, не знает.
– У тебя есть второе имя? – удивилась мона Сэниа. – И как же называет тебя твой уважаемый отец?
– Царевна Будур, – сказала девушка, ныряя в люк маленького Скюзова кораблика.
Принцесса проводила ее задумчивым взглядом. «А я не ошиблась, – сделала она комплимент самой себе, – есть и у меня что-то от сибиллы. В ней действительно течет королевская кровь».
Между тем Ких и Флейж, не зная усталости, обследовали кабаки и притоны Ракушечника. Шурушетра они уже отыскали – если это был именно сибиллов паук. Что-то вроде амфитеатра с почти отвесными ступенчатыми стенами ограждало овальный участок совершенно вытоптанной земли, на которой разлеглись пять или шесть чудовищных тварей. Различить их было совершенно невозможно, как и сосчитать, – они буквально сплелись в один клубок и ожесточенно грызли свои намордники в братском порыве отъесть хотя бы одну ногу у ближнего своего. Оставалось только надеяться, что сибилло догадался пристроить свое достаточно экстравагантное средство передвижения на эту стоянку.
Шамана обнаружили в третьем от входа в амфитеатр кабаке. В первом и втором наблюдались штабеля мертвецки пьяных жителей славного города, обладателя четырех колодезной тюрьмы, и валяющаяся в изнеможении прислуга, видно было, что сибилло решило наплевать на запреты и перемещалось от одного питейного заведения к другому, не дожидаясь угашения Невозможного Огня.
В третьем слышался нестройный многоголосый гул, который возникает тогда, когда говорящие, не слушая друг друга, пытаются перекричать соседа в садистском стремлении излить на собутыльника свою душу. Джасперяне, в просторных плащах с капюшонами, позаимствованными на тюремном дворе у так и не пробудившихся стражников, с лицами и руками, вымазанными глиной пополам с сажей, бесшумно приблизились к столу и, переведя калибраторы своих десинторов на нижнее парализующее деление, без хлопот лишили присутствующих возможности вмешиваться в ход событий. Обездвиженных таким образом пропойц они без лишней суеты вынесли во внутренний дворик и сложили в свойственном этому городу порядке.
Теперь за столом остался один только шаман в одиночестве, которое трудно было назвать гордым. Усы и брови без единого бантика отмокали в суповой чаше, откуда несло дрожжами и гнилыми персиками; морщинистые серые груди возлежали на блюде со свекольным салатом.
– Эй, твоя сибиллова светлость, – сказал Флейж, подсаживаясь рядом на лавку, не слишком, впрочем, близко, чтобы не замараться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45