Она и одета была очень просто: джинсы, синяя клетчатая рубашка.
— В лесу, даже в грязи, — говорила Луиза, — чистота, сравнимая со стерильностью хирургической клиники.
Она запрокинула голову, подставляя лицо солнечным лучам.
— Чистота природы очищает вашу душу, и в обновленной душе рождается высокое испарение великой поэзии.
— Высокое испарение? — переспросила Холли, словно желая убедиться, что каждое бесценное слово фиксируется на пленке её диктофона.
— Высокое испарение, — повторила Луиза и улыбнулась.
Она нравилась Холли внешне, но её внутренний мир вызывал протест. Учительница говорила о себе как о внеземном существе, но в каждом слове чувствовалась фальшь. Ее отношение к миру не было основано на знании или интуиции — это была всего лишь прихоть. И выражала Луиза свои мнения цветисто, но неточно. Говорила много, а слова были пустыми, ничего не значащими.
Холли сама интересовалась экологией, но мысль о том, что они с Луизой сходятся во взглядах, привела её в смятение. Всегда неприятно открывать, что в единомышленниках у тебя человек, которого считаешь глупцом.
Тут недолго усомниться и в собственной правоте.
Луиза подалась к собеседнице, положила руки на стол.
— Земля — живое существо. Она могла бы говорить с нами, если бы мы были этого достойны. Отверзлись бы уста скал, растений, воды и заговорили с вами так же свободно, как говорю я.
— Какая удивительная мысль! — отозвалась Холли.
— Люди — это всего лишь вши.
— Простите, кто?
— Вши, кишащие на живом теле Земли. — Луиза прикрыла глаза.
— Мне это никогда не приходило в голову, — сказала Холли.
— Бог не только в каждой бабочке, Бог — каждая бабочка, каждая птица, каждая живая тварь. Я бы пожертвовала миллионом, нет, десятками миллионов человеческих жизней ради спасения одной невинной семьи кроликов, потому что каждый из этих кроликов — Бог.
Экофашизм, подумала Холли, но вслух сказала:
— Я каждый год жертвую на защиту окружающей среды все, что могу, экология никогда не была мне безразлична, но, вижу, мое сознание ещё не достигло таких высот, как ваше, Луиза.
Поэтесса не уловила сарказма. Она наклонилась вперед, и её рука сжала пальцы Холли.
— Не волнуйтесь, дорогая, к вам это придет. Я чувствую в вас огромный духовный потенциал.
— Помогите мне понять, Луиза… Бог в бабочках и в кроликах, в каждом живом существе, в скалах, земле, воде.., но в людях Бога нет?
— Вы абсолютно правы, и виной тому — одно из наших противоестественных свойств.
— Что вы имеете в виду?
— Люди разумны.
Холли даже заморгала от удивления.
— Да, высокая степень разумности противоестественна. Ни одно другое создание природы не обладает этим качеством. Поэтому природа боится нас, а мы подсознательно ненавидим её и хотим уничтожить. Разум породил прогресс, а прогресс ведет к ядерному оружию, генной инженерии, хаосу и в итоге — всеобщей гибели.
— Но разве не Бог.., или, скажем по-другому, не эволюция природы дала нам способность мыслить?
— Случайная мутация. Мы все мутанты, монстры.
— Но тогда, чем менее разумно живое существо.. — Тем ближе оно к естественному состоянию, — докончила за неё Луиза.
Холли медленно кивнула, словно размышляя о преимуществах неразумного существования. На самом деле она думала, что со статьей у неё ничего не выйдет. Все, что говорила Луиза Тарвол, было настолько нелепо, что честность не позволила бы ей написать положительную статью. В то же время у Холли не было желания выставлять эту женщину на посмешище. Всю жизнь она страдала не из-за холодного цинизма, а из-за доброты. Что может быть печальнее существования закоренелого циника с мягким сострадательным сердцем?
Холли отложила карандаш — он ей все равно не понадобится. Реальный мир не намного разумнее сегодняшней встречи, но единственно, чего ей сейчас хотелось, — это вернуться в него, не видеть этой игровой площадки и не думать о Луизе. Но она ещё должна Тому Корви полуторачасовую, на худой конец часовую, магнитофонную запись интервью. Вполне достаточно, чтобы другой репортер написал статью.
— Э даете, Луиза, — обратилась она к собеседнице, — я вот думаю над вашими словами и вижу, что вы, пожалуй, ближе, чем кто-либо, к естественному состоянию.
Та приняла это за комплимент, и лицо её просияло.
— Деревья — наши сестры, — пылко продолжала поэтесса с воодушевлением человека, обнаружившего в собеседнике благодарного слушателя; она стремилась приоткрыть Холли новую грань своей философии и, похоже, забыла, что люди всего лишь вши. — Могли бы вы своей сестре отрезать руки, рассечь её плоть и построить дом из частей её тела? Я уверена, что нет. У вас доброе сердце.
— Конечно, нет, — искренне ответила Холли. — Да и потом, вряд ли городской совет согласится на подобное строительство.
Она могла говорить что угодно. У Луизы не было чувства юмора, обидеть её было невозможно.
Поэтесса продолжала разглагольствовать, а Холли, изобразив на лице интерес, задумалась о прожитой ею жизни. Она тратила бесценное время в компании идиотов и жуликов, выслушивая их излияния, безуспешно пытаясь обнаружить крупицы смысла в глупых или параноидальных историях.
Ей стало жаль себя. Как и с работой, с личной жизнью тоже не складывалось. Она не пыталась подружиться с женщинами в Портленде, возможно, потому, что в глубине души знала:
«Портленд пресс» — только случайная остановка на её пути. Опыт общения с мужчинами приводил её в ещё большее уныние, чем репортерская работа. Она надеялась встретить настоящего мужчину, выйти замуж, воспитывать детей, жить счастливой жизнью в кругу семьи; но в последнее время все чаще спрашивала себя: настанет ли когда-нибудь такой день, когда он — добрый, умный, интересный — появится в её жизни?
Возможно, никогда.
А если кто-то похожий на героя её мечты и встретится на пути, то его улыбка наверняка окажется маской, скрывающей лицо маньяка — убийцы с циркулярной пилой.
Глава 3
Джим вышел из здания портлендского международного аэропорта и поймал такси. Название таксомоторной компании «Город Роз» на двери машины напомнило ему давно забытые времена хиппи. Однако водитель, чье удостоверение на приборном щитке сообщало о том, что его зовут Фрезьер Тули, объяснил, что Городом Роз называют Портленд. Роз здесь великое множество, и эти цветы считаются символом обновления и возрождения.
Точно так же, добавил он, как нищие на улицах Нью-Йорка — символ загнивания и упадка. В его тоне слышалось обезоруживающее превосходство, как видно, разделяемое многими портлендцами.
Тули, который по виду напоминал итальянского оперного певца — настоящий Лучано Паваротти, не был уверен, что правильно понял пассажира.
— Значит, сначала покатаемся по городу? — переспросил он.
— Да, я хотел бы посмотреть город, а потом уже ехать в гостиницу. Я здесь впервые.
На самом деле Джим не знал, в какой гостинице ему остановиться и когда наступит миг, ради которого он сюда приехал: сегодня вечером или, может быть, завтра. Он надеялся, знание придет к нему, надо только суметь расслабиться. Тули остался доволен таким ответом: клиент заплатит хорошую сумму по счетчику, да и роль гида ему нравилась. И правда, город стоил того, чтобы его посмотреть. Аккуратные старинные домики кирпичной кладки и железобетонные здания девятнадцатого века соседствовали с современными башнями из сверкающего стекла. Портленд утопал в зелени парков, раскинувшихся по всему городу. Шумели фонтаны, и повсюду, куда ни брось взгляд, росли розы. Цветов было меньше, чем в начале лета, но оттенков — не сосчитать.
Не прошло и получаса, как Джима охватило чувство, что отпущенное ему время стремительно сокращается. Он наклонился к водителю и услышал, как его собственный голос произнес:
— Вы знаете школу Мак-Элбери?
— Конечно, — ответил Тули.
— Что это за школа?
— Вы так спросили, что я подумал: вы знаете. Частная начальная школа в западном районе города.
Сердце Джима учащенно забилось.
— Мне нужно туда попасть. Тули нахмурился.
— Что-нибудь случилось?
— Я должен там быть.
Машина затормозила у светофора. Тули бросил взгляд на пассажира.
— Что случилось?
— Мне просто нужно там быть, — голос Джима звучал резко и подавленно.
— Конечно, какие могут быть вопросы! Страх жил в нем с того мгновения, как в супермаркете Джим обратился к женщине со словами: «Линия жизни». Теперь он бился внутри темными волнами, поднимался и гнал к школе Мак-Элбери.
Только бы не опоздать. Он обратился к водителю:
— Я должен быть в школе через пятнадцать минут.
— Что же вы раньше не сказали? Джим хотел ответить: «Я только сейчас узнал», но вместо этого спросил:
— Мы доедем за пятнадцать минут?
— Если очень постараемся.
— Плачу три цены по счетчику.
— Тройную цену?
— Если успеем. — Джим достал из кармана бумажник, извлек из него стодолларовую бумажку и протянул Тули. — Вот, возьмите вперед.
— Это очень важно?
— Вопрос жизни и смерти. Тули окинул его взглядом, ясно говорившим: парень, у тебя не все дома.
— Зеленый свет, — махнул рукой Джим. — Вперед.
Водитель ещё больше нахмурился и повернулся к рулю. Проскочив перекресток, они свернули налево, и Тули до отказа выжал педаль акселератора.
Всю дорогу Джим смотрел на часы. Наконец машина притормозила у здания школы. В запасе у него оставалось всего три минуты. Джим заплатил водителю — вышло даже больше чем втрое, рванул ручку двери и выскочил из машины, сжимая в руке саквояж.
Тули высунулся из окна и окликнул его:
— Мне ждать или нет?
— Нет-нет, спасибо, не надо.
Джим захлопнул дверь, повернулся и услышал, как отъехало такси. Его взгляд впился в здание школы, белевшее в тени сосен и старых могучих платанов: большой дом колониальных времен с высокой верандой и двумя одноэтажными крыльями более поздней постройки. Лужайка перед главным входом и игровая площадка, окруженные оградой из остроконечных железных прутьев, занимали всю территорию небольшого квартала.
На крыльце постоянно хлопала дверь. Дети выскакивали из школы и, перепрыгивая через ступеньки, сбегали вниз по лестнице. Смеясь и болтая, они шли по дорожке мимо Джима, держа в руках книги, мольберты, коробки для завтраков, разрисованные картинками из мультфильмов. Через открытую калитку они выходили на улицу и расходились в разные стороны.
Осталось две минуты. Ему не нужно было смотреть на часы. Сердце отбивало два удара в секунду, и он знал время, словно сам был секундной стрелкой.
Солнечные лучи, проникавшие сквозь раскидистые кроны деревьев, рождали удивительную игру света: крохотные блики танцевали на земле, прыгали по лицам детей, переливались в воздухе золотыми нитями волшебного кружева. Казалось, громче ребячий смех — и ярче вспыхивает прозрачная солнечная ткань. Безмятежно спокойный, чудесный летний день.
Но смерть затаилась поблизости.
Теперь он знал: она угрожает одному из детей. Трое учителей на крыльце в безопасности. Катастрофы, в которой могут погибнуть десятки детей, можно не бояться. Взрыва, пожара или падения самолета не произойдет. Только трагедия одной человеческой жизни. Но как узнать, кто из детей в опасности?
Его взгляд метался по веселым загорелым лицам идущих мимо детей, пытаясь различить на одном из них печать неминуемой смерти. Но их цветущий вид говорил о том, что все они собираются жить вечно.
— Кто же из них? — сказал он вслух, обращаясь не к себе и не к детям, может быть, спрашивая у Бога: кто из них?
Малыши выходили на улицу. Одни шли вверх к перекрестку, другие спускались под гору в сторону соседнего квартала. И там, и там женщины в ярких оранжевых куртках, размахивая красными флажками, собирали детей в небольшие группы и переводили через дорогу. Улица была пустынна, и опасность, что кто-нибудь из детей попадет под машину, казалась маловероятной.
Полторы минуты.
Джим бросил взгляд на два желтых автобуса на школьной стоянке. Похоже, большинство детей из Мак-Элбери жили неподалеку и ходили домой пешком. В автобусы садилось всего несколько школьников. Водители стояли у входа, перешучиваясь с юными пассажирами, которые штурмовали автобус с присущей своему возрасту энергией.
Смерть была рядом.
Всего в нескольких шагах.
Внезапно золотая паутина исчезла, и сквозь яркую филигрань света проступили черные тени: игольчатые тени сосновых ветвей, широкие тени стволов, геометрически ровные тени остроконечных прутьев железной ограды. Никто, кроме Джима, ничего не заметил, зловещая перемена произошла только в его сознании. Теперь каждое пятно могло стать дверью, через которую проникнет смерть.
Одна минута.
Он бешено рванулся к группе школьников, спускающихся под гору, догнал и быстро пошел рядом, заглядывая им в лица и встречая недоуменные взгляды. Джим и сам не знал, каким должен быть знак смерти. Он спешил, саквояж молотил его по ногам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— В лесу, даже в грязи, — говорила Луиза, — чистота, сравнимая со стерильностью хирургической клиники.
Она запрокинула голову, подставляя лицо солнечным лучам.
— Чистота природы очищает вашу душу, и в обновленной душе рождается высокое испарение великой поэзии.
— Высокое испарение? — переспросила Холли, словно желая убедиться, что каждое бесценное слово фиксируется на пленке её диктофона.
— Высокое испарение, — повторила Луиза и улыбнулась.
Она нравилась Холли внешне, но её внутренний мир вызывал протест. Учительница говорила о себе как о внеземном существе, но в каждом слове чувствовалась фальшь. Ее отношение к миру не было основано на знании или интуиции — это была всего лишь прихоть. И выражала Луиза свои мнения цветисто, но неточно. Говорила много, а слова были пустыми, ничего не значащими.
Холли сама интересовалась экологией, но мысль о том, что они с Луизой сходятся во взглядах, привела её в смятение. Всегда неприятно открывать, что в единомышленниках у тебя человек, которого считаешь глупцом.
Тут недолго усомниться и в собственной правоте.
Луиза подалась к собеседнице, положила руки на стол.
— Земля — живое существо. Она могла бы говорить с нами, если бы мы были этого достойны. Отверзлись бы уста скал, растений, воды и заговорили с вами так же свободно, как говорю я.
— Какая удивительная мысль! — отозвалась Холли.
— Люди — это всего лишь вши.
— Простите, кто?
— Вши, кишащие на живом теле Земли. — Луиза прикрыла глаза.
— Мне это никогда не приходило в голову, — сказала Холли.
— Бог не только в каждой бабочке, Бог — каждая бабочка, каждая птица, каждая живая тварь. Я бы пожертвовала миллионом, нет, десятками миллионов человеческих жизней ради спасения одной невинной семьи кроликов, потому что каждый из этих кроликов — Бог.
Экофашизм, подумала Холли, но вслух сказала:
— Я каждый год жертвую на защиту окружающей среды все, что могу, экология никогда не была мне безразлична, но, вижу, мое сознание ещё не достигло таких высот, как ваше, Луиза.
Поэтесса не уловила сарказма. Она наклонилась вперед, и её рука сжала пальцы Холли.
— Не волнуйтесь, дорогая, к вам это придет. Я чувствую в вас огромный духовный потенциал.
— Помогите мне понять, Луиза… Бог в бабочках и в кроликах, в каждом живом существе, в скалах, земле, воде.., но в людях Бога нет?
— Вы абсолютно правы, и виной тому — одно из наших противоестественных свойств.
— Что вы имеете в виду?
— Люди разумны.
Холли даже заморгала от удивления.
— Да, высокая степень разумности противоестественна. Ни одно другое создание природы не обладает этим качеством. Поэтому природа боится нас, а мы подсознательно ненавидим её и хотим уничтожить. Разум породил прогресс, а прогресс ведет к ядерному оружию, генной инженерии, хаосу и в итоге — всеобщей гибели.
— Но разве не Бог.., или, скажем по-другому, не эволюция природы дала нам способность мыслить?
— Случайная мутация. Мы все мутанты, монстры.
— Но тогда, чем менее разумно живое существо.. — Тем ближе оно к естественному состоянию, — докончила за неё Луиза.
Холли медленно кивнула, словно размышляя о преимуществах неразумного существования. На самом деле она думала, что со статьей у неё ничего не выйдет. Все, что говорила Луиза Тарвол, было настолько нелепо, что честность не позволила бы ей написать положительную статью. В то же время у Холли не было желания выставлять эту женщину на посмешище. Всю жизнь она страдала не из-за холодного цинизма, а из-за доброты. Что может быть печальнее существования закоренелого циника с мягким сострадательным сердцем?
Холли отложила карандаш — он ей все равно не понадобится. Реальный мир не намного разумнее сегодняшней встречи, но единственно, чего ей сейчас хотелось, — это вернуться в него, не видеть этой игровой площадки и не думать о Луизе. Но она ещё должна Тому Корви полуторачасовую, на худой конец часовую, магнитофонную запись интервью. Вполне достаточно, чтобы другой репортер написал статью.
— Э даете, Луиза, — обратилась она к собеседнице, — я вот думаю над вашими словами и вижу, что вы, пожалуй, ближе, чем кто-либо, к естественному состоянию.
Та приняла это за комплимент, и лицо её просияло.
— Деревья — наши сестры, — пылко продолжала поэтесса с воодушевлением человека, обнаружившего в собеседнике благодарного слушателя; она стремилась приоткрыть Холли новую грань своей философии и, похоже, забыла, что люди всего лишь вши. — Могли бы вы своей сестре отрезать руки, рассечь её плоть и построить дом из частей её тела? Я уверена, что нет. У вас доброе сердце.
— Конечно, нет, — искренне ответила Холли. — Да и потом, вряд ли городской совет согласится на подобное строительство.
Она могла говорить что угодно. У Луизы не было чувства юмора, обидеть её было невозможно.
Поэтесса продолжала разглагольствовать, а Холли, изобразив на лице интерес, задумалась о прожитой ею жизни. Она тратила бесценное время в компании идиотов и жуликов, выслушивая их излияния, безуспешно пытаясь обнаружить крупицы смысла в глупых или параноидальных историях.
Ей стало жаль себя. Как и с работой, с личной жизнью тоже не складывалось. Она не пыталась подружиться с женщинами в Портленде, возможно, потому, что в глубине души знала:
«Портленд пресс» — только случайная остановка на её пути. Опыт общения с мужчинами приводил её в ещё большее уныние, чем репортерская работа. Она надеялась встретить настоящего мужчину, выйти замуж, воспитывать детей, жить счастливой жизнью в кругу семьи; но в последнее время все чаще спрашивала себя: настанет ли когда-нибудь такой день, когда он — добрый, умный, интересный — появится в её жизни?
Возможно, никогда.
А если кто-то похожий на героя её мечты и встретится на пути, то его улыбка наверняка окажется маской, скрывающей лицо маньяка — убийцы с циркулярной пилой.
Глава 3
Джим вышел из здания портлендского международного аэропорта и поймал такси. Название таксомоторной компании «Город Роз» на двери машины напомнило ему давно забытые времена хиппи. Однако водитель, чье удостоверение на приборном щитке сообщало о том, что его зовут Фрезьер Тули, объяснил, что Городом Роз называют Портленд. Роз здесь великое множество, и эти цветы считаются символом обновления и возрождения.
Точно так же, добавил он, как нищие на улицах Нью-Йорка — символ загнивания и упадка. В его тоне слышалось обезоруживающее превосходство, как видно, разделяемое многими портлендцами.
Тули, который по виду напоминал итальянского оперного певца — настоящий Лучано Паваротти, не был уверен, что правильно понял пассажира.
— Значит, сначала покатаемся по городу? — переспросил он.
— Да, я хотел бы посмотреть город, а потом уже ехать в гостиницу. Я здесь впервые.
На самом деле Джим не знал, в какой гостинице ему остановиться и когда наступит миг, ради которого он сюда приехал: сегодня вечером или, может быть, завтра. Он надеялся, знание придет к нему, надо только суметь расслабиться. Тули остался доволен таким ответом: клиент заплатит хорошую сумму по счетчику, да и роль гида ему нравилась. И правда, город стоил того, чтобы его посмотреть. Аккуратные старинные домики кирпичной кладки и железобетонные здания девятнадцатого века соседствовали с современными башнями из сверкающего стекла. Портленд утопал в зелени парков, раскинувшихся по всему городу. Шумели фонтаны, и повсюду, куда ни брось взгляд, росли розы. Цветов было меньше, чем в начале лета, но оттенков — не сосчитать.
Не прошло и получаса, как Джима охватило чувство, что отпущенное ему время стремительно сокращается. Он наклонился к водителю и услышал, как его собственный голос произнес:
— Вы знаете школу Мак-Элбери?
— Конечно, — ответил Тули.
— Что это за школа?
— Вы так спросили, что я подумал: вы знаете. Частная начальная школа в западном районе города.
Сердце Джима учащенно забилось.
— Мне нужно туда попасть. Тули нахмурился.
— Что-нибудь случилось?
— Я должен там быть.
Машина затормозила у светофора. Тули бросил взгляд на пассажира.
— Что случилось?
— Мне просто нужно там быть, — голос Джима звучал резко и подавленно.
— Конечно, какие могут быть вопросы! Страх жил в нем с того мгновения, как в супермаркете Джим обратился к женщине со словами: «Линия жизни». Теперь он бился внутри темными волнами, поднимался и гнал к школе Мак-Элбери.
Только бы не опоздать. Он обратился к водителю:
— Я должен быть в школе через пятнадцать минут.
— Что же вы раньше не сказали? Джим хотел ответить: «Я только сейчас узнал», но вместо этого спросил:
— Мы доедем за пятнадцать минут?
— Если очень постараемся.
— Плачу три цены по счетчику.
— Тройную цену?
— Если успеем. — Джим достал из кармана бумажник, извлек из него стодолларовую бумажку и протянул Тули. — Вот, возьмите вперед.
— Это очень важно?
— Вопрос жизни и смерти. Тули окинул его взглядом, ясно говорившим: парень, у тебя не все дома.
— Зеленый свет, — махнул рукой Джим. — Вперед.
Водитель ещё больше нахмурился и повернулся к рулю. Проскочив перекресток, они свернули налево, и Тули до отказа выжал педаль акселератора.
Всю дорогу Джим смотрел на часы. Наконец машина притормозила у здания школы. В запасе у него оставалось всего три минуты. Джим заплатил водителю — вышло даже больше чем втрое, рванул ручку двери и выскочил из машины, сжимая в руке саквояж.
Тули высунулся из окна и окликнул его:
— Мне ждать или нет?
— Нет-нет, спасибо, не надо.
Джим захлопнул дверь, повернулся и услышал, как отъехало такси. Его взгляд впился в здание школы, белевшее в тени сосен и старых могучих платанов: большой дом колониальных времен с высокой верандой и двумя одноэтажными крыльями более поздней постройки. Лужайка перед главным входом и игровая площадка, окруженные оградой из остроконечных железных прутьев, занимали всю территорию небольшого квартала.
На крыльце постоянно хлопала дверь. Дети выскакивали из школы и, перепрыгивая через ступеньки, сбегали вниз по лестнице. Смеясь и болтая, они шли по дорожке мимо Джима, держа в руках книги, мольберты, коробки для завтраков, разрисованные картинками из мультфильмов. Через открытую калитку они выходили на улицу и расходились в разные стороны.
Осталось две минуты. Ему не нужно было смотреть на часы. Сердце отбивало два удара в секунду, и он знал время, словно сам был секундной стрелкой.
Солнечные лучи, проникавшие сквозь раскидистые кроны деревьев, рождали удивительную игру света: крохотные блики танцевали на земле, прыгали по лицам детей, переливались в воздухе золотыми нитями волшебного кружева. Казалось, громче ребячий смех — и ярче вспыхивает прозрачная солнечная ткань. Безмятежно спокойный, чудесный летний день.
Но смерть затаилась поблизости.
Теперь он знал: она угрожает одному из детей. Трое учителей на крыльце в безопасности. Катастрофы, в которой могут погибнуть десятки детей, можно не бояться. Взрыва, пожара или падения самолета не произойдет. Только трагедия одной человеческой жизни. Но как узнать, кто из детей в опасности?
Его взгляд метался по веселым загорелым лицам идущих мимо детей, пытаясь различить на одном из них печать неминуемой смерти. Но их цветущий вид говорил о том, что все они собираются жить вечно.
— Кто же из них? — сказал он вслух, обращаясь не к себе и не к детям, может быть, спрашивая у Бога: кто из них?
Малыши выходили на улицу. Одни шли вверх к перекрестку, другие спускались под гору в сторону соседнего квартала. И там, и там женщины в ярких оранжевых куртках, размахивая красными флажками, собирали детей в небольшие группы и переводили через дорогу. Улица была пустынна, и опасность, что кто-нибудь из детей попадет под машину, казалась маловероятной.
Полторы минуты.
Джим бросил взгляд на два желтых автобуса на школьной стоянке. Похоже, большинство детей из Мак-Элбери жили неподалеку и ходили домой пешком. В автобусы садилось всего несколько школьников. Водители стояли у входа, перешучиваясь с юными пассажирами, которые штурмовали автобус с присущей своему возрасту энергией.
Смерть была рядом.
Всего в нескольких шагах.
Внезапно золотая паутина исчезла, и сквозь яркую филигрань света проступили черные тени: игольчатые тени сосновых ветвей, широкие тени стволов, геометрически ровные тени остроконечных прутьев железной ограды. Никто, кроме Джима, ничего не заметил, зловещая перемена произошла только в его сознании. Теперь каждое пятно могло стать дверью, через которую проникнет смерть.
Одна минута.
Он бешено рванулся к группе школьников, спускающихся под гору, догнал и быстро пошел рядом, заглядывая им в лица и встречая недоуменные взгляды. Джим и сам не знал, каким должен быть знак смерти. Он спешил, саквояж молотил его по ногам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55