Ладно, увидимся позже.
Он закрыл дверь.
Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти несколько дней.
Когда перед вечерним спектаклем Пертос поднялся по лестнице в ложу осветителя, там его ждал Тримкин. Президент Лиги был одет в мягчайшую коричневую искусственную кожу с длинной бахромой вдоль рукавов и по низу куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник достает пистолет, которым не успел воспользоваться предыдущей ночью.
- Я безоружен, - сказал Тримкин.
- Тем хуже для вас.
- В таком случае вам не выйти из театра живым.
- Возможно.
- Наверняка.
Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие мужчины, играли в "мужество и самообладание". Именно эта ритуальная игра отличает мужчин от мальчиков, хотя по духу она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем современной цивилизации.
- Так зачем вы здесь? - наконец спросил Пертос.
- Вы все же дали дневной спектакль сегодня. - Тримкин достал один из рекламных листков, ходивших по городу. - Еще один у вас вечером, и так всю неделю.
- Именно так!
- Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер.
- Я понял.
- Значит, это упрямство.
- Нет. Это значит, что у меня просто очень развит инстинкт самоуважения, - сказал Пертос. - Он так проявляется. - Он улыбнулся, но улыбка получилась горькой.
Лицо Тримкина выражало замешательство.
- Самоуважения?
- Сегодня вечером я намереваюсь продать душу коммерсанту, как он и предрекал. Тогда единственное, что у меня останется, - это гордость и будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я должен дать как можно больше представлений в Городе Весеннего Солнца. Ведь если я умру на Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и гордости. Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете?
Тримкин не отвечал.
- Очень трудно играть роль Бога, - продолжал Пертос. - Может быть, когда вы с вашей Лигой научитесь сами творить маленькие чудеса, то обнаружите, что в действительности власть над жизнью и смертью других отнимает больше, чем дает.
- Никто не заставлял вас быть кукольником.
- Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать.
- Так вы считаете, что я люблю власть?
- Вы без ума от нее.
- А людей?
- Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу.
- А вы, я полагаю, любите своего идиота. И этих кукол, которые даже не настоящие живые существа.
- Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать себя, но, наверно, я слишком стар.
- Слишком стары, чтобы страдать, - сказал Тримкин, стараясь перевести разговор в более привычное русло. - Мы дадим вам последнюю возможность. Если завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете настаивать на том, чтобы выступать здесь, тогда считайте, что ночью вы легко отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно.
Пертос не стал отвечать.
Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице и скрылся за углом - коричневое пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место яви.
Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы тот был под рукой.
Он уселся перед прожектором, повернув панель управления к себе, взглянул на кнопки и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и декорациями, которые по его команде растягивались в ширину или опускались сверху на металлических тросах.
Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов.
- Да будет свет! - подумал он, и рычаги защелкали под его быстрыми пальцами.
Лучи света залили всю сцену, унылая белизна которой едва ли стоила того, чтобы ее освещать.
Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым.
- Да будет жизнь! - подумал он.
Занавес раздвинулся, и куклы весело выбежали вперед. Началось последнее вечернее представление. Зал был полон. В первом ряду на одном из самых дорогих мест сидел дьявол в обличье коммерсанта по имени Элвон Руди. Дьявол ждал, когда наступит его черед...
Держа в правой руке холистианскую жемчужину, Пертос Гедельхауссер сидел в удобном мягком кресле, принявшем форму его тела, и смотрел в никуда. Его губы как-то обвисли, лицо стало мертвенно-бледным. Драгоценность сверкала белизной, словно пылала жаром, и казалось, что, чем больше он катал ее взад-вперед, тем сильнее неведомая сила притягивала жемчужину к телу кукольника, как будто это магнит, чувствующий его кости под покровом плоти.
Себастьян сидел на полу, покрывая лаком свеженарисованную афишу, чтобы цвета стали живыми и яркими, как хотел Пертос. Идиоту никогда не доверяли самому пользоваться красками, но орудовать лаком с помощью самокрасящей кисти ему удавалось без особых проблем. Он всегда с нетерпением ждал этого, поскольку жаждал ощутить свою причастность к представлению. В глубине души Себастьяна постоянно преследовал страх, что в один прекрасный день он станет не нужен Пертосу, и тот заменит его кем-нибудь другим. Однако этим вечером он не испытывал обычного удовлетворения от того, что был нужен.
Он думал о Битти Белине.
Пертос сказал, что она дает какое-то особенное представление для коммерсанта Элвона Руди. Это было новое представление, новая пьеса, которая исполняется приватно. Так что они с Пертосом должны были ждать здесь. Неизвестно, сколько времени продлится спектакль, может быть, час, может быть, всю ночь. Можно было спать, что и делал Пертос.
Руди наслаждался новой пьесой в дальнем от комнаты Пертоса конце коридора.
Себастьяну хотелось посмотреть. Из-за того что ему не разрешали, он чувствовал себя отверженным. Ему казалось, что все, кроме него, знают, о какой пьесе идет речь. Это делало его несчастным. Он чувствовал себя маленьким и никому не нужным.
Пертос спал. Жемчужина сияла. И никто не следил за идиотом.
По опыту Себастьян знал, что кукольник пробудет в состоянии транса еще довольно долго. Этот странный сон охватил его лишь несколько минут назад, а освободиться от чар жемчужины ему никогда не удавалось меньше чем за час. Иногда Пертос оставался в плену этих чар почти целый день. Он не ел, не пил, и Себастьян пугался, думая, что хозяин, должно быть, умер, хотя до этого никогда не доходило.
Себастьян положил кисть, и, после того как щетинки зарегистрировали двадцатисекундный перерыв в работе, она начала выделять прозрачный пахучий лак. На бумаге, подстеленной, чтобы не испачкать пол, от щетинок начало расползаться липкое пятно.
Себастьяну пришло в голову, что сегодня последняя ночь, когда он видит Битти Белину живой, по крайней мере до тех пор, пока они не переедут в другой город, где ее сказку можно будет сыграть перед новой аудиторией. Два дня подряд для одной сказки - предел. После этого персонажи спектакля возвращались в Горн, уступая место другим. Они умирали.
Когда эти мысли всей тяжестью навалились на идиота, его охватила страшная паника. Ему захотелось вскочить, бежать, драться, кричать, лишь бы избавиться от этого чувства, которое раздирало его на части. Но он знал, что все это не сможет продлить жизнь златоволосой куклы ни на одну минуту. Разве дождь перестанет, если его попросить?
Битти Белина умрет.
И все же сегодня ночью она играет в новой пьесе для одного зрителя, в пьесе, которая длиннее любой другой из репертуара кукольника. Себастьяну казалось, что это несправедливо, раз он тоже член труппы. Ему должны были дать возможность посмотреть спектакль.
Битти Белина играет в новой сказке! Он впервые осознал всю важность происходящего. А что случилось с ее принцем? Он тоже там, в ее новой жизни? А три жениха? А добрый ангел? А как насчет Виссы, коварной мачехи? А вдруг в этой новой жизни Битти Белине предстоит умереть, вместо того чтобы быть спасенной принцем, ее принцем, как бывало раньше?
Новая жизнь? Разве это возможно? Он, Себастьян - ассистент. И никогда не случится так, чтобы в одно прекрасное утро он проснулся хозяином кукол, а Пертос оказался на его месте! Человек тот, кто он есть, и тут ничего не поделаешь. Ты живешь своей жизнью все дальше и дальше, ты принимаешь ее, радуешься ей. Битти Белина играла свою сказку - коварная мачеха едва не убила ее, но она была спасена. И так снова и снова. А он, Себастьян, ездил из города в город с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол, ждал за кулисами начала каждого представления, выпивал немного вина, ел, складывал вещи в грузовик и снова ехал с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол...
Нельзя изменить свою жизнь! Принца там не будет, мачеха одержит верх, и Белина умрет. Хотя, как она может умереть, когда уже столько раз жила своей жизнью и всегда выходила победительницей. Как можно желать изменить сказку и, возможно, даже умереть?
Что, если Белина станет такой мертвой.., такой мертвой, что Горн не сможет оживить ее вновь? Себастьян захныкал.
Теперь он знал, что происходит что-то ужасно неправильное. Как будто мир вдруг стал зыбким, пол превратился в желе, а стены задрожали, грозя изменить свою форму и стать чем-то совсем иным.
Если Белина не будет играть по сценарию своей настоящей жизни, Горн не сможет оживить ее, когда она умрет. Она никогда не должна умирать вне Горна. Так предписано. Точно так же, как ему никогда не стать хозяином кукол. Или, например, деревом. Мы то, что мы есть, и не можем быть ничем другим. Каждый, кто попытается это изменить, умрет. Должен умереть, иначе не останется ничего прочного и реального!
Белина лежит с мечом в горле, изо рта у нее течет кровавая пена, а принц бежит с Виссой...
Белина лежит с ножом в животе, стонет и зовет на помощь. У него по рукам течет кровь, ему страшно...
Кровь, кровь, кровь у него на руках, как тогда, раньше...
Себастьян посмотрел на свои руки.
Никакой крови.
Он встал и взглянул на Пертоса.
Пертос спал.
Себастьян шатаясь вышел из комнаты. Его ноги вдруг ослабли, плечи заныли, в руках чувствовалась такая усталость, как будто он долго тащил тяжелую ношу по пересеченной местности. Он не знал точно, что надо делать, но твердо решил спасти Битти Белину.
Кровь у него на руках.
Поверят ли они его рассказу, или будут думать, что это он убил Дженни, заколол ее?
Остановившись посреди длинного коридора, проходившего за сценой Гранд-Театра Города Весеннего Солнца, он задумался, кто же такая была Дженни. Себастьян не мог вспомнить никого с таким именем, хотя оно напоминало ему о золотых волосах. Его пугало, когда он не мог разобраться в себе. Ему казалось, что кто-то другой забрался к нему в голову и думает за него, что чьи-то воспоминания переплетаются с его собственными и он не может отличить предметы от тех вещей, мест и людей, которых знал.
До него донесся смех кукол.
Идиот двинулся дальше по коридору.
Голову раздуло, как шар, она страшно кружилась и казалась больше всего остального тела. Себастьян заткнул руками уши, словно боялся, что она лопнет.
Прошло, может быть, сто лет, а может - минута, прежде чем он добрался до двери в комнату Пертоса, где Битти Белина играла свою новую жизнь, свою опасную новую жизнь. Себастьян стоял у двери, тяжело дыша. Ему хотелось войти и спасти ее, но два мимолетных воспоминания, пронесшихся в его затуманенном мозгу, удержали его от этого. Во-первых, Пертос сказал, что Битти Белина будет неловко себя чувствовать в новой роли и не захочет, чтобы он видел ее, пока она не освоится как следует, во-вторых, ему вспомнилось, как отвратительно резко Белина говорила с ним накануне, как она смеялась вместе с другими, когда у него случилось недержание мочи. Впрочем, он и сам смеялся. А на себя ведь он не сердился, верно?
Чтобы справиться с воспоминаниями, которые удерживали его, Себастьян сказал себе, что Пертос будет благодарен ему за спасение Белины. Пертос скажет: "Как это я сам не заметил опасности? Себастьян, ты герой!" И хотя кукольник говорит, что героев больше нет, Себастьян будет героем. Так же просто он убедил себя в том, что резкость Белины - это вовсе не отвращение, а, напротив, своеобразное проявление симпатии.
Он тронул ручку двери и обнаружил, что она не заперта.
Куклы смеялись.
Белина смеялась.
Себастьян осторожно приоткрыл дверь так, чтобы видеть большую часть комнаты. И тогда его голова-шар лопнула, разлетаясь на клочья.
Голая Битти Белина стояла рядом с напрягшимся, казавшимся огромным по сравнению с ней членом Элвона Руди и гладила его, смеясь вместе с Элвоном. Объект ее внимания составлял чуть ли не треть от ее размеров, как в длину, так и в толщину.
Всего один раз в жизни Себастьян видел мужчину, охваченного желанием, и травма от этого оказалась так сильна, что врезалась в его сознание, словно шрам, оставленный молнией в стволе кряжистого ясеня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Он закрыл дверь.
Себастьян подумал, насколько старым выглядит Пертос, как он сдал за эти несколько дней.
Когда перед вечерним спектаклем Пертос поднялся по лестнице в ложу осветителя, там его ждал Тримкин. Президент Лиги был одет в мягчайшую коричневую искусственную кожу с длинной бахромой вдоль рукавов и по низу куртки. Он с улыбкой развел руками, увидев, что кукольник достает пистолет, которым не успел воспользоваться предыдущей ночью.
- Я безоружен, - сказал Тримкин.
- Тем хуже для вас.
- В таком случае вам не выйти из театра живым.
- Возможно.
- Наверняка.
Они стояли, глядя друг другу в глаза, и, как настоящие мужчины, играли в "мужество и самообладание". Именно эта ритуальная игра отличает мужчин от мальчиков, хотя по духу она больше соответствует эпохе неандертальцев, чем современной цивилизации.
- Так зачем вы здесь? - наконец спросил Пертос.
- Вы все же дали дневной спектакль сегодня. - Тримкин достал один из рекламных листков, ходивших по городу. - Еще один у вас вечером, и так всю неделю.
- Именно так!
- Возможно, вы не поняли, мистер Гедельхауссер.
- Я понял.
- Значит, это упрямство.
- Нет. Это значит, что у меня просто очень развит инстинкт самоуважения, - сказал Пертос. - Он так проявляется. - Он улыбнулся, но улыбка получилась горькой.
Лицо Тримкина выражало замешательство.
- Самоуважения?
- Сегодня вечером я намереваюсь продать душу коммерсанту, как он и предрекал. Тогда единственное, что у меня останется, - это гордость и будущее. Без денег мне никогда не видать звезд. Я умру на Земле. А значит, я должен дать как можно больше представлений в Городе Весеннего Солнца. Ведь если я умру на Земле, то зачем мне будущее? А без будущего нет и гордости. Букашка, попавшая в янтарную западню, не может ею гордиться. Понимаете?
Тримкин не отвечал.
- Очень трудно играть роль Бога, - продолжал Пертос. - Может быть, когда вы с вашей Лигой научитесь сами творить маленькие чудеса, то обнаружите, что в действительности власть над жизнью и смертью других отнимает больше, чем дает.
- Никто не заставлял вас быть кукольником.
- Никто не заставляет солдата убивать. Он может бросить ружье и пойти в тюрьму. Но в нем сидит что-то такое, из-за чего ему нравится убивать.
- Так вы считаете, что я люблю власть?
- Вы без ума от нее.
- А людей?
- Можно любить либо власть, либо людей. Но не все сразу.
- А вы, я полагаю, любите своего идиота. И этих кукол, которые даже не настоящие живые существа.
- Нет. Я сделал ошибку, полюбив власть. Теперь я стараюсь перевоспитать себя, но, наверно, я слишком стар.
- Слишком стары, чтобы страдать, - сказал Тримкин, стараясь перевести разговор в более привычное русло. - Мы дадим вам последнюю возможность. Если завтра утром ваши объявления снова появятся в городе и вы будете настаивать на том, чтобы выступать здесь, тогда считайте, что ночью вы легко отделались. Если понадобится, мы сожжем театр с вами заодно.
Пертос не стал отвечать.
Тримкин пожал плечами, потом прошел мимо старика, спустился по лестнице и скрылся за углом - коричневое пятно на белом фоне. Шуршание его кожаной бахромы пронеслось вдоль холодных стен и растаяло, как сон, уступивший место яви.
Оставшись один в ложе, Пертос запер дверь и положил пистолет так, чтобы тот был под рукой.
Он уселся перед прожектором, повернув панель управления к себе, взглянул на кнопки и рычаги, управлявшие сценой, занавесом и декорациями, которые по его команде растягивались в ширину или опускались сверху на металлических тросах.
Кукольник провел рукой по верхнему ряду рычагов.
- Да будет свет! - подумал он, и рычаги защелкали под его быстрыми пальцами.
Лучи света залили всю сцену, унылая белизна которой едва ли стоила того, чтобы ее освещать.
Пертос улыбнулся, хотя вовсе не чувствовал себя счастливым.
- Да будет жизнь! - подумал он.
Занавес раздвинулся, и куклы весело выбежали вперед. Началось последнее вечернее представление. Зал был полон. В первом ряду на одном из самых дорогих мест сидел дьявол в обличье коммерсанта по имени Элвон Руди. Дьявол ждал, когда наступит его черед...
Держа в правой руке холистианскую жемчужину, Пертос Гедельхауссер сидел в удобном мягком кресле, принявшем форму его тела, и смотрел в никуда. Его губы как-то обвисли, лицо стало мертвенно-бледным. Драгоценность сверкала белизной, словно пылала жаром, и казалось, что, чем больше он катал ее взад-вперед, тем сильнее неведомая сила притягивала жемчужину к телу кукольника, как будто это магнит, чувствующий его кости под покровом плоти.
Себастьян сидел на полу, покрывая лаком свеженарисованную афишу, чтобы цвета стали живыми и яркими, как хотел Пертос. Идиоту никогда не доверяли самому пользоваться красками, но орудовать лаком с помощью самокрасящей кисти ему удавалось без особых проблем. Он всегда с нетерпением ждал этого, поскольку жаждал ощутить свою причастность к представлению. В глубине души Себастьяна постоянно преследовал страх, что в один прекрасный день он станет не нужен Пертосу, и тот заменит его кем-нибудь другим. Однако этим вечером он не испытывал обычного удовлетворения от того, что был нужен.
Он думал о Битти Белине.
Пертос сказал, что она дает какое-то особенное представление для коммерсанта Элвона Руди. Это было новое представление, новая пьеса, которая исполняется приватно. Так что они с Пертосом должны были ждать здесь. Неизвестно, сколько времени продлится спектакль, может быть, час, может быть, всю ночь. Можно было спать, что и делал Пертос.
Руди наслаждался новой пьесой в дальнем от комнаты Пертоса конце коридора.
Себастьяну хотелось посмотреть. Из-за того что ему не разрешали, он чувствовал себя отверженным. Ему казалось, что все, кроме него, знают, о какой пьесе идет речь. Это делало его несчастным. Он чувствовал себя маленьким и никому не нужным.
Пертос спал. Жемчужина сияла. И никто не следил за идиотом.
По опыту Себастьян знал, что кукольник пробудет в состоянии транса еще довольно долго. Этот странный сон охватил его лишь несколько минут назад, а освободиться от чар жемчужины ему никогда не удавалось меньше чем за час. Иногда Пертос оставался в плену этих чар почти целый день. Он не ел, не пил, и Себастьян пугался, думая, что хозяин, должно быть, умер, хотя до этого никогда не доходило.
Себастьян положил кисть, и, после того как щетинки зарегистрировали двадцатисекундный перерыв в работе, она начала выделять прозрачный пахучий лак. На бумаге, подстеленной, чтобы не испачкать пол, от щетинок начало расползаться липкое пятно.
Себастьяну пришло в голову, что сегодня последняя ночь, когда он видит Битти Белину живой, по крайней мере до тех пор, пока они не переедут в другой город, где ее сказку можно будет сыграть перед новой аудиторией. Два дня подряд для одной сказки - предел. После этого персонажи спектакля возвращались в Горн, уступая место другим. Они умирали.
Когда эти мысли всей тяжестью навалились на идиота, его охватила страшная паника. Ему захотелось вскочить, бежать, драться, кричать, лишь бы избавиться от этого чувства, которое раздирало его на части. Но он знал, что все это не сможет продлить жизнь златоволосой куклы ни на одну минуту. Разве дождь перестанет, если его попросить?
Битти Белина умрет.
И все же сегодня ночью она играет в новой пьесе для одного зрителя, в пьесе, которая длиннее любой другой из репертуара кукольника. Себастьяну казалось, что это несправедливо, раз он тоже член труппы. Ему должны были дать возможность посмотреть спектакль.
Битти Белина играет в новой сказке! Он впервые осознал всю важность происходящего. А что случилось с ее принцем? Он тоже там, в ее новой жизни? А три жениха? А добрый ангел? А как насчет Виссы, коварной мачехи? А вдруг в этой новой жизни Битти Белине предстоит умереть, вместо того чтобы быть спасенной принцем, ее принцем, как бывало раньше?
Новая жизнь? Разве это возможно? Он, Себастьян - ассистент. И никогда не случится так, чтобы в одно прекрасное утро он проснулся хозяином кукол, а Пертос оказался на его месте! Человек тот, кто он есть, и тут ничего не поделаешь. Ты живешь своей жизнью все дальше и дальше, ты принимаешь ее, радуешься ей. Битти Белина играла свою сказку - коварная мачеха едва не убила ее, но она была спасена. И так снова и снова. А он, Себастьян, ездил из города в город с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол, ждал за кулисами начала каждого представления, выпивал немного вина, ел, складывал вещи в грузовик и снова ехал с Пертосом, разгружал грузовик, наблюдал за процессом создания кукол...
Нельзя изменить свою жизнь! Принца там не будет, мачеха одержит верх, и Белина умрет. Хотя, как она может умереть, когда уже столько раз жила своей жизнью и всегда выходила победительницей. Как можно желать изменить сказку и, возможно, даже умереть?
Что, если Белина станет такой мертвой.., такой мертвой, что Горн не сможет оживить ее вновь? Себастьян захныкал.
Теперь он знал, что происходит что-то ужасно неправильное. Как будто мир вдруг стал зыбким, пол превратился в желе, а стены задрожали, грозя изменить свою форму и стать чем-то совсем иным.
Если Белина не будет играть по сценарию своей настоящей жизни, Горн не сможет оживить ее, когда она умрет. Она никогда не должна умирать вне Горна. Так предписано. Точно так же, как ему никогда не стать хозяином кукол. Или, например, деревом. Мы то, что мы есть, и не можем быть ничем другим. Каждый, кто попытается это изменить, умрет. Должен умереть, иначе не останется ничего прочного и реального!
Белина лежит с мечом в горле, изо рта у нее течет кровавая пена, а принц бежит с Виссой...
Белина лежит с ножом в животе, стонет и зовет на помощь. У него по рукам течет кровь, ему страшно...
Кровь, кровь, кровь у него на руках, как тогда, раньше...
Себастьян посмотрел на свои руки.
Никакой крови.
Он встал и взглянул на Пертоса.
Пертос спал.
Себастьян шатаясь вышел из комнаты. Его ноги вдруг ослабли, плечи заныли, в руках чувствовалась такая усталость, как будто он долго тащил тяжелую ношу по пересеченной местности. Он не знал точно, что надо делать, но твердо решил спасти Битти Белину.
Кровь у него на руках.
Поверят ли они его рассказу, или будут думать, что это он убил Дженни, заколол ее?
Остановившись посреди длинного коридора, проходившего за сценой Гранд-Театра Города Весеннего Солнца, он задумался, кто же такая была Дженни. Себастьян не мог вспомнить никого с таким именем, хотя оно напоминало ему о золотых волосах. Его пугало, когда он не мог разобраться в себе. Ему казалось, что кто-то другой забрался к нему в голову и думает за него, что чьи-то воспоминания переплетаются с его собственными и он не может отличить предметы от тех вещей, мест и людей, которых знал.
До него донесся смех кукол.
Идиот двинулся дальше по коридору.
Голову раздуло, как шар, она страшно кружилась и казалась больше всего остального тела. Себастьян заткнул руками уши, словно боялся, что она лопнет.
Прошло, может быть, сто лет, а может - минута, прежде чем он добрался до двери в комнату Пертоса, где Битти Белина играла свою новую жизнь, свою опасную новую жизнь. Себастьян стоял у двери, тяжело дыша. Ему хотелось войти и спасти ее, но два мимолетных воспоминания, пронесшихся в его затуманенном мозгу, удержали его от этого. Во-первых, Пертос сказал, что Битти Белина будет неловко себя чувствовать в новой роли и не захочет, чтобы он видел ее, пока она не освоится как следует, во-вторых, ему вспомнилось, как отвратительно резко Белина говорила с ним накануне, как она смеялась вместе с другими, когда у него случилось недержание мочи. Впрочем, он и сам смеялся. А на себя ведь он не сердился, верно?
Чтобы справиться с воспоминаниями, которые удерживали его, Себастьян сказал себе, что Пертос будет благодарен ему за спасение Белины. Пертос скажет: "Как это я сам не заметил опасности? Себастьян, ты герой!" И хотя кукольник говорит, что героев больше нет, Себастьян будет героем. Так же просто он убедил себя в том, что резкость Белины - это вовсе не отвращение, а, напротив, своеобразное проявление симпатии.
Он тронул ручку двери и обнаружил, что она не заперта.
Куклы смеялись.
Белина смеялась.
Себастьян осторожно приоткрыл дверь так, чтобы видеть большую часть комнаты. И тогда его голова-шар лопнула, разлетаясь на клочья.
Голая Битти Белина стояла рядом с напрягшимся, казавшимся огромным по сравнению с ней членом Элвона Руди и гладила его, смеясь вместе с Элвоном. Объект ее внимания составлял чуть ли не треть от ее размеров, как в длину, так и в толщину.
Всего один раз в жизни Себастьян видел мужчину, охваченного желанием, и травма от этого оказалась так сильна, что врезалась в его сознание, словно шрам, оставленный молнией в стволе кряжистого ясеня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22