И не вскоре – тоже. Тем более, что товарищ Берия кое-что, как выяснилось… упустил. Но вот об этом – о моих детях… О МОИХ детях ему знать… не обязательно. Вы – поняли?
Сталин подошел к выходу и открыл сначала внутреннюю, а потом и внешнюю двери тамбура.
– Товарищ Берия! Заходите!
Сталин еще раз прошелся по комнате, совсем как в виденных еще в той жизни, в детстве, фильмах.
– И последний вопрос, товарищ…дизайнер. Как вы видите свою дальнейшую судьбу?
Слово «последний» резануло по нервам не хуже бензопилы из «Дума», но Андрей постарался ответить спокойно.
– Ну, первый вариант напрашивается сам собой. Это ведь вы сказали – нет человека, нет проблемы. Или я ошибаюсь?
Сталин улыбнулся в усы (нет, все же была в том социалистическом реализме правда жизни, была!) и коротко махнул трубкой – я, не я – продолжай, мол.
– Жить, конечно, хочется, но бояться я уже устал. А если вы мне хоть чуть поверили – так хоть не зря пропаду. Глядишь, не двадцать миллио… – Сталин резким движением руки с трубкой оборвал его. Видно было, что ему неприятно. – Второй вариант – спрятать меня куда-нибудь подальше, типа Железной Маски.
– Людовик (усмешка) четырнадцатый, – уточнил сам себе Сталин с чувством глубокого удовлетворения.
– Немного хлопотно, конечно, но вдруг возникнут вопросы, в которых я могу помочь. Допросили меня, конечно, качественно, – сломанные ребра тут же напомнили о себе ноющей болью, – но что-то ведь обязательно упустили. Камеру найдете. Тем более, что приговор уже имеется, – Андрей криво усмехнулся, пытаясь унять нервную дрожь.
– И наконец? – Сталин явно забавлялся.
«Это даже не кошка, а тигр с мышом», – подумал Андрей.
– И наконец, вы можете меня просто отпустить. Не думаю, что вы с товарищем Берией потеряете меня из виду, но я на сто процентов уверен, что начни я рассказывать мою историю – и в лучшем случае попаду в психушку, а в худшем – прямиком к Лаврентию Павловичу. – Берия поморщился от фамильярности, но Андрею было уже не до тонкостей общения, нервы звенели, вот-вот лопнут. Тем более что совсем уже было покинувшее его ощущение нереальности, выбитое сапогами сержанта Люшкина и безыскусным электрошоком профессора Лучкова, снова кружило голову. Личная встреча с товарищами Берией и Сталиным этому чувству весьма способствовала.
– Честертон, хороший английский писатель, – заметил Сталин, выбивая трубку, – верно заметил, что лучше всего прятать лист в лесу. Но я не понимаю одного. Как вы собираетесь ходить по улице вот… в этом? – И он ткнул трубкой в оскалившуюся харю Железной Девы на черной футболке Андрея.
* * *
В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьезным доказательством, «царицей доказательств».
Вышинский А. Я. «Теория судебных доказательств в советском праве»
Когда давешний старлей ГБ сопроводил Андрея из кабинета к ожидающей его «Скорой» и Сталин с Берией остались одни, нарком не выдержал.
– Товарищ Сталин… Я все-таки не понимаю. Почему вы его отпускаете? Ведь он же…
– Не горячись, Лаврентий, – Сталин говорил по-грузински. – Понимаешь… Я всю жизнь был уверен, что делаю правильные дела правильным образом. Сейчас… Сейчас я сомневаюсь. И либо мы с тобой, да и с остальными товарищами что-то делаем не так… Причем не в мелочах, нет…
– Либо?
– Либо эти наши потомки – просто навоз истории. И что мы ни делай, как ни крутись – того дерьма, в которое они по нашему попущению себя загнали, не избежать. И тогда… Тогда все равно мы должны бороться. В конце концов, на них история не кончается.
– И вы хотите…
– Хочу посмотреть, как он выкрутится. Впереди война. Если он забьется под лавку, будет суетиться или вообще наложит на себя руки – это одно. А если поведет себя как подобает мужчине – совершенно другое. Может быть, он и не лучшее, что есть в будущем, но… Других людей у нас с тобой нет. Теперь о секретности. Ты принял меры?
– Жду ваших указаний, товарищ Сталин, – Берия перешел на официальный тон.
– Указаний… Кто еще знает все от и до?
– Четверо моих сотрудников. Сержант госбезопасности Люшкин, старший сержант госбезопасности Торопыгин, лейтенант госбезопасности Прунскас…
– Латыш?
– Литовец. И стенографистка. Карпова Надежда Юрьевна.
– Кто из них применял… специальные методы? Люшкин и Торопыгин?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Вот как. Тем лучше. Органы должны избавляться от скомпрометировавших себя сотрудников, верно? Как там говорил Феликс – «Чистые руки»?
– Материалы уже подготовлены для передачи в прокуратуру. Собраны свидетельства осужденных, в основном – командиров Красной Армии. Люди надежные, держались до последнего.
– Это хорошо. Надежные люди нам сейчас нужны особенно. Я полагаю, что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами их дела будут пересмотрены, да? А остальные двое?
– Остальные двое вполне надежны.
– Что значит – вполне? Ты отвечаешь за их молчание головой? Или обеспечишь это самое молчание другим способом? Ты пойми – не так страшно то, что он рассказал нам про Германию, как… другое.
– Я приму меры, товарищ Сталин. Прунскас – квалифицированный следователь. Работал по контактам секретаря германского посольства в прошлом году. Ну, вы помните.
Сталин помнил.
– Карпову также считаю надежным сотрудником. Она стенографировала допросы Бухарина и Радека, жена пограничника, живет на казарменном положении, в отдельной комнате. Кроме того, ей скоро рожать, положим в больницу. Проконтролируем.
– Ну что ж… Сам смотри. Тебе я тоже сопли вытирать не собираюсь. Врачи? Инженеры? Технический персонал?
– С врачами просто. Профессор Лучков позавчера умер от сердечного приступа. Сам умер, – уточнил Берия, поймав взгляд Сталина, – дома. Никаких записок касательно…
– «Паука», – подсказал Сталин, – раз живет в паутине – значит, паук.
– Никаких записок касательно «Паука» не оставил. А профессор Водицкий старательно убеждает себя, что столкнулся с классическим случаем шизофрении. Он хороший психиатр, так что убедит. Инженеры и техники, включая Термена, уверены (или тоже убеждают себя), что работают с образцами секретного шпионского оборудования иностранного производства. Они изолированы, им созданы все условия для работы.
– Это хорошо, – заметил Сталин, в который уже раз за вечер раскуривая трубку. – А как ты собираешься преподносить вот это, – он кивнул на папку с материалами, – военным и Политбюро? Они же все прагматики. Не поверят. Это мы с тобой… Два романтика.
– Ну, мы же сообщим им только о нападении, верно? А операцию прикрытия в этой части я начал разрабатывать с самого начала… как только сам ему поверил.
– Покажешь… – вождь рассматривал трубку. Так и есть – мундштук надломился у самой чашки, когда он инстинктивно сжал ее, пытаясь побороть желание немедленно придушить этого странного человека, говорившего такое о его детях.
– Покажешь, – повторил он. – Времени у нас немного, если мы хотим успеть хоть что-то, уже завтра вечером я должен говорить с военными.
Берия с готовностью распахнул портфель, выудив оттуда еще одну картонную папку с шифром «Пастор».
– Хорошо. Это я посмотрю сегодня. Теперь о Бомбе, – Сталин произнес это слово с заглавной буквы. – Ты, надеюсь, понимаешь, что заниматься ею придется тебе? Тем более что один раз ты уже справился. – Берия усмехнулся. – И ракеты тоже на тебе. Тем более что Королев и Глушко уже проходят… по твоему ведомству.
– Понимаю. Я уже пообщался с членами Уранового Комитета – есть такой при Академии Наук. Оказывается, эти умники еще в тридцать девятом запатентовали схему атомной бомбы, почти полностью соответствующей одному из описаний «Паука». Сейчас в главке две сметы прорабатывают – на специальные научные городки под Арзамасом и Новосибирском. Ну там цеха, лаборатории… Полигон в Казахстане… Жилье.
– Не разевай рот сверх меры. Ты же не успеешь сделать бомбу к войне, верно? Тамты шесть лет угробил, да еще и с кучей источников в американском проекте. А ракеты без Бомбы, по-моему, просто дорогие игрушки. А Война, – это слово тоже прозвучало с заглавной, – Война потребует от нас всех наших сил. Так что создай пока маленькие группки, пусть начинают работу. И про эти… ком-пью-те-ры… Надо, кстати, подобрать нормальное русское слово, да… Их тоже не забудь. Пусть товарищи Термен и Ляпунов разворачивают исследования. А там посмотрим.
Сталин подошел к столу, еще раз осмотрел трубку, покачал головой. Отложил ее в сторону, взял из коробки сигарету, закурил.
– Ладно, Лаврентий… Иди. Хочу немного один побыть. Слишком много навалилось. Даже для меня.
Берия направился к выходу, но Сталин его окликнул.
– Лаврентий. Подожди. Ты хороший работник. И организатор хороший. Но ты, уж извини, Лаврентий, гнилой интеллигент. Доверчивый ты. В людях не разбираешься. Поэтому Хрущ с Маленковым тебя тами схарчили… Шпион английский, ха.
– И югославский тоже.
– Не перебивай. Так что без меня ты пропадешь. Понял?
– Понял, товарищ Сталин, – Берия был серьезен, пенсне бликовало на неярком свету настольной лампы. – Я это понял сразу, как только поверил ему. Поэтому и не стал игратьего сам.
* * *
Удивительно, но при общей отсталости электронной промышленности по сравнению с США, Германией или Британией большевистская Россия серийно производила перед войной вполне отвечающие мировым образцам телевизоры. Например, на заводе в Александрове, в 100 километрах северо-восточнее Москвы, выпуск бытовых телевизионных приемников был налажен уже в 1938 году.
С. Прайд. «История Телевидения». Сент-Питерсберг, 1982
Молчаливый водитель притормозил, разбрызгивая грязь, давешний сержант ГБ, на этот раз в штатском, перегнувшись через Андрея, распахнул дверцу и, не говоря ни слова, почти выпихнул его из «эмки». Андрей вывалился, но удержался на ногах. «Эмка» стрельнула вонючим выхлопом и укатила, оставив на прощание пару жирных брызг на брюках.
Андрея по-прежнему била дрожь. Он ослабил ворот косоворотки и нашарил в кармане клифта – иначе этот, с позволения сказать, пиджак, назвать было затруднительно – пачку «Норда». С наслаждением вдохнул дерущий горло дым.
Слева тянулся дощатый забор с колючкой поверху, упиравшийся в проходную какого-то завода. Справа радовала глаз покосившаяся, но свежевыкрашенная в веселенький зеленый цвет пивнушка с ярким, явно новым плакатом, от текста на котором глаза полезли на лоб: «Ешьте крабы! Они вкусны и полезны!» Фигас-се. Плакат настолько не соответствовал его представлению об эпохе, что голова пошла кругом. Хотя да, сейчас ведь активно осваивают Дальний Восток. Там этого добра завались, а тут к экзотике народ не привычный.
То ли уровень полиграфии подкачал, то ли художник видел крабов только на картинках, но изображенное на плакате чудовище явно должно было до смерти пугать местных аборигенов. Точно – ковылявшая вдоль стены бабулька, проходя мимо плаката, перекрестилась и снайперски сплюнула на плакат. Похоже, с целевой аудиторией тутошние рекламщики работали не очень хорошо.
Так, а что у нас в активе? В активе помимо справки об освобождении со стандартной «путевкой 101», удостоверения электрика и водительских прав (современного, конечно, образца) имелось аж двести тридцать рублей – «компенсация» за «Сименс», уже, верно, разобранный до последнего винтика в недрах какой-нибудь «шарашки». Как уж там бериевские бухгалтеры определили стоимость мобилы – неизвестно. Видимо, провели как дорогие часы. И что характерно – за разбитый плеер компенсации ему не полагалось.
От той мысли, что над его мобилой и дискменом сейчас ломают голову не меньше чем Ландау с Капицей, почему-то стало весело. Интересно, насколько он ускорил «мобилизацию» всей страны? Вряд ли намного – как Андрей понял из вопросов следователя НКВД, тут даже о транзисторе еще представлений не имели, куда там о микросхемах мечтать. Да и окружающая действительность, даже московская, оптимизму в делах высоких технологий не способствовала. Одно дело читать, какой рывок совершила страна перед войной, а другое – лично убедиться, насколько же этого – реально огромного – рывка было недостаточно.
Взгляд опять уперся в скособоченную пивнушку со «вкусными и полезными» крабами, и в Андрее проснулась, как казалось, навеки похороненная привычка – в какой бы город он ни приезжал, всегда брать местного пивка. Своего рода сравнительное коллекционирование. А тут был потрясающий шанс – попробовать пиво даже не из другого города, а из другой эпохи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Сталин подошел к выходу и открыл сначала внутреннюю, а потом и внешнюю двери тамбура.
– Товарищ Берия! Заходите!
Сталин еще раз прошелся по комнате, совсем как в виденных еще в той жизни, в детстве, фильмах.
– И последний вопрос, товарищ…дизайнер. Как вы видите свою дальнейшую судьбу?
Слово «последний» резануло по нервам не хуже бензопилы из «Дума», но Андрей постарался ответить спокойно.
– Ну, первый вариант напрашивается сам собой. Это ведь вы сказали – нет человека, нет проблемы. Или я ошибаюсь?
Сталин улыбнулся в усы (нет, все же была в том социалистическом реализме правда жизни, была!) и коротко махнул трубкой – я, не я – продолжай, мол.
– Жить, конечно, хочется, но бояться я уже устал. А если вы мне хоть чуть поверили – так хоть не зря пропаду. Глядишь, не двадцать миллио… – Сталин резким движением руки с трубкой оборвал его. Видно было, что ему неприятно. – Второй вариант – спрятать меня куда-нибудь подальше, типа Железной Маски.
– Людовик (усмешка) четырнадцатый, – уточнил сам себе Сталин с чувством глубокого удовлетворения.
– Немного хлопотно, конечно, но вдруг возникнут вопросы, в которых я могу помочь. Допросили меня, конечно, качественно, – сломанные ребра тут же напомнили о себе ноющей болью, – но что-то ведь обязательно упустили. Камеру найдете. Тем более, что приговор уже имеется, – Андрей криво усмехнулся, пытаясь унять нервную дрожь.
– И наконец? – Сталин явно забавлялся.
«Это даже не кошка, а тигр с мышом», – подумал Андрей.
– И наконец, вы можете меня просто отпустить. Не думаю, что вы с товарищем Берией потеряете меня из виду, но я на сто процентов уверен, что начни я рассказывать мою историю – и в лучшем случае попаду в психушку, а в худшем – прямиком к Лаврентию Павловичу. – Берия поморщился от фамильярности, но Андрею было уже не до тонкостей общения, нервы звенели, вот-вот лопнут. Тем более что совсем уже было покинувшее его ощущение нереальности, выбитое сапогами сержанта Люшкина и безыскусным электрошоком профессора Лучкова, снова кружило голову. Личная встреча с товарищами Берией и Сталиным этому чувству весьма способствовала.
– Честертон, хороший английский писатель, – заметил Сталин, выбивая трубку, – верно заметил, что лучше всего прятать лист в лесу. Но я не понимаю одного. Как вы собираетесь ходить по улице вот… в этом? – И он ткнул трубкой в оскалившуюся харю Железной Девы на черной футболке Андрея.
* * *
В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьезным доказательством, «царицей доказательств».
Вышинский А. Я. «Теория судебных доказательств в советском праве»
Когда давешний старлей ГБ сопроводил Андрея из кабинета к ожидающей его «Скорой» и Сталин с Берией остались одни, нарком не выдержал.
– Товарищ Сталин… Я все-таки не понимаю. Почему вы его отпускаете? Ведь он же…
– Не горячись, Лаврентий, – Сталин говорил по-грузински. – Понимаешь… Я всю жизнь был уверен, что делаю правильные дела правильным образом. Сейчас… Сейчас я сомневаюсь. И либо мы с тобой, да и с остальными товарищами что-то делаем не так… Причем не в мелочах, нет…
– Либо?
– Либо эти наши потомки – просто навоз истории. И что мы ни делай, как ни крутись – того дерьма, в которое они по нашему попущению себя загнали, не избежать. И тогда… Тогда все равно мы должны бороться. В конце концов, на них история не кончается.
– И вы хотите…
– Хочу посмотреть, как он выкрутится. Впереди война. Если он забьется под лавку, будет суетиться или вообще наложит на себя руки – это одно. А если поведет себя как подобает мужчине – совершенно другое. Может быть, он и не лучшее, что есть в будущем, но… Других людей у нас с тобой нет. Теперь о секретности. Ты принял меры?
– Жду ваших указаний, товарищ Сталин, – Берия перешел на официальный тон.
– Указаний… Кто еще знает все от и до?
– Четверо моих сотрудников. Сержант госбезопасности Люшкин, старший сержант госбезопасности Торопыгин, лейтенант госбезопасности Прунскас…
– Латыш?
– Литовец. И стенографистка. Карпова Надежда Юрьевна.
– Кто из них применял… специальные методы? Люшкин и Торопыгин?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Вот как. Тем лучше. Органы должны избавляться от скомпрометировавших себя сотрудников, верно? Как там говорил Феликс – «Чистые руки»?
– Материалы уже подготовлены для передачи в прокуратуру. Собраны свидетельства осужденных, в основном – командиров Красной Армии. Люди надежные, держались до последнего.
– Это хорошо. Надежные люди нам сейчас нужны особенно. Я полагаю, что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами их дела будут пересмотрены, да? А остальные двое?
– Остальные двое вполне надежны.
– Что значит – вполне? Ты отвечаешь за их молчание головой? Или обеспечишь это самое молчание другим способом? Ты пойми – не так страшно то, что он рассказал нам про Германию, как… другое.
– Я приму меры, товарищ Сталин. Прунскас – квалифицированный следователь. Работал по контактам секретаря германского посольства в прошлом году. Ну, вы помните.
Сталин помнил.
– Карпову также считаю надежным сотрудником. Она стенографировала допросы Бухарина и Радека, жена пограничника, живет на казарменном положении, в отдельной комнате. Кроме того, ей скоро рожать, положим в больницу. Проконтролируем.
– Ну что ж… Сам смотри. Тебе я тоже сопли вытирать не собираюсь. Врачи? Инженеры? Технический персонал?
– С врачами просто. Профессор Лучков позавчера умер от сердечного приступа. Сам умер, – уточнил Берия, поймав взгляд Сталина, – дома. Никаких записок касательно…
– «Паука», – подсказал Сталин, – раз живет в паутине – значит, паук.
– Никаких записок касательно «Паука» не оставил. А профессор Водицкий старательно убеждает себя, что столкнулся с классическим случаем шизофрении. Он хороший психиатр, так что убедит. Инженеры и техники, включая Термена, уверены (или тоже убеждают себя), что работают с образцами секретного шпионского оборудования иностранного производства. Они изолированы, им созданы все условия для работы.
– Это хорошо, – заметил Сталин, в который уже раз за вечер раскуривая трубку. – А как ты собираешься преподносить вот это, – он кивнул на папку с материалами, – военным и Политбюро? Они же все прагматики. Не поверят. Это мы с тобой… Два романтика.
– Ну, мы же сообщим им только о нападении, верно? А операцию прикрытия в этой части я начал разрабатывать с самого начала… как только сам ему поверил.
– Покажешь… – вождь рассматривал трубку. Так и есть – мундштук надломился у самой чашки, когда он инстинктивно сжал ее, пытаясь побороть желание немедленно придушить этого странного человека, говорившего такое о его детях.
– Покажешь, – повторил он. – Времени у нас немного, если мы хотим успеть хоть что-то, уже завтра вечером я должен говорить с военными.
Берия с готовностью распахнул портфель, выудив оттуда еще одну картонную папку с шифром «Пастор».
– Хорошо. Это я посмотрю сегодня. Теперь о Бомбе, – Сталин произнес это слово с заглавной буквы. – Ты, надеюсь, понимаешь, что заниматься ею придется тебе? Тем более что один раз ты уже справился. – Берия усмехнулся. – И ракеты тоже на тебе. Тем более что Королев и Глушко уже проходят… по твоему ведомству.
– Понимаю. Я уже пообщался с членами Уранового Комитета – есть такой при Академии Наук. Оказывается, эти умники еще в тридцать девятом запатентовали схему атомной бомбы, почти полностью соответствующей одному из описаний «Паука». Сейчас в главке две сметы прорабатывают – на специальные научные городки под Арзамасом и Новосибирском. Ну там цеха, лаборатории… Полигон в Казахстане… Жилье.
– Не разевай рот сверх меры. Ты же не успеешь сделать бомбу к войне, верно? Тамты шесть лет угробил, да еще и с кучей источников в американском проекте. А ракеты без Бомбы, по-моему, просто дорогие игрушки. А Война, – это слово тоже прозвучало с заглавной, – Война потребует от нас всех наших сил. Так что создай пока маленькие группки, пусть начинают работу. И про эти… ком-пью-те-ры… Надо, кстати, подобрать нормальное русское слово, да… Их тоже не забудь. Пусть товарищи Термен и Ляпунов разворачивают исследования. А там посмотрим.
Сталин подошел к столу, еще раз осмотрел трубку, покачал головой. Отложил ее в сторону, взял из коробки сигарету, закурил.
– Ладно, Лаврентий… Иди. Хочу немного один побыть. Слишком много навалилось. Даже для меня.
Берия направился к выходу, но Сталин его окликнул.
– Лаврентий. Подожди. Ты хороший работник. И организатор хороший. Но ты, уж извини, Лаврентий, гнилой интеллигент. Доверчивый ты. В людях не разбираешься. Поэтому Хрущ с Маленковым тебя тами схарчили… Шпион английский, ха.
– И югославский тоже.
– Не перебивай. Так что без меня ты пропадешь. Понял?
– Понял, товарищ Сталин, – Берия был серьезен, пенсне бликовало на неярком свету настольной лампы. – Я это понял сразу, как только поверил ему. Поэтому и не стал игратьего сам.
* * *
Удивительно, но при общей отсталости электронной промышленности по сравнению с США, Германией или Британией большевистская Россия серийно производила перед войной вполне отвечающие мировым образцам телевизоры. Например, на заводе в Александрове, в 100 километрах северо-восточнее Москвы, выпуск бытовых телевизионных приемников был налажен уже в 1938 году.
С. Прайд. «История Телевидения». Сент-Питерсберг, 1982
Молчаливый водитель притормозил, разбрызгивая грязь, давешний сержант ГБ, на этот раз в штатском, перегнувшись через Андрея, распахнул дверцу и, не говоря ни слова, почти выпихнул его из «эмки». Андрей вывалился, но удержался на ногах. «Эмка» стрельнула вонючим выхлопом и укатила, оставив на прощание пару жирных брызг на брюках.
Андрея по-прежнему била дрожь. Он ослабил ворот косоворотки и нашарил в кармане клифта – иначе этот, с позволения сказать, пиджак, назвать было затруднительно – пачку «Норда». С наслаждением вдохнул дерущий горло дым.
Слева тянулся дощатый забор с колючкой поверху, упиравшийся в проходную какого-то завода. Справа радовала глаз покосившаяся, но свежевыкрашенная в веселенький зеленый цвет пивнушка с ярким, явно новым плакатом, от текста на котором глаза полезли на лоб: «Ешьте крабы! Они вкусны и полезны!» Фигас-се. Плакат настолько не соответствовал его представлению об эпохе, что голова пошла кругом. Хотя да, сейчас ведь активно осваивают Дальний Восток. Там этого добра завались, а тут к экзотике народ не привычный.
То ли уровень полиграфии подкачал, то ли художник видел крабов только на картинках, но изображенное на плакате чудовище явно должно было до смерти пугать местных аборигенов. Точно – ковылявшая вдоль стены бабулька, проходя мимо плаката, перекрестилась и снайперски сплюнула на плакат. Похоже, с целевой аудиторией тутошние рекламщики работали не очень хорошо.
Так, а что у нас в активе? В активе помимо справки об освобождении со стандартной «путевкой 101», удостоверения электрика и водительских прав (современного, конечно, образца) имелось аж двести тридцать рублей – «компенсация» за «Сименс», уже, верно, разобранный до последнего винтика в недрах какой-нибудь «шарашки». Как уж там бериевские бухгалтеры определили стоимость мобилы – неизвестно. Видимо, провели как дорогие часы. И что характерно – за разбитый плеер компенсации ему не полагалось.
От той мысли, что над его мобилой и дискменом сейчас ломают голову не меньше чем Ландау с Капицей, почему-то стало весело. Интересно, насколько он ускорил «мобилизацию» всей страны? Вряд ли намного – как Андрей понял из вопросов следователя НКВД, тут даже о транзисторе еще представлений не имели, куда там о микросхемах мечтать. Да и окружающая действительность, даже московская, оптимизму в делах высоких технологий не способствовала. Одно дело читать, какой рывок совершила страна перед войной, а другое – лично убедиться, насколько же этого – реально огромного – рывка было недостаточно.
Взгляд опять уперся в скособоченную пивнушку со «вкусными и полезными» крабами, и в Андрее проснулась, как казалось, навеки похороненная привычка – в какой бы город он ни приезжал, всегда брать местного пивка. Своего рода сравнительное коллекционирование. А тут был потрясающий шанс – попробовать пиво даже не из другого города, а из другой эпохи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48