Остановившись у одной из портьер, он рывком сорвал ее со стены, обнажив внутренности шкафчика, где хранились сигареты. Никого.
Однако шепот повторился — и теперь в нем довольно явственно слышалась нотка издевательская.
— Кто здесь? — довольно громко спросил Махно.
Никто ему не ответил.
Батька снова оглянулся по сторонам. Ему припомнились кстати высказывания Никиты относительно каких-то странных видений. Галлюцинаций.
«Вот и у меня что-то подобное начинается, — подумал Махно. — А может быть, это все-таки не галлюцинации?»
— Эй! — позвал снова Махно. — Кто тут?
Он замер, напряженно прислушиваясь. Опять раздалось покашливание, и до Махно долетел скрипучий старушечий голос:
— Кто-кто… дед Пихто.
От неожиданности Махно подпрыгнул на месте. По привычке он схватился за левое бедро, где должна была быть кобура с верным маузером, но никакой кобуры не было. Махно метнулся к стене и сорвал шашку.
— Выходи! — потребовал он. — Давай! Шпион, да? Вот сейчас тебя… порубаю в силу исторической необходимости!
— Зырь какой… — прошептал невидимый шпион. — Аника-воин!
— Ага! — хмыкнул кто-то еще. — От горшка два вершка, а пикой размахивает… Волосатик стремный.
— Да кто здесь? — заорал Махно. — Сколько вас?
Он оглянулся, дико сверкнув глазами, и запрыгнул, опрокинув бутыль с «бухлом».
— Кенгуру на хрен! — захихикали откуда-то с потолка.
— Молчать! — крикнул Махно, полоснув шашкой по отрезку пространства, где, по его мнению, мог бы родиться невидимый.
Шашка, не встретив никакого сопротивления на своем пути, рассекла плотные пласты подземного воздуха и, описав правильный полукруг, опустилась.
— Размахался, — немедленно отреагировали с потолка. — Смотри не надорвись с железякой своей.
— Кавалерист недоделанный, блин, — проскрипело откуда-то из угла.
— Да что же это такое?! — ошеломленно выдохнул Махно. — Кто здесь в конце концов? Выходи на честный бой!
На этот раз ему ответило хихиканье, озвученное сразу двумя голосами — один из них доносился, кажется, с потолка, а второй скрипучий и удивительно противный — из угла комнаты — только вот вряд ли с точностью можно было бы определить, из какого именно угла.
Батька схватил шашку двумя руками, размахнулся, подпрыгнул и снова рубанул наугад — а потом еще и еще. Невидимые соглядатаи изумленно примолкли, наблюдая диковинный яростный танец, который продолжался до тех пор, пока шашка Махно случайно не разрубила позолоченный шнур, прикрепляющий к потолку массивную старинную люстру на полсотни свечей. Люстра грохнулась на голову Махно, сбив того со стола на пол.
Несколько минут, погребенный под обломками люстры, Махно лежал не двигаясь. Глаза его были открыты, но он ничего не видел, потому что все свечи на люстре, понятное дело, погасли. Однако не вечно же так лежать…
Батька нащупал возле себя шашку и притянул ее к себе. Затем осторожно приподнялся, стряхивая свободной рукой с себя позолоченные обломки, перемазанные расплавленным воском.
— Э-эй! — негромко позвал он.
Ему никто не ответил.
— Э-ге-гей! — громче крикнул Махно. — Есть тут кто-нибудь?
Снова тишина.
Пыхтя, Махно поднялся на ноги, ощупью нашел на столе зажигалку, а на полу пару чудом уцелевших свечей. Когда в комнате появилась неяркая колеблющаяся полусфера желтого света, он снова огляделся по сторонам и, сжимая в руках шашку, уже вполне спокойным голосом осведомился:
— Кто здесь?
И когда ему и на этот раз никто не ответил, он пожал плечами и поднял с пола бутыль, на дне которой еще плескалось немного «бухла».
— Померещилось, — пробормотал Махно, отпивая глоток из горла. — Наверное, от пьянства. И от тоски. Такое бывает. А чего я разнервничался? Мало ли кто чего слышит? Никита вот тоже… Пить просто надо меньше и думать о деле, а не лить сопли над воспоминаниями… Тогда и башка в порядке будет.
Немного успокоив себя таким образом, батька отхлебнул глоток, но жидкость без вкуса и запаха мгновенно встала у него поперек глотки, когда он услышал скрипучий голос, летящий сразу из всех углов полутемной комнаты:
— Бухать надо меньше — это точно. А то жрет и жрет… Так и последние мозги пропить можно…
— Ага, — ответили с потолка. — Пьяница-мать — горе в семье…
— Опять… — холодея, прошептал Махио.
Бутыль выскользнула из его пальцев и разлетелась на полу множеством осколков, тотчас утонувших в широкой дымящейся луже.
— Сгинь! — бормотал сквозь зубы Махно, пятясь к двери. — Чур меня! Чур меня, чур!
Уже почти не помня себя, он выскочил из комнаты и с грохотом захлопнул за собой дверь — и тут же запер ее — ключами, которые снял с пояса. И только тогда перевел дух.
— Чего это тут? — раздался голос позади него.
Вскрикнув, Махно подпрыгнул, размахивая саблей. Рододендрон — это он незаметно подошел сзади — тоже вскрикнул и подпрыгнул, но запнулся о стоявшую рядом Барсю и кувырком полетел на пол, успев заметить голубое лезвие шашки, сверкнувшее над ним.
— Батька! — рухнув в синюю грязь подземелья, заорал Рододендрон. — Это же я!
Барся, жалобно тявкнув, упала на живот и закрыла передними лапами глаза. Однако Махно уже разобрался что к чему.
— Предупреждать надо, — сердито проворчал он, опуская шашку. — А не подкрадываться сзади и не орать в ухо. А если б я тебе башку снес?
— Я не орал, — поднимаясь и отряхиваясь, объяснил Рододендрон. — Я с дежурства шел. А чего это вы такой… взволнованный.
— Нервы, — нехотя проговорил Махно, которому, понятно, не хотелось рассказывать Рододендрону о появляющихся из ниоткуда странных голосах, может быть, вовсе не существующих, а просто причудившихся…
— А-а… — понимающе протянул Рододендрон. — Это да. Все нервничают. Скоро же нам начинать переворот. Да и Никита отправился выполнять особо опасное и ответственное задание — как вы мне сказали. Я за него тоже волнуюсь…
— Д-да, — неопределенно пожимая плечами, сказал Махно.
* * *
Гаврилыч, кажется, первый раз в своей жизни-после-смерти напился до такого состояния, что забыл о самом факте существования Эдуарда.
Разговор с собутыльником Никитой увлек его так, что Гаврилыч уже не помнил и о том, что Вознесенский — опаснейший преступник, которого во что бы то ни стало надо разоблачить и сдать властям.
— А вот еще случай был, — плел Гаврилыч, не замечая того, что Эдуард уже давно грозно вращает глазами, подавая знаки, которые ни Гаврилыч, ни Никита из-за нетрезвого своего состояния не замечают. — Случай, говорю, был… Выдали мне пенсию, как обычно, а я… Нет, ты послушай! Ты меня послушай…
— Ты меня сам послушай! — перебивал его Никита, дошедший уже до состояния, когда ему вовсе не хотелось слушать кого бы там ни было, а во что бы то ни стало хотелось высказаться самому. — Я вот как-то тоже это самое… того, срубил бабок по-крупному… Ну, не сейчас, а когда уже… еще живой был… Кирнул, значит, нормально, возвращаюсь из ресторана домой. А зима была страшенная! Мороз, сука! Иду, хоть и выпил прилично, все равно колотун пробирает под дубленкой. Слушай, твой тупорылый от рождения что-то забеспокоился…
— Не обращай внимания, — махнул рукой Гаврилыч, даже не посмотрев в сторону Эдуарда, который, не желая до поры до времени выдавать себя, все так же безмолвно вращал глазами и строил страшные рожи. — Не обращай внимания, на него находит иногда. Так, я о чем говорил? Ага, выдали мне пенсию — и решил я немного развеяться. Руки-ноги размять, как бывало. Долбанул для храбрости «бухла», вышел на улицу и кричу: «А ну, подходи по одному, кто желает! Но если кого покалечу, прошу пардона…»
— Иду я, значит, по улице, а мороз ужасающий, — перебивая своего собутыльника, рассказывал Никита. — Ночь черная! Слышу вдруг из подворотни какие-то странные звуки раздаются. Я — туда. Хотел разобраться — вдруг чего-то…
— И тут ко мне какой-то мужик подходит — тоже пьяный, — продолжал свое повествование ифрит, совсем не слушая Никиту. — Мужик с одной головой, с двумя руками и двумя ногами — из ваших, значит, из людей. Лопочет мне чего-то… Я думал, он подраться, а он мне выпить предлагает. Ну, на халяву-то можно — пенсия потому что у меня небольшая. Пошли мы с ним в кабак. Какой кабак — сейчас и не вспомню…
— Захожу в подворотню, а там мужик. Голый, прикинь?! В такой морозище! Я думал, у меня от пьянки в глазах что-то не то творится. А потом глаза протер — нет, все правильно — голый мужик, синий от холода, трясется весь. И в синяках, в ссадинах, в крови… И плачет. Я, понятное дело, к нему. Мол, что, мол, стряслось. А он плачет и дрожит — слова не может выговорить. Только ноет— «зачем я их позвал, зачем я их позвал…» Что за дела? Интересно мне стало… У меня под дубленкой полбутылки коньяка оставалось — я ему дал отхлебнуть. Отхлебнул мужик и заговорил. То есть ожил…
— Выпили мы с этим, а он вдруг как зарыдает, мне на плечо башку свою единственную положил и бормочет: я, говорит, всю свою жизнь в Соединенных Штатах Америки прожил и был президентом. Этим… Тр… Тр… Траулером… Нет, Трумэном, вот! А сейчас, говорит, живу здесь иден-ти… иденти… номер, короче, у меня есть из шести цифр, а толку-то? Раньше у меня в Штатах демократия была, а здесь — что? Ерунда, а не государственный строй. Ди… ди… диктатура… Я ему за эти слова хотел в бубен дать, да уж больно жалкий он был…
— Ожил мужик, когда коньяка хлобыстнул, я его и спрашиваю — что, мол, случилось, мол… А он мне — напали какие-то козлы, избили, отняли все бабки. А я у него спрашиваю — что за звери-то были, раздевать на таком морозе? А он мне — они меня тогда не раздевали. Только по морде дали и бабки отняли. И ушли. Я не в понятках. А он мне — так, я, когда они уходили, харю вниз опустил, смотрю — под ногами лом. Я обрадовался и кричу: а ну, сволочи, пидарасы, гады, идите сюда!… Нет, братан, твой тупорылый от рождения явно что-то хочет сказать…
— Да пошел он! — снова отмахнулся Гаврилыч. — Поговорить нормально не даст. А хорошо мы сидим, да? Так вот… о чем я? Ага, этот Тр… Тр… Трумэн мне доверительно так сообщает — хочу, говорит, и здесь демократию навести. Чтобы все было, как в Штатах — и сенаторы, и кандидаты, и президенты… А кандидаты чтобы из простого народа были. Вот ты — и мне на шею бросается — ты хочешь быть кандидатом? Я, признаться, тогда выпивши был сильно… как сейчас. И говорю ему — ага, хочу. Ох, он обрадовался! Орет — все голосуем за Гаврилыча! Гаврилыча в президенты…
— И он мне так с надрывом — кричу им — сволочи, гады, пидарасы! Отдайте мои бабки! Идите, уроды такие, сюда! И за лом сразу… Нагибаюсь, хватаю лом, а он — к земле примерз… Зачем я их позвал — по новой стонет — зачем я их позвал?..
— Тр… Тр… Трумэн этот раздухарился совсем! Как начал прыгать по кабаку и орать — все голосуем за Гаврилыча! Самый лучший кандидат! Ура Гаврилычу! Подбегает к какому-то громадному громиле… размером в два меня. И ему говорит а ты, падла, будешь за Гаврилыча голосовать? Гаврилыч — самый лучший кандидат! А громадный громила поднимается во весь свой чудовищный рост, башкой в потолок упирается и говорит: я сам кандидат! Тр… Тр… Трумэн его спрашивает: какой такой кандидат? А он ему: кандидат в мастера спорта по боксу. Я р-раз этого Тр… Тр… Трумэна по башке! Вот тут-то такое началось…
— Ага, а вот еще был случай… Слушай, братан, этот твой тупорылый от рождения, кажется, не глухонемой… Кажется, он…
— Да не обращай вни…
— Молчать! — не выдержав, наконец, рявкнул Эдуард так, что на мгновение заглушил многоголосый гул переполненного кабака. — Развели турусы! Гаврилыч, милый друг, ети твою в душу мать, ты чего глазами лупаешь? Не видишь, кто рядом с тобой сидит?
Гаврилыч в упор посмотрел на Никиту, моргнул и проговорил:
— Дружан это мой новый. Зовут Никита. Мировой пацан. Давай, Эдька, я тебя с ним познакомлю…
— О, дура-ак… — протянул Эдуард. — Да какой он тебе дружан! Это же сам Вознесенский! Я следил за вашим разговором и убедился в том, что это тот самый тип, которого власти уже столько времени разыскивают! Хватай его!
— Ну ты, — воинственно приподнялся со стула Никита. — Тупорылая харя! Чего вякаешь под руку? Если глухонемой, так помалкивай! А мою фамилию мусолить никому не позволю…
— Да! — встрял Гаврилыч, переводя мутные глаза на Эдуарда. — Чего, гадина интел… интеллигентская, встреваешь в мужские базары? Щас глаз на жопу натяну, сукоедина говнодрищенская…
— Вот это сказал! — восхитился Никита, поднимая свой стакан. — Давай теперь за это самое и выпьем… Надо же, как ты выразился-то, а?!
— Гаврилыч! — оправившись от приступа естественного изумления, заговорил Эдуард. — Ты это… того… Вообще, помнишь, кто ты такой есть, милый друг? Ты что себя совсем забыл? И меня?
— Заткнись, — опрокинув стакан в глотку, скомандовал Гаврилыч. — Все я помню, лучше некоторых… А ты вообще кто такой? А? Я тебя, между прочим, первый раз вижу… А как твое фамилье?
— Он, наверное, шпион, — предположил Никита, — сидит и подслушивает. Называет себя глухонемым и тупорылым от рождения, а сам разговаривает и это… выражается… Кто ты такой, сволочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Однако шепот повторился — и теперь в нем довольно явственно слышалась нотка издевательская.
— Кто здесь? — довольно громко спросил Махно.
Никто ему не ответил.
Батька снова оглянулся по сторонам. Ему припомнились кстати высказывания Никиты относительно каких-то странных видений. Галлюцинаций.
«Вот и у меня что-то подобное начинается, — подумал Махно. — А может быть, это все-таки не галлюцинации?»
— Эй! — позвал снова Махно. — Кто тут?
Он замер, напряженно прислушиваясь. Опять раздалось покашливание, и до Махно долетел скрипучий старушечий голос:
— Кто-кто… дед Пихто.
От неожиданности Махно подпрыгнул на месте. По привычке он схватился за левое бедро, где должна была быть кобура с верным маузером, но никакой кобуры не было. Махно метнулся к стене и сорвал шашку.
— Выходи! — потребовал он. — Давай! Шпион, да? Вот сейчас тебя… порубаю в силу исторической необходимости!
— Зырь какой… — прошептал невидимый шпион. — Аника-воин!
— Ага! — хмыкнул кто-то еще. — От горшка два вершка, а пикой размахивает… Волосатик стремный.
— Да кто здесь? — заорал Махно. — Сколько вас?
Он оглянулся, дико сверкнув глазами, и запрыгнул, опрокинув бутыль с «бухлом».
— Кенгуру на хрен! — захихикали откуда-то с потолка.
— Молчать! — крикнул Махно, полоснув шашкой по отрезку пространства, где, по его мнению, мог бы родиться невидимый.
Шашка, не встретив никакого сопротивления на своем пути, рассекла плотные пласты подземного воздуха и, описав правильный полукруг, опустилась.
— Размахался, — немедленно отреагировали с потолка. — Смотри не надорвись с железякой своей.
— Кавалерист недоделанный, блин, — проскрипело откуда-то из угла.
— Да что же это такое?! — ошеломленно выдохнул Махно. — Кто здесь в конце концов? Выходи на честный бой!
На этот раз ему ответило хихиканье, озвученное сразу двумя голосами — один из них доносился, кажется, с потолка, а второй скрипучий и удивительно противный — из угла комнаты — только вот вряд ли с точностью можно было бы определить, из какого именно угла.
Батька схватил шашку двумя руками, размахнулся, подпрыгнул и снова рубанул наугад — а потом еще и еще. Невидимые соглядатаи изумленно примолкли, наблюдая диковинный яростный танец, который продолжался до тех пор, пока шашка Махно случайно не разрубила позолоченный шнур, прикрепляющий к потолку массивную старинную люстру на полсотни свечей. Люстра грохнулась на голову Махно, сбив того со стола на пол.
Несколько минут, погребенный под обломками люстры, Махно лежал не двигаясь. Глаза его были открыты, но он ничего не видел, потому что все свечи на люстре, понятное дело, погасли. Однако не вечно же так лежать…
Батька нащупал возле себя шашку и притянул ее к себе. Затем осторожно приподнялся, стряхивая свободной рукой с себя позолоченные обломки, перемазанные расплавленным воском.
— Э-эй! — негромко позвал он.
Ему никто не ответил.
— Э-ге-гей! — громче крикнул Махно. — Есть тут кто-нибудь?
Снова тишина.
Пыхтя, Махно поднялся на ноги, ощупью нашел на столе зажигалку, а на полу пару чудом уцелевших свечей. Когда в комнате появилась неяркая колеблющаяся полусфера желтого света, он снова огляделся по сторонам и, сжимая в руках шашку, уже вполне спокойным голосом осведомился:
— Кто здесь?
И когда ему и на этот раз никто не ответил, он пожал плечами и поднял с пола бутыль, на дне которой еще плескалось немного «бухла».
— Померещилось, — пробормотал Махно, отпивая глоток из горла. — Наверное, от пьянства. И от тоски. Такое бывает. А чего я разнервничался? Мало ли кто чего слышит? Никита вот тоже… Пить просто надо меньше и думать о деле, а не лить сопли над воспоминаниями… Тогда и башка в порядке будет.
Немного успокоив себя таким образом, батька отхлебнул глоток, но жидкость без вкуса и запаха мгновенно встала у него поперек глотки, когда он услышал скрипучий голос, летящий сразу из всех углов полутемной комнаты:
— Бухать надо меньше — это точно. А то жрет и жрет… Так и последние мозги пропить можно…
— Ага, — ответили с потолка. — Пьяница-мать — горе в семье…
— Опять… — холодея, прошептал Махио.
Бутыль выскользнула из его пальцев и разлетелась на полу множеством осколков, тотчас утонувших в широкой дымящейся луже.
— Сгинь! — бормотал сквозь зубы Махно, пятясь к двери. — Чур меня! Чур меня, чур!
Уже почти не помня себя, он выскочил из комнаты и с грохотом захлопнул за собой дверь — и тут же запер ее — ключами, которые снял с пояса. И только тогда перевел дух.
— Чего это тут? — раздался голос позади него.
Вскрикнув, Махно подпрыгнул, размахивая саблей. Рододендрон — это он незаметно подошел сзади — тоже вскрикнул и подпрыгнул, но запнулся о стоявшую рядом Барсю и кувырком полетел на пол, успев заметить голубое лезвие шашки, сверкнувшее над ним.
— Батька! — рухнув в синюю грязь подземелья, заорал Рододендрон. — Это же я!
Барся, жалобно тявкнув, упала на живот и закрыла передними лапами глаза. Однако Махно уже разобрался что к чему.
— Предупреждать надо, — сердито проворчал он, опуская шашку. — А не подкрадываться сзади и не орать в ухо. А если б я тебе башку снес?
— Я не орал, — поднимаясь и отряхиваясь, объяснил Рододендрон. — Я с дежурства шел. А чего это вы такой… взволнованный.
— Нервы, — нехотя проговорил Махно, которому, понятно, не хотелось рассказывать Рододендрону о появляющихся из ниоткуда странных голосах, может быть, вовсе не существующих, а просто причудившихся…
— А-а… — понимающе протянул Рододендрон. — Это да. Все нервничают. Скоро же нам начинать переворот. Да и Никита отправился выполнять особо опасное и ответственное задание — как вы мне сказали. Я за него тоже волнуюсь…
— Д-да, — неопределенно пожимая плечами, сказал Махно.
* * *
Гаврилыч, кажется, первый раз в своей жизни-после-смерти напился до такого состояния, что забыл о самом факте существования Эдуарда.
Разговор с собутыльником Никитой увлек его так, что Гаврилыч уже не помнил и о том, что Вознесенский — опаснейший преступник, которого во что бы то ни стало надо разоблачить и сдать властям.
— А вот еще случай был, — плел Гаврилыч, не замечая того, что Эдуард уже давно грозно вращает глазами, подавая знаки, которые ни Гаврилыч, ни Никита из-за нетрезвого своего состояния не замечают. — Случай, говорю, был… Выдали мне пенсию, как обычно, а я… Нет, ты послушай! Ты меня послушай…
— Ты меня сам послушай! — перебивал его Никита, дошедший уже до состояния, когда ему вовсе не хотелось слушать кого бы там ни было, а во что бы то ни стало хотелось высказаться самому. — Я вот как-то тоже это самое… того, срубил бабок по-крупному… Ну, не сейчас, а когда уже… еще живой был… Кирнул, значит, нормально, возвращаюсь из ресторана домой. А зима была страшенная! Мороз, сука! Иду, хоть и выпил прилично, все равно колотун пробирает под дубленкой. Слушай, твой тупорылый от рождения что-то забеспокоился…
— Не обращай внимания, — махнул рукой Гаврилыч, даже не посмотрев в сторону Эдуарда, который, не желая до поры до времени выдавать себя, все так же безмолвно вращал глазами и строил страшные рожи. — Не обращай внимания, на него находит иногда. Так, я о чем говорил? Ага, выдали мне пенсию — и решил я немного развеяться. Руки-ноги размять, как бывало. Долбанул для храбрости «бухла», вышел на улицу и кричу: «А ну, подходи по одному, кто желает! Но если кого покалечу, прошу пардона…»
— Иду я, значит, по улице, а мороз ужасающий, — перебивая своего собутыльника, рассказывал Никита. — Ночь черная! Слышу вдруг из подворотни какие-то странные звуки раздаются. Я — туда. Хотел разобраться — вдруг чего-то…
— И тут ко мне какой-то мужик подходит — тоже пьяный, — продолжал свое повествование ифрит, совсем не слушая Никиту. — Мужик с одной головой, с двумя руками и двумя ногами — из ваших, значит, из людей. Лопочет мне чего-то… Я думал, он подраться, а он мне выпить предлагает. Ну, на халяву-то можно — пенсия потому что у меня небольшая. Пошли мы с ним в кабак. Какой кабак — сейчас и не вспомню…
— Захожу в подворотню, а там мужик. Голый, прикинь?! В такой морозище! Я думал, у меня от пьянки в глазах что-то не то творится. А потом глаза протер — нет, все правильно — голый мужик, синий от холода, трясется весь. И в синяках, в ссадинах, в крови… И плачет. Я, понятное дело, к нему. Мол, что, мол, стряслось. А он плачет и дрожит — слова не может выговорить. Только ноет— «зачем я их позвал, зачем я их позвал…» Что за дела? Интересно мне стало… У меня под дубленкой полбутылки коньяка оставалось — я ему дал отхлебнуть. Отхлебнул мужик и заговорил. То есть ожил…
— Выпили мы с этим, а он вдруг как зарыдает, мне на плечо башку свою единственную положил и бормочет: я, говорит, всю свою жизнь в Соединенных Штатах Америки прожил и был президентом. Этим… Тр… Тр… Траулером… Нет, Трумэном, вот! А сейчас, говорит, живу здесь иден-ти… иденти… номер, короче, у меня есть из шести цифр, а толку-то? Раньше у меня в Штатах демократия была, а здесь — что? Ерунда, а не государственный строй. Ди… ди… диктатура… Я ему за эти слова хотел в бубен дать, да уж больно жалкий он был…
— Ожил мужик, когда коньяка хлобыстнул, я его и спрашиваю — что, мол, случилось, мол… А он мне — напали какие-то козлы, избили, отняли все бабки. А я у него спрашиваю — что за звери-то были, раздевать на таком морозе? А он мне — они меня тогда не раздевали. Только по морде дали и бабки отняли. И ушли. Я не в понятках. А он мне — так, я, когда они уходили, харю вниз опустил, смотрю — под ногами лом. Я обрадовался и кричу: а ну, сволочи, пидарасы, гады, идите сюда!… Нет, братан, твой тупорылый от рождения явно что-то хочет сказать…
— Да пошел он! — снова отмахнулся Гаврилыч. — Поговорить нормально не даст. А хорошо мы сидим, да? Так вот… о чем я? Ага, этот Тр… Тр… Трумэн мне доверительно так сообщает — хочу, говорит, и здесь демократию навести. Чтобы все было, как в Штатах — и сенаторы, и кандидаты, и президенты… А кандидаты чтобы из простого народа были. Вот ты — и мне на шею бросается — ты хочешь быть кандидатом? Я, признаться, тогда выпивши был сильно… как сейчас. И говорю ему — ага, хочу. Ох, он обрадовался! Орет — все голосуем за Гаврилыча! Гаврилыча в президенты…
— И он мне так с надрывом — кричу им — сволочи, гады, пидарасы! Отдайте мои бабки! Идите, уроды такие, сюда! И за лом сразу… Нагибаюсь, хватаю лом, а он — к земле примерз… Зачем я их позвал — по новой стонет — зачем я их позвал?..
— Тр… Тр… Трумэн этот раздухарился совсем! Как начал прыгать по кабаку и орать — все голосуем за Гаврилыча! Самый лучший кандидат! Ура Гаврилычу! Подбегает к какому-то громадному громиле… размером в два меня. И ему говорит а ты, падла, будешь за Гаврилыча голосовать? Гаврилыч — самый лучший кандидат! А громадный громила поднимается во весь свой чудовищный рост, башкой в потолок упирается и говорит: я сам кандидат! Тр… Тр… Трумэн его спрашивает: какой такой кандидат? А он ему: кандидат в мастера спорта по боксу. Я р-раз этого Тр… Тр… Трумэна по башке! Вот тут-то такое началось…
— Ага, а вот еще был случай… Слушай, братан, этот твой тупорылый от рождения, кажется, не глухонемой… Кажется, он…
— Да не обращай вни…
— Молчать! — не выдержав, наконец, рявкнул Эдуард так, что на мгновение заглушил многоголосый гул переполненного кабака. — Развели турусы! Гаврилыч, милый друг, ети твою в душу мать, ты чего глазами лупаешь? Не видишь, кто рядом с тобой сидит?
Гаврилыч в упор посмотрел на Никиту, моргнул и проговорил:
— Дружан это мой новый. Зовут Никита. Мировой пацан. Давай, Эдька, я тебя с ним познакомлю…
— О, дура-ак… — протянул Эдуард. — Да какой он тебе дружан! Это же сам Вознесенский! Я следил за вашим разговором и убедился в том, что это тот самый тип, которого власти уже столько времени разыскивают! Хватай его!
— Ну ты, — воинственно приподнялся со стула Никита. — Тупорылая харя! Чего вякаешь под руку? Если глухонемой, так помалкивай! А мою фамилию мусолить никому не позволю…
— Да! — встрял Гаврилыч, переводя мутные глаза на Эдуарда. — Чего, гадина интел… интеллигентская, встреваешь в мужские базары? Щас глаз на жопу натяну, сукоедина говнодрищенская…
— Вот это сказал! — восхитился Никита, поднимая свой стакан. — Давай теперь за это самое и выпьем… Надо же, как ты выразился-то, а?!
— Гаврилыч! — оправившись от приступа естественного изумления, заговорил Эдуард. — Ты это… того… Вообще, помнишь, кто ты такой есть, милый друг? Ты что себя совсем забыл? И меня?
— Заткнись, — опрокинув стакан в глотку, скомандовал Гаврилыч. — Все я помню, лучше некоторых… А ты вообще кто такой? А? Я тебя, между прочим, первый раз вижу… А как твое фамилье?
— Он, наверное, шпион, — предположил Никита, — сидит и подслушивает. Называет себя глухонемым и тупорылым от рождения, а сам разговаривает и это… выражается… Кто ты такой, сволочь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48