— закричал Никита, у которого, кстати, вследствие перенесенного потрясения икота, кажется, прошла. — С ручками и ножками!
— Какие же они живые? — отдуваясь, спросил Г-гы-ы. — Мертвые и есть. Я же тебе объяснял — в этом мире все существа и даже предметы — одушевленные. Почти все… Потому что раньше они все были людьми. Вот бутыль… В вашем мире — при жизни — была человеком, любившим, наверное, ваше местное спиртное употреблять. А в этом мире получила соответствующее предназначение…
— Все предметы… — выговорил ошеломленный Никита, — и я тоже мог бы стать каким-нибудь… предметом?
— Вряд ли, — икнув, ответил полуцутик, — уж больно в тебе прыти много. Тебя на какую-нибудь более одушевленную должность назначили. Бандитом, например…
— А что, у вас бандит — это должность? — удивился Никита.
— Конечно, — сказал, снова икнув, Г-гы-ы, — это не то что в вашем мире — полная анархия. А у нас так — назначили тебя бандитом — грабь. Назначили ментом — лови бандитов. Вот так общество управляется начальством с начала и до конца. Понял?
Никита ошалело потряс головой. Ничего он не понял.
— Но корнеплоды-то… Откуда?
— Да все оттуда же! — махнул полуцутик рукой куда-то в неизвестном направлении. — Таких-то как раз больше всего. Жил человек всю жизнь в своей норке — тихо-тихо, — а помер незаметно, так и на тот свет попал, кем его сущность себя представляла — корнеплодом. Только вот, оказавшись здесь, они часто буянить начинают. Автономии вот потребовали. И не любят, гады, если их тревожить… Мы часто сюда захаживаем — знаешь, какая потеха! Вот посмотри!…
Прежде чем Никита успел что-то сказать, Г-гы-ы, оглушительно икнув, перелетел через изгородь, вытащил из грядки первый попавшийся корнеплод, оказавшийся большой репой, и поднес его ко рту.
— Руки убери! — немедленно завизжала репа. — Руки прочь от корнеплодов! Товарищи, на помощь!
И тут же гул голосов поднялся с новой силой.
— Не сдавайся проклятым захватчикам!
— Мы с тобой!
— Всех не перекусаешь, сволочь!…
— Видал? — крикнул полуцутик Никите. — Умора! Они сейчас и петь начнут!
И действительно, хор корнеплодов, сначала нестройный и хлипкий, подхватил песню — и песня вдруг окрепла и поднялась над необозримым огородом, как грозное знамя:
— Вихри враждебные веют над нами-и, темные силы нас злобно гнету-ут! Смерть захватчикам!
Г-гы-ы захихикал и, клацнув клыками, снова поднес репу ко рту. Пение метнулось в сторону, скомкалось и угасло. Однако крики не стихали.
— Держись, репа! — неслось отовсюду. — Наша сила — в единстве!
— Бороться! В борьбе…
— …обретешь ты право свое!
— Ну и жри меня, гад! — бесстрашно завопила репа, трепыхаясь в цепких лапках полуцутика. — Все равно не дождешься мольбы о прощении… Не надо мне пощады-ы-ы… — срывающимся от волнения голосом затянула репа песню, — не надо мне награды-ы-ы…
— А дайте мне винтовку-у-у, — тут же подхватила вся колония. — А дайте мне коня-а-а-а!
Репа всхлипнула, но все же продолжала дребезжащим от наплыва чувств дискантом:
— А если я погибну-у-у-у, пусть красные отряды-ы-ы-ы… Пусть красные отряды отплатят за меня-а-а-а!
— Хватит! — закричал Никита.
Г-гы-ы удивленно обернулся к нему.
— Ты чего?
— Перестань, — потребовал Никита, — пусти его… ее…
— Потеха ведь… — не понимая, проговорил Г-гы-ы.
— Пусти, сказал!
Г-гы-ы пожал плечами и небрежно отшвырнул в сторону репу.
— Гнида! — свистнула репа, прежде чем брякнуться о землю.
— Сама такая… — проворчал полуцутик.
Никита почувствовал внезапно, как ноги его вдруг обмякли, словно из них кто-то могущественный и жестокий вытащил кости. Корнеплоды… Папашины литературные опусы про ласкового хрена… А покойный папаша не мог сам в корнеплод обратиться? А Г-гы-ы, кажется, что-то такое как-то говорил, только Никита тогда не слышал… То есть слышал, но не придал значения.
— Батя, — надломившимся голосом проговорил Никита и, сделав несколько неровных шагов, оперся локтями об изгородь. — Батя! — громче позвал он.
Корнеплоды озадаченно притихли. Полуцутик Г-гы-ы изумленно чесал в затылке.
— Батя! — заревел на всю колонию Никита.
— Тебе кого нужно-то? — после секундного молчания осведомилась вскарабкавшаяся на грядку репа — та самая, чудом избегшая гибели в клыках Г-гы-ы.
— Вознесенского, — сглотнув, ответил Никита, — батю моего. Он тут с вами должен быть. Он это… писатель.
— Ласковый Хрен? — переспросила репа.
— Да! Да!
— Нету его, — сумрачно ответили сразу несколько голосов.
— А где он? — тут же спросил Никита.
— Слопали, — сказала репа, усаживаясь в свою лунку и окапываясь, — такие же уроды, как вот этот… с крыльями. Вознесенский — Ласковый Хрен — одно время нашим предводителем был…
— Слопали… — жалобно повторил Никита, поворачиваясь к полуцутику.
Тот смущенно потупился.
— Я же не знал… — пробормотал Г-гы-ы, — и потом… Кажется, это не я. Мало ли их тут. Всех не упомнишь. Тем более мне, как бессмертному, питаться вовсе не нужно, я это так, по приколу.
— Батю моего сожрал, — придушенным шепотом констатировал Никита, — вот сволочь… По приколу.
— Не я это! — утвердил оправившийся полуцутик. — Хрен я не ел. Вот сейчас вспомнил — не ел…
Не зная, что сказать, Никита развел руками. Полуцутик оглянулся и потащил его за руку подальше от изгороди.
— Не горюй, — говорил Г-гы-ы, — ну, съели и съели… А это значит, что он дальше по цепочке миров пошел. Может быть, в следующем мире он будет кем-нибудь более это самое… более значительным. А то — хрен. Совсем не престижно…
— Пошел ты, — сказал Никита и, тряхнув рукой, освободился от объятий полуцутика.
— Как это — пошел? — обиделся Г-гы-ы.
— Ну, полетел…
— Я тебя, между прочим, вытащил из Смирилища, — напомнил Г-гы-ы, — ты ценить должен мое такое отношение. И вообще…
— Вытащил, — кивнул Никита, — и Толику отдал на растерзание. На потеху. По приколу, да? Как и батю моего?
— Не хами вообще! — внезапно рассердился Г-гы-ы. — Я полуцутик. А ты? Вообще никто. Скрываешься от властей. Как заложу тебя, будешь знать…
— Заложи, — остановившись, нехорошо прищурился Никита. — Заложи, морда. Попробуй просто ради интереса. Я тебе все рога поотшибаю!
Г-гы-ы презрительно хмыкнул, но тем не менее взлетел вверх — метра на три, — чтобы Никита в случае чего его достать не мог.
— Давай-давай! — крикнул Никита. — Лети повыше! Голубь хренов! Оккупант.
— Не оккупант, — с высоты своего полета поправил отчаянно махавший крыльями полуцутик, — а хозяин этого мира.
— Имел я таких хозяев, — выразился Никита. — Буржуазия недобитая. Правильно говорили эти корнеплоды — бить вас надо.
— Ну, ты еще спой «Тучи враждебные…» — хмыкнул полуцутик, — нахватался дерьма-то, успел… Ладно. Не хочешь дружить со мной — не надо. Полуцутики так просто не навязываются. У нас своя гордость.
Никита оглянулся. Хоть бы камень под ногами был какой. Запустить сейчас в этого летуна… Словно угадав невысказанное желание Никиты, полуцутик взмыл вверх.
— Подохнешь ведь без меня, — крикнул он из низких серых облаков. — Сожрут тебя, как папашку твоего.
Никита отмахнулся и зашагал вперед, не обращая внимания на крики полуцутика. Там, куда направлялся Никита, маслянистый туман был светел и, казалось, что-то просвечивало сквозь него.
— Дурак, — сказал полуцутик, когда Никита скрылся из его поля зрения, — лопух. Ушел. А жаль, впрочем. Неплохо с ним развлекались. Хорошая была игрушка.
Но этого Никита уже не слышал.
* * *
Всем известно, что ифриты обладают чутьем в прямом смысле слова сверхъестественным — куда там поисковым собакам. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Эдуард Гаврилыч, идя по следу Никиты, очень скоро оказался у колонии корнеплодов — у того самого участка изгороди, где еще некоторое время назад Никита беседовал с репой.
Когда участковый подошел к изгороди, огород безмолвствовал, однако Эдуард Гаврилыч по опыту знал, что каждый корнеплод настороженно следит за ним со своей грядки и ждет, не говоря при этом ни слова, — диссидентствующие корнеплоды, хотя им дарована была полная автономия, властей все-таки побаивались. Участковый подождал еще немного — голова Гаврилыч копила в себе злобу для предстоящего допроса, а голова Эдуард обдумывала длинное и проникновенное обращение.
— Короче! — вступил Гаврилыч. — Колитесь, падлы, был тут у вас такой… странный человек на пару с таким… крылатым полуцутиком?
Корнеплоды неслышно почти заворочались.
— Нет, — сказал кто-то, кажется, та самая репа, спасенная Никитой от Г-гы-ы.
— Не обманывайте власти, — мягко проговорил Эдуард, — след обрывается у этой изгороди. Человек тут долго стоял. Да и полуцутиком попахивает.
При слове «полуцутик» огород встревоженно заворчал.
— Сколько вашего брата полуцутики сгубили, — немедленно начал развивать тему Эдуард, заметив корнеплодов, — а вы теперь покрывать будете — полуцутиков и его друга-бандита? Разве прах погибших ваших соратников не взывает к отмщению?
Странный шепоток пробежал по грядкам.
— Взывает! Долой полуцутиков… — пискнул кто-то из корнеплодов тоненьким голоском и смолк, потому что поднявшийся ропот заглушил окончание фразы.
Эдуард и Гаврилыч скрипнули зубами одновременно. Они прекрасно знали о том, что корнеплоды если захотят, то не выдадут преступников, и знали они также, что прищучить корнеплодов на законном основании сейчас нельзя. Надо разводить бумажную волокиту — отказ от дачи показаний и тому подобное… А след к тому времени может остыть.
— Это что же, — проговорил мягко Эдуард, — заговор? Уж не идете ли вы против нашего государства?
Не дождавшись ответа, он продолжал:
— Основы государственности, ребята, подразумевают добросовестное и — самое главное — добровольное подчинение… или я даже сказал бы — сотрудничество, идущие целиком от побуждений энтузиазма…
Эдуард говорил долго и, несомненно, очень умно, но корнеплоды уже сообразили что к чему и всем огородом пришли к единому решению — не выдавать властям человека, впервые в истории загробных миров вступившегося перед полуцутиком за корнеплода. К тому же этот человек являлся сыном одного из идейных лидеров, в зубах полуцутика и погибшего — того самого Ласкового Хрена.
Эдуард говорил еще около часа, потом, внезапно сообразив, что никакие уговоры тут не помогут, прервал себя на полуслове, махнул рукой и повернулся спиной к огороду. Эдуард Гаврилыч двинулся обратно.
— Суки, — хрипел Гаврилыч. — Давно пора шарашку разогнать эту… диссиденты хреновы. Много им воли дали! Где теперь искать новичка?
— Найдем, — успокоил его Эдуард, — это такой человек, что незаметным быть не может… Не пойму, чем он так корнеплодам приглянулся, что они его прикрывать взялись? И полуцутик этот… Полуцутики всегда были злейшими врагами всех корнеплодов…
— Надо найти, — не слушая Эдуарда, сипел Гаврилыч. — Интересно, правительство уже выделило сыщика на поиск сбежавшего из Смирилища? Наверное, выделило… Интересно, кого?
* * *
Всю свою жизнь Билл Контрр беззаветно был предан Американскому Флагу, Американскому Президенту и Центральному Разведывательному Управлению. С отличием окончив американскую школу, которая, как известно, является лучшим общеобразовательным учебным заведением в мире, Билл пошел служить в морскую пехоту, откуда в числе лучших учеников и был призван в ряды сотрудников ЦРУ.
Так началась его головокружительная карьера. Овладев всеми без исключения боевыми искусствами, изучив несколько десятков иностранных языков, Билл Контрр, минуя промежуточные ступени, получил должность секретного резидента в Республике Китай, а после трех лет безупречной работы удостоился и главной чести, о которой, кстати говоря, и не мечтал, — его направили с особым секретным заданием в загадочную страну с длинным и непонятным названием Союз Советских Социалистических Республик.
Тогда-то Билл и понял: это задание — самое главное в его жизни и, конечно, самое сложное. Однако дело любой сложности все-таки можно выполнить — достаточно только начать. Должным образом подготовившись, Билл начал.
Перебраться через границу было не особенно трудно. Зимним вечером, повторяя подвиг своего известного коллеги, немецкого секретного резидента В. И. Ульянова, Контрр пересек Финский залив, до этого потратив несколько часов драгоценного времени на то, чтобы закопать в обледенелую землю трупы двух русских пограничных овчарок, которые пытались его загрызть. Овчарки собаками были тренированными, но с американскими спецагентами они еще не сталкивались, за что и поплатились — Билл Контрр виртуозно загрыз их сам, при этом, чтобы отвести от себя подозрения, с феноменальной точностью подражал рычанию южноафриканского льва Марракку. Впрочем, оценить способности Билла подражать голосу животных было некому — овчарки патрулировали границу самостоятельно, так как начальник местной советской погранзаставы вторую неделю праздновал свой день рождения, и, собственно, кроме идейно выдержанных овчарок, никого трезвого настолько, чтобы без посторонней помощи передвигаться, на заставе не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Какие же они живые? — отдуваясь, спросил Г-гы-ы. — Мертвые и есть. Я же тебе объяснял — в этом мире все существа и даже предметы — одушевленные. Почти все… Потому что раньше они все были людьми. Вот бутыль… В вашем мире — при жизни — была человеком, любившим, наверное, ваше местное спиртное употреблять. А в этом мире получила соответствующее предназначение…
— Все предметы… — выговорил ошеломленный Никита, — и я тоже мог бы стать каким-нибудь… предметом?
— Вряд ли, — икнув, ответил полуцутик, — уж больно в тебе прыти много. Тебя на какую-нибудь более одушевленную должность назначили. Бандитом, например…
— А что, у вас бандит — это должность? — удивился Никита.
— Конечно, — сказал, снова икнув, Г-гы-ы, — это не то что в вашем мире — полная анархия. А у нас так — назначили тебя бандитом — грабь. Назначили ментом — лови бандитов. Вот так общество управляется начальством с начала и до конца. Понял?
Никита ошалело потряс головой. Ничего он не понял.
— Но корнеплоды-то… Откуда?
— Да все оттуда же! — махнул полуцутик рукой куда-то в неизвестном направлении. — Таких-то как раз больше всего. Жил человек всю жизнь в своей норке — тихо-тихо, — а помер незаметно, так и на тот свет попал, кем его сущность себя представляла — корнеплодом. Только вот, оказавшись здесь, они часто буянить начинают. Автономии вот потребовали. И не любят, гады, если их тревожить… Мы часто сюда захаживаем — знаешь, какая потеха! Вот посмотри!…
Прежде чем Никита успел что-то сказать, Г-гы-ы, оглушительно икнув, перелетел через изгородь, вытащил из грядки первый попавшийся корнеплод, оказавшийся большой репой, и поднес его ко рту.
— Руки убери! — немедленно завизжала репа. — Руки прочь от корнеплодов! Товарищи, на помощь!
И тут же гул голосов поднялся с новой силой.
— Не сдавайся проклятым захватчикам!
— Мы с тобой!
— Всех не перекусаешь, сволочь!…
— Видал? — крикнул полуцутик Никите. — Умора! Они сейчас и петь начнут!
И действительно, хор корнеплодов, сначала нестройный и хлипкий, подхватил песню — и песня вдруг окрепла и поднялась над необозримым огородом, как грозное знамя:
— Вихри враждебные веют над нами-и, темные силы нас злобно гнету-ут! Смерть захватчикам!
Г-гы-ы захихикал и, клацнув клыками, снова поднес репу ко рту. Пение метнулось в сторону, скомкалось и угасло. Однако крики не стихали.
— Держись, репа! — неслось отовсюду. — Наша сила — в единстве!
— Бороться! В борьбе…
— …обретешь ты право свое!
— Ну и жри меня, гад! — бесстрашно завопила репа, трепыхаясь в цепких лапках полуцутика. — Все равно не дождешься мольбы о прощении… Не надо мне пощады-ы-ы… — срывающимся от волнения голосом затянула репа песню, — не надо мне награды-ы-ы…
— А дайте мне винтовку-у-у, — тут же подхватила вся колония. — А дайте мне коня-а-а-а!
Репа всхлипнула, но все же продолжала дребезжащим от наплыва чувств дискантом:
— А если я погибну-у-у-у, пусть красные отряды-ы-ы-ы… Пусть красные отряды отплатят за меня-а-а-а!
— Хватит! — закричал Никита.
Г-гы-ы удивленно обернулся к нему.
— Ты чего?
— Перестань, — потребовал Никита, — пусти его… ее…
— Потеха ведь… — не понимая, проговорил Г-гы-ы.
— Пусти, сказал!
Г-гы-ы пожал плечами и небрежно отшвырнул в сторону репу.
— Гнида! — свистнула репа, прежде чем брякнуться о землю.
— Сама такая… — проворчал полуцутик.
Никита почувствовал внезапно, как ноги его вдруг обмякли, словно из них кто-то могущественный и жестокий вытащил кости. Корнеплоды… Папашины литературные опусы про ласкового хрена… А покойный папаша не мог сам в корнеплод обратиться? А Г-гы-ы, кажется, что-то такое как-то говорил, только Никита тогда не слышал… То есть слышал, но не придал значения.
— Батя, — надломившимся голосом проговорил Никита и, сделав несколько неровных шагов, оперся локтями об изгородь. — Батя! — громче позвал он.
Корнеплоды озадаченно притихли. Полуцутик Г-гы-ы изумленно чесал в затылке.
— Батя! — заревел на всю колонию Никита.
— Тебе кого нужно-то? — после секундного молчания осведомилась вскарабкавшаяся на грядку репа — та самая, чудом избегшая гибели в клыках Г-гы-ы.
— Вознесенского, — сглотнув, ответил Никита, — батю моего. Он тут с вами должен быть. Он это… писатель.
— Ласковый Хрен? — переспросила репа.
— Да! Да!
— Нету его, — сумрачно ответили сразу несколько голосов.
— А где он? — тут же спросил Никита.
— Слопали, — сказала репа, усаживаясь в свою лунку и окапываясь, — такие же уроды, как вот этот… с крыльями. Вознесенский — Ласковый Хрен — одно время нашим предводителем был…
— Слопали… — жалобно повторил Никита, поворачиваясь к полуцутику.
Тот смущенно потупился.
— Я же не знал… — пробормотал Г-гы-ы, — и потом… Кажется, это не я. Мало ли их тут. Всех не упомнишь. Тем более мне, как бессмертному, питаться вовсе не нужно, я это так, по приколу.
— Батю моего сожрал, — придушенным шепотом констатировал Никита, — вот сволочь… По приколу.
— Не я это! — утвердил оправившийся полуцутик. — Хрен я не ел. Вот сейчас вспомнил — не ел…
Не зная, что сказать, Никита развел руками. Полуцутик оглянулся и потащил его за руку подальше от изгороди.
— Не горюй, — говорил Г-гы-ы, — ну, съели и съели… А это значит, что он дальше по цепочке миров пошел. Может быть, в следующем мире он будет кем-нибудь более это самое… более значительным. А то — хрен. Совсем не престижно…
— Пошел ты, — сказал Никита и, тряхнув рукой, освободился от объятий полуцутика.
— Как это — пошел? — обиделся Г-гы-ы.
— Ну, полетел…
— Я тебя, между прочим, вытащил из Смирилища, — напомнил Г-гы-ы, — ты ценить должен мое такое отношение. И вообще…
— Вытащил, — кивнул Никита, — и Толику отдал на растерзание. На потеху. По приколу, да? Как и батю моего?
— Не хами вообще! — внезапно рассердился Г-гы-ы. — Я полуцутик. А ты? Вообще никто. Скрываешься от властей. Как заложу тебя, будешь знать…
— Заложи, — остановившись, нехорошо прищурился Никита. — Заложи, морда. Попробуй просто ради интереса. Я тебе все рога поотшибаю!
Г-гы-ы презрительно хмыкнул, но тем не менее взлетел вверх — метра на три, — чтобы Никита в случае чего его достать не мог.
— Давай-давай! — крикнул Никита. — Лети повыше! Голубь хренов! Оккупант.
— Не оккупант, — с высоты своего полета поправил отчаянно махавший крыльями полуцутик, — а хозяин этого мира.
— Имел я таких хозяев, — выразился Никита. — Буржуазия недобитая. Правильно говорили эти корнеплоды — бить вас надо.
— Ну, ты еще спой «Тучи враждебные…» — хмыкнул полуцутик, — нахватался дерьма-то, успел… Ладно. Не хочешь дружить со мной — не надо. Полуцутики так просто не навязываются. У нас своя гордость.
Никита оглянулся. Хоть бы камень под ногами был какой. Запустить сейчас в этого летуна… Словно угадав невысказанное желание Никиты, полуцутик взмыл вверх.
— Подохнешь ведь без меня, — крикнул он из низких серых облаков. — Сожрут тебя, как папашку твоего.
Никита отмахнулся и зашагал вперед, не обращая внимания на крики полуцутика. Там, куда направлялся Никита, маслянистый туман был светел и, казалось, что-то просвечивало сквозь него.
— Дурак, — сказал полуцутик, когда Никита скрылся из его поля зрения, — лопух. Ушел. А жаль, впрочем. Неплохо с ним развлекались. Хорошая была игрушка.
Но этого Никита уже не слышал.
* * *
Всем известно, что ифриты обладают чутьем в прямом смысле слова сверхъестественным — куда там поисковым собакам. Поэтому ничего удивительного не было в том, что Эдуард Гаврилыч, идя по следу Никиты, очень скоро оказался у колонии корнеплодов — у того самого участка изгороди, где еще некоторое время назад Никита беседовал с репой.
Когда участковый подошел к изгороди, огород безмолвствовал, однако Эдуард Гаврилыч по опыту знал, что каждый корнеплод настороженно следит за ним со своей грядки и ждет, не говоря при этом ни слова, — диссидентствующие корнеплоды, хотя им дарована была полная автономия, властей все-таки побаивались. Участковый подождал еще немного — голова Гаврилыч копила в себе злобу для предстоящего допроса, а голова Эдуард обдумывала длинное и проникновенное обращение.
— Короче! — вступил Гаврилыч. — Колитесь, падлы, был тут у вас такой… странный человек на пару с таким… крылатым полуцутиком?
Корнеплоды неслышно почти заворочались.
— Нет, — сказал кто-то, кажется, та самая репа, спасенная Никитой от Г-гы-ы.
— Не обманывайте власти, — мягко проговорил Эдуард, — след обрывается у этой изгороди. Человек тут долго стоял. Да и полуцутиком попахивает.
При слове «полуцутик» огород встревоженно заворчал.
— Сколько вашего брата полуцутики сгубили, — немедленно начал развивать тему Эдуард, заметив корнеплодов, — а вы теперь покрывать будете — полуцутиков и его друга-бандита? Разве прах погибших ваших соратников не взывает к отмщению?
Странный шепоток пробежал по грядкам.
— Взывает! Долой полуцутиков… — пискнул кто-то из корнеплодов тоненьким голоском и смолк, потому что поднявшийся ропот заглушил окончание фразы.
Эдуард и Гаврилыч скрипнули зубами одновременно. Они прекрасно знали о том, что корнеплоды если захотят, то не выдадут преступников, и знали они также, что прищучить корнеплодов на законном основании сейчас нельзя. Надо разводить бумажную волокиту — отказ от дачи показаний и тому подобное… А след к тому времени может остыть.
— Это что же, — проговорил мягко Эдуард, — заговор? Уж не идете ли вы против нашего государства?
Не дождавшись ответа, он продолжал:
— Основы государственности, ребята, подразумевают добросовестное и — самое главное — добровольное подчинение… или я даже сказал бы — сотрудничество, идущие целиком от побуждений энтузиазма…
Эдуард говорил долго и, несомненно, очень умно, но корнеплоды уже сообразили что к чему и всем огородом пришли к единому решению — не выдавать властям человека, впервые в истории загробных миров вступившегося перед полуцутиком за корнеплода. К тому же этот человек являлся сыном одного из идейных лидеров, в зубах полуцутика и погибшего — того самого Ласкового Хрена.
Эдуард говорил еще около часа, потом, внезапно сообразив, что никакие уговоры тут не помогут, прервал себя на полуслове, махнул рукой и повернулся спиной к огороду. Эдуард Гаврилыч двинулся обратно.
— Суки, — хрипел Гаврилыч. — Давно пора шарашку разогнать эту… диссиденты хреновы. Много им воли дали! Где теперь искать новичка?
— Найдем, — успокоил его Эдуард, — это такой человек, что незаметным быть не может… Не пойму, чем он так корнеплодам приглянулся, что они его прикрывать взялись? И полуцутик этот… Полуцутики всегда были злейшими врагами всех корнеплодов…
— Надо найти, — не слушая Эдуарда, сипел Гаврилыч. — Интересно, правительство уже выделило сыщика на поиск сбежавшего из Смирилища? Наверное, выделило… Интересно, кого?
* * *
Всю свою жизнь Билл Контрр беззаветно был предан Американскому Флагу, Американскому Президенту и Центральному Разведывательному Управлению. С отличием окончив американскую школу, которая, как известно, является лучшим общеобразовательным учебным заведением в мире, Билл пошел служить в морскую пехоту, откуда в числе лучших учеников и был призван в ряды сотрудников ЦРУ.
Так началась его головокружительная карьера. Овладев всеми без исключения боевыми искусствами, изучив несколько десятков иностранных языков, Билл Контрр, минуя промежуточные ступени, получил должность секретного резидента в Республике Китай, а после трех лет безупречной работы удостоился и главной чести, о которой, кстати говоря, и не мечтал, — его направили с особым секретным заданием в загадочную страну с длинным и непонятным названием Союз Советских Социалистических Республик.
Тогда-то Билл и понял: это задание — самое главное в его жизни и, конечно, самое сложное. Однако дело любой сложности все-таки можно выполнить — достаточно только начать. Должным образом подготовившись, Билл начал.
Перебраться через границу было не особенно трудно. Зимним вечером, повторяя подвиг своего известного коллеги, немецкого секретного резидента В. И. Ульянова, Контрр пересек Финский залив, до этого потратив несколько часов драгоценного времени на то, чтобы закопать в обледенелую землю трупы двух русских пограничных овчарок, которые пытались его загрызть. Овчарки собаками были тренированными, но с американскими спецагентами они еще не сталкивались, за что и поплатились — Билл Контрр виртуозно загрыз их сам, при этом, чтобы отвести от себя подозрения, с феноменальной точностью подражал рычанию южноафриканского льва Марракку. Впрочем, оценить способности Билла подражать голосу животных было некому — овчарки патрулировали границу самостоятельно, так как начальник местной советской погранзаставы вторую неделю праздновал свой день рождения, и, собственно, кроме идейно выдержанных овчарок, никого трезвого настолько, чтобы без посторонней помощи передвигаться, на заставе не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48