Арестован был бармен Папинаци по обвинению в нападении на представителя властей — то есть на самого Рашида. Но этот случай особого внимания не заслуживай, так как Рашид первый врезал Папинаци, осмелившемуся протестовать против постоянной и многообъемной экспроприации Рашидом «бухла». Получив в глаз, Папинаци побежал жаловаться Артуру Артуровичу, но не добежал, был перехвачен Рашидом же на половине дороги и дополнительно избит, а затем заточен в Смирилише. Из Смирилища, впрочем, Папинаци скоро выпустили — надо же было кому-то пополнять запасы «бухла» в кабаке.
Так или иначе Рашидом были довольны, и участок Эдуарда Гаврилыча бывшему владельцу возвращать не собирались.
Эдуард Гаврилович пошел на прием к Артуру Артуровичу, и тот, кривясь, предложил место надзирателя над колонией корнеплодов. Эдуард вздохнул, Гаврилыч взвыл, но деваться было некуда — пришлось согласиться.
Так потянулось нудное и тяжелое время работы лейтенанта Эдуарда Гаврилыча на последней его должности — должности надзирателя.
* * *
Надо сказать, что должность надзирателя в колонии корнеплодов учредили только что и все искали на нее сотрудника, согласившегося бы день и ночь находиться на территории, осуществляя надзор над своими подопечными. При этом вольнолюбивых корнеплодов строго-настрого запрещено было наказывать, потому что всякого рода репрессивные меры корнеплоды воспринимали как личное оскорбление и переживали тяжело, так как вообще тяжело переживали всякую власть над собой. Писали жалобы непосредственно правителю Мира и вообще инициировали такую волокиту, что черту тошно становилось. Тем не менее целая колония без надзора — вещь совершенно немыслимая. Нужен был сотрудник, готовый выдерживать постоянный шквал словесных нападок и, не вступая по возможности в препирательства, постараться найти с корнеплодами общий язык.
Охая и вздыхая, Эдуард Гаврилыч приступил к работе. Корнеплоды встретили своего надзирателя всеобщим шиканьем и криками:
— Позор сатрапам!
— Молчать! — по привычке прикрикнул Гаврилыч, но его голос был тут же заглушен.
— Попробуй только тронь! — вопили корнеплоды. — Мы жалобу накатаем такую, что тебя самого засадят в Смирилище! Вон с нашей исторической родины! Палачи! Даешь самоуправление…
После этого Гаврилыч сразу понял, что долго он здесь не задержится. Поначалу работал только Эдуард, выполняя рекомендации руководства — не вступать в споры. Эдуард произносил долгие монологи, раскрашивая их латинскими афоризмами и примерами из истории Римского права, призывал корнеплодов к порядку, пытался воздействовать на них такими понятиями, как «политическая сознательность» или «гражданская совесть». Но ничего не получалось. Корнеплоды сам факт наличия надзирателя восприняли в штыки, и любые попытки договориться с ними неизменно проваливались. Промучившись так некоторое время, Эдуард отступил.
Два дня ифрит только и делал, что прогуливался вдоль забора и молчал. Вконец распоясавшиеся корнеплоды устраивали митинги и демонстрации, шагая на своих коротких ножках по грядкам с самодельными транспарантами «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», «Ешь ананасы, рябчиков жуй» и другими подобными. В конце концов случилось то, чего и следовало ожидать, — Гаврилыч не выдержал и одним ударом пудового кулака вколотил в сырую землю сразу с полдесятка особенно пронзительно вопящих корнеплодов.
И немедленно колония зловеще затихла. Среди грядок замелькали листки бумаги — Эдуард Гаврилыч понял — пишут жалобы. Как раз приближалось время очередного производственного совещания Пригородной милиции, и Гаврилыч и Эдуард, переглянувшись между собой, одновременно подумали тоскливое: «Погонят нас и отсюда».
И были правы. Очень скоро грянуло совещание, на котором…
Впрочем, Эдуард Гаврилыч очень хорошо помнил то самое совещание.
* * *
Неудачников не любит никто. Поэтому, как только Эдуард Гаврилыч вошел в зал для совещаний, откуда в прошлый раз выходил под аплодисменты и с гордо поднятой головой, никто с ним не поздоровался. Ексель и Моксель, случившиеся рядом, демонстративно отвернулись, а вокруг того места, куда уселся притихший надзиратель колонии корнеплодов, сразу образовалась угрюмая пустота.
Эдуард Гаврилыч затих и стал с тоской ждать начала. Совещание началось вполне традиционно. А именно — за несколько буквально сглотов до появления в зале начальника Пригородной милиции на трибуну на низенькой и лохматой лошадке въехал все тот же неистребимый Рашид. И лошадка, и Рашид были пьяны безобразно, причем лошадка пыталась петь песню, но по понятным причинам у нее получалось только:
— Иго-го!
А Рашид бессмысленно улыбался и молчал. Взгромоздившемуся на трибуну всаднику возмутились все, особенно почему-то сотрудник отдела нравственности Пригородной милиции лейтенант Калигула (идентификационный номер 900-22). Размахивая руками и топая ногами, лейтенант потребовал немедленно вывести из зала нарушителя порядка — что и было исполнено, — но не в порядке подчинения требованию Калигулы, который, как знали все присутствующие, и сам в свое время был не прочь пошалить, а потому что вот-вот должен был появиться сам Артур Артурович.
Сам Артур Артурович появился незамедлительно после того, как Рашида вместе с его лошадкой стащили с трибуны и выволокли во двор протрезвиться. Очевидно, у Рашида с собой было припрятано «бухло», поскольку ничего он не протрезвился — об этом можно было судить по раздававшемуся со двора грубоголосому пению под аккомпанемент лошадиного ржания — да еще по тому, что Рашид дважды врывался в зал заседания с почти нечленораздельными требованиями расстрелять бармена Папинаци — первый раз лошадка тащила на себе Рашида, а второй раз — Рашид на себе тащил лошадку.
Понятно, что у Артура Артуровича, наблюдавшего все эти паскудства, настрой был вовсе не благостный. Поэтому начал Артур Артурович не с обычного приветствия собравшимся, а сразу с озвучивания заготовленных вопросов, которых было три.
— Во-первых, — морщась из-за невнятных криков Рашида, раздававшихся со двора, заговорил Артур Артурович, — на повестке дня у нас вопрос о поведении начальника Стола Доносов. Иосиф Виссарионович, вы здесь?
Молча посасывая трубку, со своего места поднялся Сталин.
— На прошлом совещании, товарищ Сталин, мы уже обсуждали вас, — напомнил Артур Артурович, — я обратил внимание ваших коллег на тот факт, что вы фальсифицируете результаты работы вверенного вам ведомства — то есть пишете допросы самостоятельно. На бумагу, посланную на вас моему непосредственному начальству, пока ответа не было. Вас очень уважают в нашем мире, и я даже предполагаю, что инцидент с фальсификацией останется без последствий. Но последние ваши художества, Иосиф Виссарионович, перешли уже все границы…
Артур Артурович выдержал театральную паузу, которую немедленно заполнил долетевший со двора пьяный голос Рашида:
Мне жениться давно надо,
ох, жениться я хочу!
Если к осени не женят,
хером печку сворочу… Иго-го!
Артур Артурович снова поморщился и продолжал:
— Недавно я получил еще две жалобы. Вот, сейчас зачитаю. Жалоба от заместителя начальника Стола Жалоб.
Артур Артурович откашлялся и начал читать:
— «Я, нижеподписавшийся, довожу до вашего сведения тот факт, что занимаю должность заместителя начальника Стола Доносов, хотя речь не об этом, а о том, что мой непосредственный начальник Сталин Иосиф Виссарионович применяет ко мне меры неоправданной жестокости и проводит противоправные действия тоже в отношении меня. Сталин Иосиф, несмотря на то что у меня есть собственное имя и идентификационный номер, запрещает мне называться собственным именем и идентификационным номером, что, безусловно, противоречит государственным устоям нашего государства. Вместо того чтобы называть меня как надо, Сталин Иосиф называет меня Троцким, поганым идиотом…
Артур Артурович хмурится, долго шевелит губами, потом, отрываясь от бумаги, сообщает притихшему залу:
— Тут неразборчиво.
И читает дальше:
— Так… называет Троцким, хохочет и долго — с видимым наслаждением — избивает корзиной для бумаг и пресс-папье в присутствии остальных сотрудников, которые недовольны, но молчат, потому что боятся. Прошу принять к сведению данные факты и принять меры, чтобы данных фактов больше не было… И подпись.
— Это еще не все, — закончив читать, говорит Артур Артурович. — У меня есть еще одна жалоба, которую я зачитывать целиком не буду, так как занимает она пятнадцать листов мелким шрифтом и написана такими словами, что вы все равно ни хрена не поймете. Бумага эта от Лейбы Давидовича Бронштейна-Троцкого (идентификационный номер 666-098), и бумага эта содержит настоятельные требования унять оголтелую и бесчеловечную деятельность Иосифа Виссарионовича. Ну? — потрясая бумагами, как пистолетом, спросил Артур Артурович у Сталина. — Что вы можете по этому поводу выразить, товарищ?
— Виражаться я нэ буду, — медленно выговорил Сталин, выпустив предварительно изо рта серое облачко дыма. — Нэ мастэр, как некоторые тут. А вот Лейбу Давидовича я бы на первом суку повесил.
— Да за что?! — воскликнул Артур Артурович. — Что он вам такого сделал? За что вы его вешать собираетесь?
— За шею, — коротко ответил Сталин и сел.
Артур Артурович осекся, минуту молчал и, придя наконец в себя, мотнул головой.
— Л-ладно, — проговорил он, — объявляем вам, Иосиф Виссарионович строгий выговор с занесением в личное дело.
Сталин ничего на это не ответил, но его серые глаза под нависшими бровями ясно говорили: «Пошел ты знаешь куда со своим выговором…»
— Переходим ко второму вопросу, — заговорил снова Артур Артурович. — И вопрос этот тоже не особенно веселый. Итак, наш бывший участковый, бывший капитан милиции Эдуард Гаврилыч снова вернулся на свою, так сказать, малую родину. Что так, Эдуард Гаврилович? — спросил вдруг докладчик. — Не понравилось в Городе? Не устраивает новое место? Или повышение связано с таким грузом проблем, что вы решили от них избавиться?
— Да нет, — торопливо поднявшись, начал объяснять простодушный Гаврилыч, — это, гражданин начальник, не так все было… Вам, наверное, кто-то неправильно сказал или что-то в этом роде. Вообще-то мне в Городе понравилось, но…
— Заткнись, дурак! — шикнул на него Эдуард, который прекрасно уловил иронию в словах Артура Артуровича.
Гаврилыч растерянно посмотрел на Эдуарда и смолк.
— Тили-бом! Тили-бом! — долетело со двора. — Загорелся кошкин до-о-о-ом!!! Иго-го!
— Не оправдал ты наших надежд, — горько произнес Артур Артурович, откладывая в сторону свои бумажки и налегая грудью на трибуну. — Могу прямо сказать — не оправдал. Поощрили мы тебя — дали тебе, можно сказать, крылья — и напутствовали — лети, орел! А ты? Ты — как не орел, а я не знаю… ворона какая-то задрипанная… взлететь-то взлетел, да только высокого полета у тебя не получилось — так, обосрал, извините за выражение, нас сверху да и грохнулся… Вот что получилось.
Гаврилыч сокрушенно поник головой. Эдуард уставился в потолок.
— Вот что бывает, когда человек… тьфу ты… когда ифрит загордится и перестает думать о том, что ему нужно выполнять свои прямые обязанности, а не… Не выдержал ты испытания, не выдержал… Пошел вон, придурок! — крикнул вдруг Артур Артурович. — Не тебе это я, — проговорил он, взглянув снова на вздрогнувшего Эдуарда Гаврилыча, — а Рашиду…
Рашид, который вперся в зал, таща на плечах свою лохматую лошадку, испугался окрика начальника и, пятясь, удалился. Потом — судя по грохоту — упал, уронив на себя стоявшую у крыльца семипудовую плевательницу, но не расшибся, потому что тотчас со двора донеслось протяжное:
— А белый лебедь на пруду-у-у… Качает павшую… звезду-у-у…
— Вот Рашид, например, — отвлекся Артур Артурович. — Балбес балбесом, а обязанности свои выполняет еще получше тебя. Ни одного запротоколированного происшествия не было на твоем бывшем участке за тот период времени, пока он там работает. Ни одного! А у тебя что — только тебе дали шанс реабилитировать себя после того ужасного проступка, который ты совершил в Городе, а ты что — опять? Опять лопухнулся, дорогой… Накатали корнеплоды на тебя шестьдесят восемь жалоб в разные инстанции — и вчера мне пришла бумага, по которой тебя приказано снять с вверенного участка и…
Артур Артурович снова выдержал паузу, во время которой можно было слышать, как развеселившийся после приключения с плевательницей Рашид, подпрыгивая, радостно декламирует:
— Мы делили апельсин!
Много нас, а он один!
— И отправить на пенсию! — закончил свою речь Артур Артурович.
И тут грянул гром (потом оказалось, что это все тот же бесконечный Рашид, катая на себе лохматую лошадку, влетел пьяной башкой в пасть опрокинутой плевательницы).
— Как на пенсию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Так или иначе Рашидом были довольны, и участок Эдуарда Гаврилыча бывшему владельцу возвращать не собирались.
Эдуард Гаврилович пошел на прием к Артуру Артуровичу, и тот, кривясь, предложил место надзирателя над колонией корнеплодов. Эдуард вздохнул, Гаврилыч взвыл, но деваться было некуда — пришлось согласиться.
Так потянулось нудное и тяжелое время работы лейтенанта Эдуарда Гаврилыча на последней его должности — должности надзирателя.
* * *
Надо сказать, что должность надзирателя в колонии корнеплодов учредили только что и все искали на нее сотрудника, согласившегося бы день и ночь находиться на территории, осуществляя надзор над своими подопечными. При этом вольнолюбивых корнеплодов строго-настрого запрещено было наказывать, потому что всякого рода репрессивные меры корнеплоды воспринимали как личное оскорбление и переживали тяжело, так как вообще тяжело переживали всякую власть над собой. Писали жалобы непосредственно правителю Мира и вообще инициировали такую волокиту, что черту тошно становилось. Тем не менее целая колония без надзора — вещь совершенно немыслимая. Нужен был сотрудник, готовый выдерживать постоянный шквал словесных нападок и, не вступая по возможности в препирательства, постараться найти с корнеплодами общий язык.
Охая и вздыхая, Эдуард Гаврилыч приступил к работе. Корнеплоды встретили своего надзирателя всеобщим шиканьем и криками:
— Позор сатрапам!
— Молчать! — по привычке прикрикнул Гаврилыч, но его голос был тут же заглушен.
— Попробуй только тронь! — вопили корнеплоды. — Мы жалобу накатаем такую, что тебя самого засадят в Смирилище! Вон с нашей исторической родины! Палачи! Даешь самоуправление…
После этого Гаврилыч сразу понял, что долго он здесь не задержится. Поначалу работал только Эдуард, выполняя рекомендации руководства — не вступать в споры. Эдуард произносил долгие монологи, раскрашивая их латинскими афоризмами и примерами из истории Римского права, призывал корнеплодов к порядку, пытался воздействовать на них такими понятиями, как «политическая сознательность» или «гражданская совесть». Но ничего не получалось. Корнеплоды сам факт наличия надзирателя восприняли в штыки, и любые попытки договориться с ними неизменно проваливались. Промучившись так некоторое время, Эдуард отступил.
Два дня ифрит только и делал, что прогуливался вдоль забора и молчал. Вконец распоясавшиеся корнеплоды устраивали митинги и демонстрации, шагая на своих коротких ножках по грядкам с самодельными транспарантами «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем», «Ешь ананасы, рябчиков жуй» и другими подобными. В конце концов случилось то, чего и следовало ожидать, — Гаврилыч не выдержал и одним ударом пудового кулака вколотил в сырую землю сразу с полдесятка особенно пронзительно вопящих корнеплодов.
И немедленно колония зловеще затихла. Среди грядок замелькали листки бумаги — Эдуард Гаврилыч понял — пишут жалобы. Как раз приближалось время очередного производственного совещания Пригородной милиции, и Гаврилыч и Эдуард, переглянувшись между собой, одновременно подумали тоскливое: «Погонят нас и отсюда».
И были правы. Очень скоро грянуло совещание, на котором…
Впрочем, Эдуард Гаврилыч очень хорошо помнил то самое совещание.
* * *
Неудачников не любит никто. Поэтому, как только Эдуард Гаврилыч вошел в зал для совещаний, откуда в прошлый раз выходил под аплодисменты и с гордо поднятой головой, никто с ним не поздоровался. Ексель и Моксель, случившиеся рядом, демонстративно отвернулись, а вокруг того места, куда уселся притихший надзиратель колонии корнеплодов, сразу образовалась угрюмая пустота.
Эдуард Гаврилыч затих и стал с тоской ждать начала. Совещание началось вполне традиционно. А именно — за несколько буквально сглотов до появления в зале начальника Пригородной милиции на трибуну на низенькой и лохматой лошадке въехал все тот же неистребимый Рашид. И лошадка, и Рашид были пьяны безобразно, причем лошадка пыталась петь песню, но по понятным причинам у нее получалось только:
— Иго-го!
А Рашид бессмысленно улыбался и молчал. Взгромоздившемуся на трибуну всаднику возмутились все, особенно почему-то сотрудник отдела нравственности Пригородной милиции лейтенант Калигула (идентификационный номер 900-22). Размахивая руками и топая ногами, лейтенант потребовал немедленно вывести из зала нарушителя порядка — что и было исполнено, — но не в порядке подчинения требованию Калигулы, который, как знали все присутствующие, и сам в свое время был не прочь пошалить, а потому что вот-вот должен был появиться сам Артур Артурович.
Сам Артур Артурович появился незамедлительно после того, как Рашида вместе с его лошадкой стащили с трибуны и выволокли во двор протрезвиться. Очевидно, у Рашида с собой было припрятано «бухло», поскольку ничего он не протрезвился — об этом можно было судить по раздававшемуся со двора грубоголосому пению под аккомпанемент лошадиного ржания — да еще по тому, что Рашид дважды врывался в зал заседания с почти нечленораздельными требованиями расстрелять бармена Папинаци — первый раз лошадка тащила на себе Рашида, а второй раз — Рашид на себе тащил лошадку.
Понятно, что у Артура Артуровича, наблюдавшего все эти паскудства, настрой был вовсе не благостный. Поэтому начал Артур Артурович не с обычного приветствия собравшимся, а сразу с озвучивания заготовленных вопросов, которых было три.
— Во-первых, — морщась из-за невнятных криков Рашида, раздававшихся со двора, заговорил Артур Артурович, — на повестке дня у нас вопрос о поведении начальника Стола Доносов. Иосиф Виссарионович, вы здесь?
Молча посасывая трубку, со своего места поднялся Сталин.
— На прошлом совещании, товарищ Сталин, мы уже обсуждали вас, — напомнил Артур Артурович, — я обратил внимание ваших коллег на тот факт, что вы фальсифицируете результаты работы вверенного вам ведомства — то есть пишете допросы самостоятельно. На бумагу, посланную на вас моему непосредственному начальству, пока ответа не было. Вас очень уважают в нашем мире, и я даже предполагаю, что инцидент с фальсификацией останется без последствий. Но последние ваши художества, Иосиф Виссарионович, перешли уже все границы…
Артур Артурович выдержал театральную паузу, которую немедленно заполнил долетевший со двора пьяный голос Рашида:
Мне жениться давно надо,
ох, жениться я хочу!
Если к осени не женят,
хером печку сворочу… Иго-го!
Артур Артурович снова поморщился и продолжал:
— Недавно я получил еще две жалобы. Вот, сейчас зачитаю. Жалоба от заместителя начальника Стола Жалоб.
Артур Артурович откашлялся и начал читать:
— «Я, нижеподписавшийся, довожу до вашего сведения тот факт, что занимаю должность заместителя начальника Стола Доносов, хотя речь не об этом, а о том, что мой непосредственный начальник Сталин Иосиф Виссарионович применяет ко мне меры неоправданной жестокости и проводит противоправные действия тоже в отношении меня. Сталин Иосиф, несмотря на то что у меня есть собственное имя и идентификационный номер, запрещает мне называться собственным именем и идентификационным номером, что, безусловно, противоречит государственным устоям нашего государства. Вместо того чтобы называть меня как надо, Сталин Иосиф называет меня Троцким, поганым идиотом…
Артур Артурович хмурится, долго шевелит губами, потом, отрываясь от бумаги, сообщает притихшему залу:
— Тут неразборчиво.
И читает дальше:
— Так… называет Троцким, хохочет и долго — с видимым наслаждением — избивает корзиной для бумаг и пресс-папье в присутствии остальных сотрудников, которые недовольны, но молчат, потому что боятся. Прошу принять к сведению данные факты и принять меры, чтобы данных фактов больше не было… И подпись.
— Это еще не все, — закончив читать, говорит Артур Артурович. — У меня есть еще одна жалоба, которую я зачитывать целиком не буду, так как занимает она пятнадцать листов мелким шрифтом и написана такими словами, что вы все равно ни хрена не поймете. Бумага эта от Лейбы Давидовича Бронштейна-Троцкого (идентификационный номер 666-098), и бумага эта содержит настоятельные требования унять оголтелую и бесчеловечную деятельность Иосифа Виссарионовича. Ну? — потрясая бумагами, как пистолетом, спросил Артур Артурович у Сталина. — Что вы можете по этому поводу выразить, товарищ?
— Виражаться я нэ буду, — медленно выговорил Сталин, выпустив предварительно изо рта серое облачко дыма. — Нэ мастэр, как некоторые тут. А вот Лейбу Давидовича я бы на первом суку повесил.
— Да за что?! — воскликнул Артур Артурович. — Что он вам такого сделал? За что вы его вешать собираетесь?
— За шею, — коротко ответил Сталин и сел.
Артур Артурович осекся, минуту молчал и, придя наконец в себя, мотнул головой.
— Л-ладно, — проговорил он, — объявляем вам, Иосиф Виссарионович строгий выговор с занесением в личное дело.
Сталин ничего на это не ответил, но его серые глаза под нависшими бровями ясно говорили: «Пошел ты знаешь куда со своим выговором…»
— Переходим ко второму вопросу, — заговорил снова Артур Артурович. — И вопрос этот тоже не особенно веселый. Итак, наш бывший участковый, бывший капитан милиции Эдуард Гаврилыч снова вернулся на свою, так сказать, малую родину. Что так, Эдуард Гаврилович? — спросил вдруг докладчик. — Не понравилось в Городе? Не устраивает новое место? Или повышение связано с таким грузом проблем, что вы решили от них избавиться?
— Да нет, — торопливо поднявшись, начал объяснять простодушный Гаврилыч, — это, гражданин начальник, не так все было… Вам, наверное, кто-то неправильно сказал или что-то в этом роде. Вообще-то мне в Городе понравилось, но…
— Заткнись, дурак! — шикнул на него Эдуард, который прекрасно уловил иронию в словах Артура Артуровича.
Гаврилыч растерянно посмотрел на Эдуарда и смолк.
— Тили-бом! Тили-бом! — долетело со двора. — Загорелся кошкин до-о-о-ом!!! Иго-го!
— Не оправдал ты наших надежд, — горько произнес Артур Артурович, откладывая в сторону свои бумажки и налегая грудью на трибуну. — Могу прямо сказать — не оправдал. Поощрили мы тебя — дали тебе, можно сказать, крылья — и напутствовали — лети, орел! А ты? Ты — как не орел, а я не знаю… ворона какая-то задрипанная… взлететь-то взлетел, да только высокого полета у тебя не получилось — так, обосрал, извините за выражение, нас сверху да и грохнулся… Вот что получилось.
Гаврилыч сокрушенно поник головой. Эдуард уставился в потолок.
— Вот что бывает, когда человек… тьфу ты… когда ифрит загордится и перестает думать о том, что ему нужно выполнять свои прямые обязанности, а не… Не выдержал ты испытания, не выдержал… Пошел вон, придурок! — крикнул вдруг Артур Артурович. — Не тебе это я, — проговорил он, взглянув снова на вздрогнувшего Эдуарда Гаврилыча, — а Рашиду…
Рашид, который вперся в зал, таща на плечах свою лохматую лошадку, испугался окрика начальника и, пятясь, удалился. Потом — судя по грохоту — упал, уронив на себя стоявшую у крыльца семипудовую плевательницу, но не расшибся, потому что тотчас со двора донеслось протяжное:
— А белый лебедь на пруду-у-у… Качает павшую… звезду-у-у…
— Вот Рашид, например, — отвлекся Артур Артурович. — Балбес балбесом, а обязанности свои выполняет еще получше тебя. Ни одного запротоколированного происшествия не было на твоем бывшем участке за тот период времени, пока он там работает. Ни одного! А у тебя что — только тебе дали шанс реабилитировать себя после того ужасного проступка, который ты совершил в Городе, а ты что — опять? Опять лопухнулся, дорогой… Накатали корнеплоды на тебя шестьдесят восемь жалоб в разные инстанции — и вчера мне пришла бумага, по которой тебя приказано снять с вверенного участка и…
Артур Артурович снова выдержал паузу, во время которой можно было слышать, как развеселившийся после приключения с плевательницей Рашид, подпрыгивая, радостно декламирует:
— Мы делили апельсин!
Много нас, а он один!
— И отправить на пенсию! — закончил свою речь Артур Артурович.
И тут грянул гром (потом оказалось, что это все тот же бесконечный Рашид, катая на себе лохматую лошадку, влетел пьяной башкой в пасть опрокинутой плевательницы).
— Как на пенсию?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48